– Ополчинин, Ополчинин! – раздались голоса навстречу пришедшему. – Ты откуда?

Видно было, что Ополчинин держал себя здесь независимо и до некоторой степени импонировал.

– Постойте, погодите… – заговорили опять кругом. – Нужно же налить ему вина… Эй, хозяин, вина сюда…

Немец-хозяин появился в дверях и, как будто не совсем обрадовавшись новому требованию, остановился и медлил.

– Ну же, сколей еще бутылку! – крикнул ему Левушка.

– Рейнского, шипучего! – приказал Ополчинин. Немец поднял брови и прищурил один глаз, взглянув на Ополчинина, как бы спрашивая, шутит тот или нет: рейнское шипучее было самое дорогое вино.

Но Ополчинин засунул преспокойно руку в карман, вытащил оттуда горсть золотых и, звякнув ими в горсти, повторил уже более требовательным голосом:

– Я сказал – рейнского шипучего!..

Хозяин, застрявший было в дверях, теперь вдруг, словно его в одну минуту маслом смазали, поспешно исчез.

Между тем Ополчинин выложил свою кучку золотых на бильярд и, рассыпав их рукою, снова проговорил:

– Ну, господа, угадайте, откуда у меня это золото?

«Золото? И правда, золото! Что ж, из дома прислали?»

«Выиграл?» «Наследство получил?» «Клад нашел?» – раздались восклицания.

– Ф-ю-ю, – свистнул Ополчинин, – не угадать вам! Сколько головы не ломайте – ни за что не угадаете… Золото, как золото, а оно особенное…

– Ополчинин философский камень насол и золото делает – вот оно сто!.. – сказал Левушка.

– Не мешай, – остановил его Ополчинин. – Деньги я получил не более, не менее, как из дворца… от самого принца Антона.

– Что он врет, господа!..

И все, как были, кто с кием, кто со стаканом, столпились вокруг Ополчинина. Даже угрюмый двоюродный брат Рябчич, покинув князя Ивана на диване, подошел к бильярду и стал рассматривать золотые, точно это были не деньги, а достойный высшего любопытства предмет из кунсткамеры.

– Нет, я не вру, – стал уверять Ополчинин, – это сущая действительность и истинное происшествие… Я стоял на часах и, разумеется, внутренне ругался – понимаете, мне, Преображенскому солдату, и вдруг стоять на часах, и где же? – охранять врагов великой княжны Елисаветы Петровны! Вкусно это, каково вам покажется, а? мне-то, солдату русской гвардии…

По всему было видно, что Ополчинин чванился своим мундиром и солдатством и приверженностью великой княжне.

– Ну, хорошо, дальше-то что? – спросили его.

– Ну, вот, я и стою! И так мне гадко, – Ополчинин забыл уже в эту минуту, что тогда ему вовсе не было гадко, – так гадко, что просто не знаю, что делать и как быть мне; просто хоть с поста иди домой… Только вдруг идет принц Антон, а с ним генерал Стрешнев, шурин Остермана. Принц остановился предо мной…

И Ополчинин очень смешно в лицах представил, как принц Антон остановился пред ним, заикался, и как из этого заиканья вышло то, что ему, Ополчинину, пожаловали сто червонцев.

– За сто ж это он дал их тебе? – спросил наивно Левушка.

– «За сто ж?» – передразнил Ополчинин. – А за то, что он вот хочет приобрести этим сторонников себе в полку. Только мелко плавает – пятки видны; награду-то я взял, ну, а там насчет приверженности – это еще посмотрим.

– Я бы не взял! – решил Левушка.

– Ну, а я взял, вот и все – и выпью на эти деньги первым делом за здоровье великой государыни, княжны Елиса-веты Петровны! Вот и хозяин с вином!..

В это время действительно появился хозяин, торжественно неся бутылку шипучего рейнского. Вслед за ним на большом подносе мальчик тащил высокие стеклянные стаканы на ножках.

Князь Косой, уже с момента прихода Ополчинина решивший незаметно уйти, до сих пор не мог сделать этого, потому что дорога от него к двери была занята. Но теперь место освободилось, и он поспешил проскользнуть вон.

– Куда вы, куда, зачем? – остановил его Левушка, хватая за руку. – Ну, вот!.. Сто за вздол! Уходить?.. Мы вас не пустим… Ополчинин – в сущности холосий палень. Вы должны выпить за здоровье великой княжны; наконец даже неловко уходить от вивата!..

