Это написано через полгода после последнего письма к Бентлею, и по всему видно, что за лето 1693 года болезнь развилась необычайно быстро.
13 сентября было написано приведенное письмо к Пепису, а три дня спустя, 16 сентября, Ньютон пишет свое знаменитое письмо к Локку:
“Сэр! Будучи того мнения, что вы намерены запутать меня с женщинами, а также другими способами, я был так расстроен этим, что когда мне сказали, что вы больны и вероятно умрете, я ответил, что было бы лучше, если бы вы умерли. Теперь прошу прощения за этот недостаток чувства милосердия, потому что теперь я доволен, зная, что сделанное вами справедливо, и прошу прощения за то, что дурно о вас думал и что представлял себе, будто вы подрываете основы нравственности в принципах, положенных вами в основание вашей книги об идеях и в других книгах, и за то, что я счел вас за гоббиста. Прошу прощения за то, что я сказал и думал, что вы хотите продать мне должность или запутать меня. Ваш нижайший и несчастнейший слуга Исаак Ньютон”.
Локк, по-видимому, не предполагавший, в каком положении находился Ньютон, был просто поражен этим посланием и не знал что думать. Он ответил дружеским успокоительным письмом, прося Ньютона указать, где и в чем он видел в его книге “подрывание основ”, и обещал исправить сколько-нибудь сомнительные места.
Письмо к Локку помечено Лондоном. Через две недели после этого Пепис, получивший известное уже письмо от Ньютона, уведомляет Миллингтона: “Я получил письмо столь бессвязное, что боюсь, нет ли у Ньютона расстройства головы и ума или и того, и другого”. Миллингтон отвечает:
“28 числа я встретил Ньютона. Без всякого вопроса с моей стороны он сказал мне: “Я написал Пепису странное письмо и теперь смущен. У меня постоянно болит голова, и я пять суток сряду не спал, а потому прошу прощения: мне стыдно, что я писал такие грубости”. Миллингтон продолжает: “Ньютон теперь здоров и хотя немного подвержен меланхолии, надеюсь, что это не повлияло на его разум и не повлияет впредь. Я думаю, этого должны желать все, кто любит науку”. Несколько дней спустя мы видим Ньютона в Кембридже, и он пишет Локку новое письмо, менее нелепое, но еще далеко не свидетельствующее о полном выздоровлении. “Сэр! В последнюю зиму, слишком часто засылая у камина, я приобрел дурную привычку спать; и расстройство, которое в это время было эпидемическим, вывело меня из колеи, так что когда я писал вам, я целые сутки не спал ни часу, а в течение дня не спал ни минуты. Помню, что писал вам, но что я сказал о вашей книге, не помню. Если вам угодно прислать мне выписку этого места, я вам объясню, если смогу. Ваш покорный слуга И. Ньютон”.
О ходе болезни Ньютона в течение зимы 1693/94 года известно немногое. Вполне достоверно, что весною он был настолько здоров, чтобы понимать свои сочинения, а в августе того же года уже принялся за дальнейшую разработку одного из труднейших вопросов небесной механики, а именно теории движения Луны.
