Что действительно делает Бёрне, при всей трезвости и умеренности его политических требований, крайним идеалистом – это то, что он видел в их достижении панацею против всех зол, удручавших его отечество, возлагая на них все свои надежды относительно народного благополучия. Бёрне так был увлечен преследованием своего идеала – политической свободы, – что из-за него не хотел и не мог обратить серьезное внимание на новый вопрос, выступавший тогда на первый план в Западной Европе, – на вопрос социальный, на практике резко обозначившийся в известном восстании лионских рабочих, а теоретически нашедший себе разработку в учении сенсимонистов. Бёрне и сам сознавал, что ему следовало бы внимательно ознакомиться с новым движением, – но его главная задача поглощала его в такой степени, что он не мог сделать этого с достаточной основательностью.

Но именно в этой односторонности, в этом полном поглощении одной идеей и заключается причина громадного влияния Бёрне. Будь он спокойнее, трезвее, разностороннее, напиши он вместо своих лихорадочных, дышащих страстью «Парижских писем» какой-нибудь новый объемистый трактат для доказательства того, что никто не имеет права насиловать мысли и чувства другого человека, – Бёрне, конечно, не произвел бы никакого впечатления. Таких книг у немцев и без того была масса. Только такие цельные, прямолинейные люди, такие фанатики идеи, способные ради нее на всевозможные жертвы, могут сильно взволновать сонное, апатичное общество. И это лучше всего доказал успех его первых «Парижских писем».

Последний выпуск «Парижских писем» и сравнительно слабое их действие. – Уныние Бёрне. – Его участие во французской журналистике. – Французские «Весы». – Увлечение проповедью Ламенэ. – Парижская жизнь и материальные затруднения. – Бёрне как человек. – Отношения с Гейне. – Партия «Молодая Германия» и доносы Менцеля. – Лебединая песнь Бёрне. – Последние дни и смерть Бёрне. – Заключение: Бёрне – классический писатель. – Его слог и влияние на дальнейшее развитие немецкой литературы

В 1833 году появился в печати последний выпуск «Парижских писем», но он не произвел уже такой сенсации, как два первых. За кратковременным подъемом общественной жизни, особенно в Южной Германии, последовала реакция; конституция, добытая народом в некоторых немецких землях, превратилась в мертвую букву; все свободомыслящее, не поддававшееся всеобщей спячке придавлено, осуждено на молчание. Сочинения Бёрне теперь уже были запрещены повсеместно, о возвращении в отечество нечего было и помышлять. Бёрне сначала думал продолжать печатание «Писем», – но невозможность распространять их легальным путем в Германии, полное разочарование в буржуазном правительстве Франции заставили его отказаться от этого намерения. По временам им овладевало такое уныние, что появлялась даже мысль совершенно отказаться от политики. «Послушайте, – писал он одному другу, – я хочу сочинить „Путевые картины“ à 1а Гейне и даю торжественнейшую клятву, что в них не будет ни слова о политике. Вот уже 15 лет, как я веду войну. Хочется отдохнуть и приняться за идиллии…» Но мысль эта была, конечно, лишь мимолетная: неутомимый публицист не мог отказаться от той деятельности, в которой видел весь смысл своей жизни. Несмотря на глубокий нравственный след, оставленный в нем постепенным крушением всех его надежд, несмотря на все более ухудшающееся здоровье, Бёрне продолжал работать по-прежнему, может быть, даже с большим жаром, чем прежде. Он принимал участие в журнале «Le reformateur», издававшемся его другом Распайлем, а когда этот журнал прекратился, составил смелый план самому издавать журнал на французском языке. В свои последние годы он с особенной живостью вернулся к той идее, которая занимала его еще в юности, – идее сблизить между собой французскую и немецкую нации, содействуя их мирному духовному и политическому общению, внушая им друг о друге правильный, не затемненный национальными предрассудками взгляд. Этой цели и должен был служить задуманный им журнал, который, в память своего первого дебюта на поприще журналиста, он назвал так же – «Весы» («La Balance»). К сожалению, Бёрне совершенно упустил из виду то обстоятельство, что в то время как немцы, под влиянием испытанного ими при Наполеоне унижения, только на время прониклись крайней галлофобией, французы никогда не обнаруживали особенного интереса к тому, что совершалось за их пределами, и за немногими исключениями смотрели на продукты нефранцузского мышления в высшей степени пренебрежительно. К тому же французский слог Бёрне, которым так восхищался Распайль (он называл его «новым французским языком»), по своей простоте и отсутствию всякой риторики не мог нравиться средней публике, привыкшей к блестящему, бьющему на эффект фразерству своих журналистов. Издание, затеянное Бёрне, таким образом, не имело успеха, и это обстоятельство в связи с прогрессирующим упадком физических сил заставило его отказаться от своего предприятия. «La Balance» прекратились уже на третьем номере (1836 год).

