Для того чтобы обставить по возможности лучше транспорт раненых, которых отправляли из Симферополя в Перекоп, Екатеринослав и Берислав, Пирогов устроил особое транспортное отделение сестер со старшей Бакуниной. Сестры милосердия должны были сопровождать транспорты и вести особые путевые журналы.

Крымская война легла мрачной и гнетущею тучей на отзывчивую душу Пирогова. Среди массы тяжелых, страшных и возмущающих душу впечатлений, пережитых Пироговым в десятимесячное пребывание в Крыму, когда каждый месяц казался годом, одним из немногих светлых лучей являлась трогательная и самоотверженная деятельность русской женщины – сестры милосердия. Лишь по прошествии 10 лет, когда Пирогов жил за границей, он нашел возможным в своих “Началах военно-полевой хирургии” поделиться со своими товарищами по науке теми наблюдениями и тем богатым запасом опыта, который он вынес из-под стен Севастополя. Десять лет понадобилось Пирогову для того, чтобы sine ira et studio воскресить в своей памяти пережитое и объективно оценить его. Не входя в подробный разбор этого классического труда как слишком специального, мы остановимся лишь на некоторых вопросах, представляющих более общий интерес. Сюда относится организация помощи раненым.

“В военное время, – писал Пирогов, – почти нет возможности правильно распорядиться нашими пособиями. То нет довольно рук, то нет у рук головы, то встречаем, когда не нужно, избыток, а когда нужно, недостаток лиц, необходимых для самых главных пособий. Поэтому врач, получая на свое попечение раненых, должен прежде всего действовать административно, а потом – врачебно”.

Мысль эту Пирогов и осуществил в принятой им сортировке раненых, о которой мы уже говорили выше и которая практиковалась им на перевязочных пунктах и при приеме больших транспортов. Что касается дальнейшей судьбы раненых, то Пирогов, считая крайне неблагоприятным скопление громадного числа больных и раненых вблизи театра военных действий в районе расположения действующих войск, предложил систему рассредоточивания, то есть раненых после битвы, как можно скорее, рассредоточивать и отделять, размещая их в близлежащих деревнях и городах. Эта система была применена пруссаками с блестящим успехом во франко-прусскую войну. Касаясь другого вопроса, весьма важного, а именно – наиболее полной научной обработки медицинских наблюдений на войне, Пирогов еще за год до Женевской конвенции предлагал сделать медицину во время войны нейтральной.

“Военные врачи воюющих держав, – читаем мы в “Началах военно-полевой хирургии”, – должны быть членами одного общего врачебно-статистического комитета… Воюющие стороны могут согласиться и в том, чтобы доставлять врачам все средства, служащие к разъяснению научных вопросов, интересующих все человечество, и устранить по возможности препятствия к взаимным совещаниям и корреспонденциям врачей, а врачи обеих сторон в свою очередь должны быть обязаны честным словом и присягой не злоупотреблять данною им свободой действий”.

Эта мысль о научном общении врачей воюющих сторон так занимала Пирогова в Крымскую кампанию и он так много говорил об этом, что в Севастополе сложилась легенда, будто бы Пирогов ездил в неприятельский лагерь на небывалую консультацию.

По возвращении из Крыма в декабре Пирогов вскоре оставил кафедру хирургии в Медико-хирургической академии. Что Пирогов не “оставил и не изменил хирургии”, это он блестящим образом доказал своими классическими “Началами общей военно-полевой хирургии”. Он доказал это также, откликнувшись немедленно на приглашение Красного Креста посетить и осмотреть военно-санитарные учреждения в франко-прусскую войну 1870 года и на вторичное приглашение того же Общества осмотреть военно-врачебные учреждения нашей армии в 1877 году. От второй, крайне утомительной поездки Пирогова не мог удержать и его возраст – а было ему уже 67 лет. Это не было “изменой” с его стороны. Это было sйparation du corps,[6] в котором на долю Пирогова выпала, быть может, страдательная роль.

Эти соображения невольно просятся на перо, если вспомнить, например, о приеме, встреченном Пироговым по возвращении с Кавказа, и о некоторых других аналогичных эпизодах его служебных отношений. Во весь петербургский период деятельности Пирогову приходилось постоянно вести мелкую и бесплодную войну. Он был и желал быть хирургом и профессором хирургии, но он не умел и не желал ни быть, ни казаться чиновником хирургии.

Пирогов – человек науки – был человеком кабинета, но не был человеком салона.

Неожиданное оставление им кафедры хирургии в Медико-хирургической академии было тяжелым ударом для развития хирургии в России. Пирогов имел все данные для того, чтобы создать многочисленную школу хирургов из своих учеников.

