Словом, мы видим, что уже в ранней молодости Кантемир не подчинялся внешним влияниям, а напротив, начал жить вполне определенной внутренней жизнью и старался устроить внешнюю жизнь свою так, чтобы дать наиболее полное удовлетворение стремлениям своей богато одаренной души. Это пришлось ему очень кстати, потому что он уже в таком возрасте, когда другие еще всецело подчиняются окружающим их условиям, воспринимают, а не действуют, был вынужден силой обстоятельств действовать более или менее самостоятельно. Тринадцати лет от роду он, как мы видели, лишился отца. Трудно составить себе по сохранившимся отрывочным сведениям суждение о том, насколько мачеха заботилась о своих пасынках. Но впоследствии отношения Антиоха и Марии с мачехой были не особенно дружелюбны, и поэтому надо полагать, что она далеко не относилась так заботливо и любовно к Антиоху, как его мать. Тотчас после смерти отца Кантемир обращается с собственноручным прошением к Петру, ходатайствуя, чтобы его отпустили за границу для завершения образования. Но, как мы указывали, ему пришлось остаться в России, и он вскоре был вовлечен в водоворот тогдашних бурных политических событий, придворных интриг, неумеренной, страстной борьбы влияний и лиц. Ему был дан повод, мало того, он был заинтересован в том, чтобы принять участие в этой борьбе, – заинтересован, во-первых, горячим стремлением принести посильную пользу своему приемному отечеству и, во-вторых, как лицо, жестоко пострадавшее от несправедливостей временщиков. Когда умерла Екатерина I, Кантемиру было всего семнадцать лет. Шел третий год после смерти Петра Великого и уже второе царствование – царствование ребенка. Недаром Кантемир составил следующую «эпиграмму» по поводу коронации Петра II:

Действительно, нужна была «крепкая помощь», чтобы этот ребенок мог сколько-нибудь сносно управлять великой страной после такого царствования, каким было царствование его великого деда, совершенно преобразившего Россию, в значительной степени расшатавшего устои, на которых она раньше покоилась, и заменившего их новыми, внушавшими многим сомнения и чувствительно отражавшимися на интересах правящих и управляемых. Надо было питать большое доверие к установленному Петром государственному строю, чтобы оставаться ему верным при тех замешательствах, при том безотрадном положении, в котором очутилась Россия после его смерти. Это безотрадное положение дел, на котором мы не станем останавливаться, потому что оно всем известно из истории, отразилось самым чувствительным образом, между прочим, и на материальных интересах Кантемира. Ребенок, возведенный на престол, подчиняясь влиянию Долгоруких, проявил вдруг большую самостоятельность. Он сверг несносную опеку всесильного временщика Меншикова, управлявшего Россией, – этой «недостроенной машиной», как выражался сам знаменитый временщик, – только отчасти в духе Петра, но, собственно, соблюдая больше свои личные интересы, чем интересы государственные. Всем было тяжело под этим управлением: тяжело было и народу, и тем, кто желал им править для удовлетворения личных выгод, и представителям старины среди духовенства и боярства, и людям, дорожившим реформами Петра, и самому малолетнему царю, равно как и его товарищу Ивану Долгорукому, «этому гостю, досадному и страшному, который на лошадях, окруженный драгунами, часто по всему городу необычным стремлением как бы изумленный скакал и врывался по ночам в честные домы». Петру II и его сверстнику опека Меншикова была слишком стеснительна, и в один прекрасный день он решительно провозгласил: «Я покажу, кто император – я или Меншиков». И грозный временщик лишился награбленного им громадного состояния в 100 тысяч крестьянских душ и умер на пустынных берегах Оби. Но его вскоре заменил другой временщик, которого некоторые историки силятся выставить просвещенным деятелем, но который, в сущности, даже не сочувствовал начинаниям Петра, а в корыстолюбии, может быть, даже превзошел Меншикова. Это был князь Дмитрий Михайлович Голицын, человек образованный, знакомый с несколькими европейскими языками, собравший обширную библиотеку в своей подмосковной деревне, в знаменитом селе Архангельском, и тем не менее приверженный старине, симпатизировавший злосчастному царевичу Алексею и запятнавший себя необычайным корыстолюбием. От этого корыстолюбия сильно пострадал и наш сатирик. Дочь князя Голицына вышла замуж за брата Антиоха, князя Константина Кантемира, и этого было достаточно, чтобы, вопреки завещанию отца, князя Дмитрия, выразившего совершенно ясное желание, чтобы единственным его наследником, ввиду закона о майорате, изданного Петром Великим, был назначен тот из его сыновей, который сделает наибольшие успехи в науках, причем он прямо указывал на Антиоха как на самого способного и наиболее обещающего, – чтобы, вопреки этому завещанию, все состояние бывшего молдавского господаря было предоставлено зятю Голицына, Константину Кантемиру. Покойный господарь доверил Петру исполнение своего завещания, но душеприказчиком оказался не Петр, а князь Голицын, и наш сатирик из богатого человека, владельца состояния в 10 тысяч душ, превратился в бедного офицера, жившего исключительно на свое офицерское жалованье.