Косому, раз его заметили, и вправду неловко было уходить от тоста, точно он не разделял его. Ему пришлось взять из рук Левушки стакан с ополчининским вином, поднять его и выпить, когда Ополчинин прокричал громким голосом:

– Здоровье государыни великой княжны Елисаветы Петровны!..

– Виват! – гаркнули все и, подняв бокалы, залпом выпили их.

Князь Иван велел тут же принести другую бутылку шипучего рейнского за свой счет, чтобы не оставаться в долгу.

Расходившийся Левушка стал знакомить его с Ополчининым, и тот, как ни в чем не бывало, протянул князю руку и поздоровался, глянув ему прямо в глаза.

Князь Иван видел по этому взгляду, что Ополчинин отлично узнал его, но как бы сказал при этом, что считает все происходившее с ним до военной службы, до того, как надел он мундир, давно уже прошедшим и забытым, потому что теперь он стал другим человеком.

«Как угодно! мне все равно… не будем вспоминать», – тоже взглядом ответил князь Иван.

Ополчинин весело обернулся к товарищам и выразил непременное желание участвовать в игре.

– Ну-ка, солдатская косточка! – сказал он, с треском ударив первый шар, и сделал промах.

По чьему-то предложению и, главное, по настояниям Левушки, сейчас же ухватившегося за эту мысль, решили не расходиться сегодня, а обедать всем вместе; если можно, то тут же, в бильярдном доме.

Компания так крепко заняла этот дом, что двое из посторонних посетителей, сунувшиеся было с улицы сюда, завидев пьющее общество, поспешили скрыться. Вообще день был будничный, и никакого наплыва публики не могло быть.

Молодой Творожников отправился послом к хозяину и, вернувшись оттуда, принес более чем утешительные известия: хозяин не только соглашался накормить всех обедом, но даже обещал, что обед будет очень вкусен, потому что будет состоять из габер-супа, шнельклопса, жареной рыбы и таких занд-кухенов, которых «общество» никогда не едало, потому что их умеет делать во всем околотке одна только Амалия, его, хозяина, жена.

Опять застучали шары на бильярде, опять появилось вино, и прежнее веселье снова охватило всех.

Усевшись снова на диван с новым стаканом в руках, князь Иван почувствовал такую лень, что ему не хотелось не только двигаться, но даже думать. Он стал машинально следить за игрою, сознавая вполне, что вино, которого он давно не пил, действовало на него сегодня, но вовсе не неприятно, напротив, охватившая истома нежила его и грела.

Двоюродный брат Рябчич, почувствовавший непреоборимую симпатию к нему, уселся опять с ним рядом и, сжимая губы, краснел и обливался потом, все что-то желая высказать Косому, но так и не высказал ничего вплоть до самого обеда.

Когда подали обед и как собственно появился круглый, накрытый белою скатертью, стол с тарелками, стаканами и дымящейся миской с габер-супом, Косой не заметил хорошенько. Да ему и не нужно было этого. Подали – и хорошо! Он встал, улыбнулся подошедшему к нему Левушке и пошел с ним к столу. Все сели. Князь Иван помнил, что габер-суп ему не понравился, и он ел его лишь из любезности. Он попросил воды. Ему принесли со льдом, и это было очень вкусно. Но зато совсем вкусен был шнельклопс, который кто-то называл «клопштосом», и все этому опять очень смеялись.

– Так как же? он так и говорит, что вся Европа уважает их, потому-де, что иностранных министров много? – услыхал князь Иван, прожевывая вкусный кусок говядины, хорошо приправленный луком.

– Так и говорит, – ответил голос Ополчинина.

– Кто это так говорит? – спросил князь Иван.

– А это Стрешнев, – ответил вдруг заговоривший двоюродный брат Рябчич и пояснил, что Стрешнев соблазнял подобными доводами Ополчинина, чтобы возбудить в нем усердие к принцу и правительнице.

– Да уж иностранные-то министры уважают, – сказал князь Иван, – вот граф Динар особенно; этот уж ведь совсем уважает.

Левушка так и покатился от смеха при этих словах Косого, а за ним и остальные. И этот общий смех, как бы вдруг окончательно сблизил князя Ивана с тесным кружком, сидевшим за столом, так что, когда принесли знаменитые занд-кухены, то говор стоял уже общий, и деятельное участие принимал в нем голос князя Косого.