Восточная война кончилась. “Русская Троя” – Севастополь – лежала в развалинах. Пирогов, привыкший вдумываться в самые мелкие факты, в глубоком раздумье остановился перед только что завершившейся исторической драмою. Но не с точки зрения той специальной роли, которая выпала на его долю, не с точки зрения той науки, свой опыт и знания в которой он самоотверженно прилагал в осажденном городе! Врач и хирург уступил в нем место патриоту и мыслителю. Наряду с “огромными, зловонными ранами, заражающими воздух вредными для здоровья испарениями”, Пирогова поразили другие не менее зловонные, не менее огромные и не менее заражающие воздух язвы нравственного организма русского общества. Не вопросы хирургии, не вопросы лечения ран физических, а вопросы лечения язв нравственных, “вопросы жизни” общества заняли ум Пирогова. Над этими вопросами он думал в долгие и безотрадные месяцы Севастопольской осады, сталкиваясь с людьми, готовыми пожертвовать общественными интересами для своей личной пользы. Как Диоген, искал Пирогов людей, а находил вместо них далеко не безупречных чиновников. В чем крылась причина этого печального явления, обнаружившегося во всем своем безобразии в крымскую кампанию? Как помочь этому горю? Вот вопросы, на которые Пирогов стал искать ответа.

Участием Пирогова в Крымской войне закончилась его официальная хирургическая деятельность. Севастополь – вот последняя страница блестящего и многостороннего периода служения Пирогова хирургической науке в роли наставника и клинициста.

“Морской сборник”. – “Вопросы жизни”. – Назначение попечителем в Одессу. – Первое посещение нового попечителя. – Отношение к учителям и ученикам. – Литературные беседы. – Популярность Пирогова среди гимназистов. – Попечитель-доктор. – Ришельевский лицей. – Сотрудничество в “Одесском вестнике”. – “Быть и казаться”. – Причины оставления Одессы

После Крымской войны для России настала новая эра. Наступило время обновления общества: “шкурные” интересы заменились интересами высшего порядка. Если припомнить то время, если снова вдохнуть его воздух, то станет понятно, что такие люди, как Пирогов, не могли молчать, а, заговорив, не могли этим ограничиться. Пирогов и заговорил со страниц “Морского сборника” с русским обществом об одном из кардинальных “вопросов жизни” – о воспитании.

Современные читатели не должны удивляться, что статья Пирогова появилась в органе такого специального ведомства, как морское. Сам этот журнал, в котором была напечатана первая публицистическая статья Пирогова, может служить прекрасною иллюстрацией веяний того времени.

Издававшийся с 1848 года при морском министерстве журнал “Морской сборник”, носивший характер скромного специального органа и предназначенный для небольшого числа обязательных подписчиков, совершенно изменил свою программу ко времени Восточной войны и стал расходиться в большом количестве экземпляров; в нем сотрудничали такие ученые, как Ленц, Бэр, Струве. Здесь появились прекрасные произведения Максимова, Потехина, Данилевского, Островского, Писемского, Афанасьева-Чужбинского и других писателей, командированных морским министерством в 1856 году для собирания точных и подробных сведений о населении приморских и речных областей России. Эта удачная мысль, подарившая русской литературе художественные описания, принадлежала стоявшему во главе морского ведомства Великому князю Константину Николаевичу, благодаря инициативе которого “Морской сборник” сделался проводником гуманных реформ того времени. В “Морском сборнике” намечались неотложные реформы, которые правительство предполагало ввести. Неудивительно, что к голосу “Морского сборника” прислушивалась вся остальная пресса, которая только развивала взгляды его. Ввиду предстоявшего преобразования военно-морских учебных заведений морской ученый комитет открыл страницы “Морского сборника” для обмена мыслей по вопросу о воспитании вообще. Наконец, неофициальными статьями “Морского сборника” о воспитании были выведены на свет отрывки из забытых бумаг – “Вопросы жизни” – Пирогова (“Морской сборник”, июль, 1856 г., т. XXIII, № 9). Имя Пирогова, разумеется, говорило за то, что статья будет прочтена со вниманием. Эффект ее был чрезвычайный. По свидетельству Стоюнина и других современников, Пирогов, видевший в Севастополе результаты господствовавшей системы воспитания, отнесся к ней со всей беспощадной правдивостью и воочию показал всю ее несостоятельность. Даже теперь, спустя почти 40 лет, “Вопросы жизни” не утратили своего значения и читаются с полным интересом.