Рэйчел была так растрогана, что на мгновение онемела.

— Спасибо, — прошептала она наконец.

— Выкиньте эту гадость, — посоветовала Энни, кивком указывая на клочок ткани, который Рэйчел все еще машинально сжимала в руках.

Обдумав предложение, Рэйчел отрицательно покачала головой.

— Нет, — задумчиво проговорила она, — пожалуй, я ее сохраню, — и сунула тряпку в карман.

Короткая прогулка до кабинета констебля Бэрди в здании муниципалитета прошла без приключений, но произвела на Рэйчел неизгладимое впечатление. Она знала, что никогда этого не забудет. Ей хотелось, чтобы путь растянулся на десяток миль. Она сожалела, что на улице так мало народу. Немногочисленные прохожие провожали обеих женщин любопытными взглядами, но никто не приходил в ужас, видя их вместе. Здороваясь с женой священника, они были вынуждены приветствовать и Рэйчел. Вне всякого сомнения, общество Энни Моррелл придавало ее существованию видимость законности, даже респектабельности. Прекрасно сознавая, что это состояние временное, Рэйчел упивалась им, пока представилась такая возможность.

В каком-то смысле эта короткая прогулка стала для нее откровением. Ей так понравился временно обретенный статус уважаемой дамы, что Рэйчел вынуждена была признать, как страстно мечтала о нем в глубине души. Но она не посмела даже мысленно развить дальше эту мечту. Исполнение ее желания представлялось настолько маловероятным, что подобной возможностью смело можно было пренебречь.

Всю дорогу Энни как ни в чем не бывало говорила о делах прихода, о разъездах своего мужа, о городских сплетнях. Рэйчел слушала как зачарованная, все время спрашивая себя, понимает ли жена викария, каким подарком судьбы, какой благодатью Божьей является для человека обычная мирная жизнь. Увы, они слишком скоро добрались до здания муниципалитета.

— Спасибо вам за… — начала было Рэйчел, но Энни решительным жестом отмахнулась от всяческих выражений признательности.

— Приходите как-нибудь меня навестить, — пригласила она. — Кристи так часто бывает в отъезде, что мне становится одиноко.

Какая великодушная ложь! Рэйчел пробормотала маловразумительные слова благодарности.

— И передайте от меня привет мистеру Бэрди. Скажите ему… — Энни на секунду задумалась. — Напомните ему о собрании прихожан. Оно назначено на следующий четверг.

Теперь она сознательно одалживала Рэйчел свое доброе имя, предлагая в качестве защиты приобщение к самому ценному, чем она владела: к своей безупречной репутации.

— Не знаю, чем я заслужила… почему вы так добры ко мне, — смущенно призналась Рэйчел. — Вы не разрешаете себя благодарить, но позвольте мне сказать хотя бы одно: что бы со мной ни случилось, я никогда вас не забуду.

Они крепко пожали друг другу руки. На этот раз Энни, всегда находчивая, промолчала. Рэйчел тепло попрощалась с ней и отправилась отмечаться у констебля.

Исполнив свой долг, она поспешила домой. Ей хотелось поскорее увидеть Себастьяна и рассказать ему о неприятном сюрпризе, присланном по почте. Первым делом Рэйчел решила заглянуть в его кабинет. Погруженная в собственные мысли, она только раз стукнула в закрытую дверь и распахнула ее, не дожидаясь разрешения войти.

— О… прошу прощения… Я не знала, что у вас гость, милорд. Я зайду…

— Нет-нет, входите, — остановил ее Себастьян, поднимаясь из-за стола. Сидевший напротив него преподобный Моррелл тоже встал. — Кристи, вы ведь уже знакомы с миссис Уэйд, моей экономкой, не правда ли?

— Да, я уже имел честь, — ответил викарий, приветливо улыбаясь ей.

— Добрый день, — рассеянно отозвалась Рэйчел. — Я уже… Я сегодня виделась с вашей женой. Она была очень… Мы с ней… — Мысленно она заставила себя сосредоточиться. — Я встретила ее в деревне. Мы поговорили.

— Вот как? Я очень рад.

Слова сами по себе ничего не значили, но такая искренняя доброта прозвучала в голосе викария, такое сочувствие и понимание светились в его глазах, что Рэйчел показалось, будто он прочел ее мысли.

Себастьян не сводил с нее глаз. — Что-нибудь случилось?

— О нет, — заверила его Рэйчел, комкая в руках проклятый кусок холстины. — Мне нужно кое о чем спросить, но это может подождать. Я вернусь позже.