Казалось бы, такой вопиющий факт должен был озлобить Антиоха, заставить его принять деятельное участие в борьбе тогдашних партий или, по крайней мере, навсегда осудить тот государственный строй, при котором подобное насилие могло иметь место. Но на самом деле это важнейшее. событие в личной жизни Кантемира не отразилось ни на его образе мыслей, ни на его чувствах. Он, несомненно, принял к сердцу нанесенную ему несправедливость, но, быть может, больше с точки зрения интересов семьи, чем своих собственных. Поскольку впоследствии, когда возникла надежда на возвращение отцовского наследия, наш сатирик писал: «Злоба людская очень сильна: братья, пожалуй, могут подумать, что я, высказывая свои соображения, стремлюсь только к тому, чтобы закрепить за собою одним отцовские вотчины или, по крайней мере, сделаться посредником в дележе и назначить каждому что мне вздумается. Чтобы рассеять столь несправедливое предположение, я заявляю и обязуюсь предоставить вам (т. е. сестре и братьям) разделить землю на равные доли и назначить мне часть по жребию». Так относился Кантемир к своим родственникам в конце жизни, а его переписка с сестрою Марией свидетельствует о том, что таковы были его чувства и раньше. Из его же действий в конце двадцатых годов ясно видно, что учиненная несправедливость не столько его озлобила, сколько опечалила, и преимущественно потому, что недостаток материальных средств лишал его возможности осуществить свою мечту, т. е. отправиться, согласно воле, выраженной отцом, «в знатные городы и иные христианские страны» для завершения своего образования. Мечта его в конце концов осуществилась, но, вследствие недостатка материальных средств, при условиях, далеко не благоприятствовавших его возвышенным намерениям.

Насколько же значительно было его участие в тогдашних событиях, другими словами, к какой партии он примкнул и в каком направлении действовал? Чтобы уяснить себе этот вопрос, решение которого не может не бросить яркого света на нравственные качества Кантемира, мы должны принять во внимание, что тогдашние партии состояли из людей, меньше дороживших, как выражался наш сатирик, «общею пользой, чем собственною». По большей части они боролись только ради «собственной пользы». После падения Меншикова главными действующими лицами в стране были Долгорукие и князь Дмитрий Голицын. О Долгоруких и говорить нечего. Что же касается Голицына, то он, несмотря на свое образование, как мы уже заметили, был сторонником прав боярства, которым русские цари, начиная с Ивана III и кончая Петром, нанесли такие сильные удары. Следовательно, в деятельности этого временщика, насколько она обусловливалась не личными выгодами, а политическим принципом, проявилось недружелюбное отношение к реформам Петра с их табелью о рангах, этим последним решительным ударом, нанесенным боярству. Великий наш преобразователь, дорожа общею пользою, признал основным правом на государственный почет, вместо родовитости, образование и заслуги. Сам Меншиков – враг, под которого подкапывалось боярство, – вышел из народа и с боярством не имел ничего общего.