К последнему периоду в жизни Бёрне относится и его увлечение знаменитым аббатом Ламенэ, книга которого «Paroles d'un croyant» [6], изданная в 1834 году, наделала в Европе немало шума. В эту эпоху возникновения всевозможных социальных теорий католическая церковь, со своей обычной чуткостью, в лице Ламенэ сделала попытку эксплуатировать социальное движение в свою пользу. Впечатлению, производимому его книгой, содействовал еще и писательский талант автора, его слог – поэтический, вдохновенный, блиставший чисто библейской образностью. Бёрне со своим сильно развитым религиозным чувством, считавший всегда религию и нравственность надежнейшими опорами свободы (на этом основании он отнесся с резким осуждением и к известной книге Штрауса «Жизнь Иисуса Христа»), также поддался обаянию Ламенэ, книга которого показалась ему как бы новым Евангелием. Чтобы сделать ее доступною своим соотечественникам, он тотчас же перевел ее на немецкий язык и отправил для напечатания в Швейцарию, отказавшись от всякого гонорара за свой труд. Несколько сот экземпляров он роздал бесплатно немецким ремесленникам, проживавшим в Париже.

В последние годы Бёрне вел в Париже самую тихую, уединенную жизнь, что не мешало ему, впрочем, зорко следить за всеми новостями и изменениями в общественной жизни столицы. Шумных многолюдных собраний он вообще не любил, а в последние два года благодаря усилившейся глухоте почти совсем перестал являться в свет, ограничиваясь обществом тесного кружка друзей, в числе которых были и французы: Распайль, знаменитый скульптор Давид и некоторые другие. Изредка, впрочем, Бёрне еще навещал собрания своих соотечественников, большей частью бедных ремесленников, в судьбе которых принимал живейшее участие. Он заботился об их умственном развитии, помогал словом и делом и значительную часть своих доходов тратил на дела благотворительности. Доходы эти, однако, в последнее время очень сократились, так как немецкие газеты, боясь запрещений, перестали печатать его новые статьи, а на все предложения издателей предоставить им новое издание его сочинений с тем, чтобы места, неудобные в политическом отношении, были вычеркнуты, он отвечал решительным отказом. Гонорар за «Парижские письма» также перестал поступать, и Бёрне, у которого от небольшого наследства после отца благодаря его неспособности к экономии остались уже крохи, должен был значительно сократить свой бюджет именно в такое время, когда более всего нуждался в удобствах обеспеченной жизни. К счастью, примерно в это время окончательно поселилась в Париже m-me Воль. Она была теперь замужем за купцом Штраусом, восторженным поклонником Бёрне, не только ничего не имевшим против продолжения прежних дружеских отношений своей жены с любимым писателем, но предложившим ему даже поселиться вместе в одном доме. Таким образом одинокий изгнанник хоть на закате дней мог насладиться прелестями уютного семейного уголка. Он переехал к Штраусам в предместье Auteuil и здесь прожил остаток своей жизни, окруженный нежными заботами обоих супругов.