— Нет, прошу вас, посидите с нами, — настойчиво предложил Себастьян, и преподобный Моррелл поддержал его, пододвинув ей стул. — Я послал за Холиоком, но хотел бы, чтобы вы тоже об этом услышали. Преподобный отец поведал мне о происшествии с одним из моих арендаторов, и я хочу… а вот и Уильям.

Уильям Холиок вошел в кабинет его светлости прямо в рабочих штанах и куртке. Присутствие преподобного Моррелла, не говоря уж о Рэйчел, поразило его. Он пожал руку священнику, которого, по-видимому, хорошо знал, и все наконец расселись.

— Уильям, вам знаком Маркус Тиммс, верно? — начал викарий.

— Да, конечно. Всю жизнь выращивает кукурузу на силос на ферме Уикем-Клив. До него эту ферму, примерно сотню акров [38], арендовал его отец.

— Вам когда-нибудь приходилось слышать, что он склонен к рукоприкладству?

— Маркус? — Холиок закрыл глаза и потер переносицу большим и указательным пальцами. —Нет, не припоминаю. И вообще я бы сказал, что он — человек тихий. Несколько лет назад овдовел; живет нa ферме один с дочкой да еще нанимает мальчишку на время уборки урожая. Вы хотите сказать, что Маркус что-то натворил, преподобный отец?

— Боюсь, что да. Вчера его дочь едва добралась до деревни, ковыляя, вся избитая, и упала без сознания прямо на крыльце у доктора Гесселиуса.

— Боже милостивый! — ахнул Холиок, и его щеки побагровели. — Это Тиммс ее так отделал?

— Да. И она говорит, что это не первый случай. Ее зовут Сидони, — пояснил преподобный Моррелл, обернувшись к Рэйчел. — Ей семнадцать лет, она застенчивая и немного неловкая, но очень славная девушка. Доктор Гесселиус утверждает, что она поправится, но, возможно, до конца своих дней останется хромой. Прошлой ночью она переночевала у меня в доме, и моя жена заставила ее признаться, что еще год назад Тиммс столкнул ее с лестницы. Вот тогда-то она и сломала бедро.

Рэйчел подскочила в испуге, когда Уильям Холиок вдруг стукнул громадным кулачищем по подлокотнику кресла и вскричал: «Разрази меня гром!», даже не подумав извиниться.

— Я должен был знать, мне бы догадаться давным-давно! — сокрушался он. — Теперь вспоминаю, что встретил ее как-то раз, а она была вся побитая. Прошлой осенью дело было, в день святого Михаила [39]. Было у меня какое-то дело к Mapкусу, вот я и поехал в Уикем-Клив. Гляжу, а у Сидони синяк под глазом, ну просто в пол-лица. Я ее спрашиваю: «Что с тобой стряслось?», а она: «Набирала я, — говорит, — воду из колодца, да и не удержала ведро, а ворот раскрутился, вот меня по лицу и садануло». И я, дубина стоеросовая, ей поверил!

— Это не ваша вина, Уильям, — мягко возразил викарий. — Откуда вам было знать?

— Нет, Кристи, я должен был сразу все понять. — Холиок горестно покачал головой. — Бедная малютка! Без матери осталась, ей и пожаловаться-то некому. Ладно, что будем делать? Вы сказали констеблю?

— Доктор Гесселиус доложил о побоях, и Бэрди вчера же отправился к Тиммсу. Маркус признал, что ударил ее, но не выразил ни малейшего раскаяния и заявил, что не понимает, из-за чего подняли такой шум.

Холиок еще раз тихонько выругался сквозь зубы и на сей раз, взглянув на Рэйчел, пробормотал:

— Прошу прощения, мэм.

— Он утверждает, что как ее отец имеет право наказывать дочку за проявление неуважения и непослушания, — продолжал викарий. — Теперь бедняжка боится возвращаться домой. Поскольку Тиммс не проявляет ни тени раскаяния, я ее отлично понимаю, но не знаю, что именно следует предпринять. Поэтому я пришел посоветоваться с лордом д’Обрэ и с вами.

— А нельзя ли подыскать для нее какое-нибудь место, Уильям? — спросил Себастьян, обращаясь к управляющему. — Скажем, в семье кого-нибудь из арендаторов, где требуется служанка? Если не за жалованье, то хоть за стол и крышу над головой? По крайней мере пока ей не исполнится восемнадцать. Тогда она сможет сама позаботиться о себе. Но все это, разумеется, в том случае, если Тиммс не заартачится и не потребует ее возвращения. Это могло бы сильно осложнить положение дел.