Здесь вполне уместно указать на преувеличение, в которое впали Лаплас и Био, утверждая, что после выздоровления Ньютон утратил прежний гений, что вместо науки он стал заниматься богословием, и в доказательство всего этого указывая, что после 1693 года он не совершил ни одного великого открытия. Последний аргумент, даже если принять его без оговорок, не вполне убедителен. Мы видим сплошь и рядом, что даже для гениальнейших людей большею частью существует определенная эпоха творчества и что впоследствии они лишь разрабатывают свои прежние открытия. В каждом, даже величайшем гении есть лишь известный запас творческой энергии, который расходуется раньше или позднее в зависимости от характера, темперамента, часто даже от внешних обстоятельств. Таким обстоятельством для Ньютона явилось, например, назначение его депутатом в парламент – занятие совсем ему несвойственное. По большей части замечается, что преждевременное развитие влечет за собою скорое истощение и даже смерть (Паскаль, Моцарт, Рафаэль). О Ньютоне нельзя сказать, чтобы развитие его шло ненормально вплоть до испытанной им душевной болезни. Но весьма возможно, что ослабление творчества наступило независимо от болезни. Непрерывное творчество от юности до глубокой старости явление весьма редкое и притом встречающееся скорее в области поэтического творчества (Гете, Виктор Гюго), чем в области науки. Ньютон совершил первые великие открытия, имея двадцать четыре года; его “Начала” были обработаны для первого издания, когда Ньютону было сорок пять лет. Двадцать один год творчества – это уже весьма значительная величина; но и самый факт полного оскудения творческих сил Ньютона неверен. Только после своей болезни Ньютон окончательно разработал теорию движений Луны и подготовил повторные издания своего бессмертного труда, в которых сделал много новых, весьма важных дополнений. После болезни он создал свою теорию астрономической рефракции, то есть преломления лучей светил в слоях земной атмосферы, – теорию в высшей степени остроумную и не утратившую значения до сих пор. Наконец, после болезни Ньютон решил несколько весьма трудных задач, предложенных другими математиками.
ГЛАВА VII
Назначение Ньютона директором монетного двора. – Задача Бернулли. – Ex ungue leonem. – Донос на Ньютона. – Полемика с Лейбницем. – Билль о долготах. – Письмо Лейбница к принцессе Уэльской. – Хронологические и богословские сочинения Ньютона. – Социнианские идеи
Ньютону было уже за пятьдесят лет. Несмотря на свою огромную славу и блестящий успех его книги (издание принадлежало не ему, а Королевскому обществу), Ньютон жил в весьма стесненных обстоятельствах, а иногда просто нуждался: случалось, что он не мог уплатить пустячного членского взноса. Жалованье его было незначительно, и Ньютон тратил все, что имел, частью на химические опыты, частью на помощь своим родственникам; он помогал даже своей старинной любви – бывшей мисс Сторей.
В 1695 году материальные обстоятельства Ньютона изменились. Близкий друг и поклонник Ньютона Чарльз Монтегю, молодой аристократ, лет на двадцать моложе Ньютона, страстный любитель литературы, немного занимавшийся также и наукой, достиг одного из самых высоких положений в государстве: он был назначен канцлером казначейства (почти то же, что министр финансов).
Заняв этот пост, Монтегю обнаружил замечательные административные способности. Между прочим он занялся вопросом об улучшении денежного обращения в Англии, где в то время, после ряда войн и революций, было множество фальшивой и неполновесной монеты, что приносило огромный ущерб торговле. Монтегю вздумал перечеканить всю монету. Многие восстали против этой реформы, называя ее “диким проектом”, могущим разорить казну и даже “подорвать основы государственной власти”. Но Монтегю был не из числа людей, которых можно напугать громкими словами. Он убедил в своей правоте и палату, и корону – и перечеканка была дозволена.
Чтобы придать наибольший вес своим доказательствам, Монтегю обратился к тогдашним знаменитостям, а именно к Ньютону, Локку и Галлею. В то же время ему пришла мысль выказать благодарность своему гениальному другу и воспользоваться его услугами для блага страны.
Вольтер объясняет дело иначе. Со свойственной ему “гениальной игривостью” он утверждает, что Ньютон оказался в чести не за то, что был автором “Начал”, а потому, что имел хорошенькую племянницу. Отношения Монтегю к племяннице Ньютона, конечно, не секрет; но благородный и открытый характер этого государственного человека говорит за то, что он главным образом руководствовался своим безграничным уважением к Ньютону.
В марте 1695 года Монтегю написал Ньютону письмо, в котором сообщил, что уже заручился согласием короля на его назначение. “Эта должность (то есть управляющего монетным двором), – писал Монтегю, – чрезвычайно годится для вас. Это главная должность в монетном дворе. Она оплачивается пятью или шестью тысячами рублей в год, а дела не слишком много, так что займет не более времени, чем вы можете уделить”.
