· Почему эта лошадь красная? вдруг раздался глухой голос сзади. — Красных лошадей не бывает.

Ступенькой ниже вплотную ко мне стоял невесть откуда взявшийся мужчина в длинном прорезиненном дождевике с капюшоном, словно взятом напрокат из костюмерной «Мертвой зоны».

· Других не было, — ответила я с ледяной вежливостью.

· Но я не хочу покупать красную лошадь. Пуст! сначала выкрасят в нормальный цвет. Спор был неуместен.

· Конечно, конечно, куда спешить, — согласилась я, с тоской отмечая слишком далекий свет в конце тоннеля.

Мой собеседник обнажил длинные желтые конские зубы. Наверное, это означало улыбку. Но его глаза hi смаргивали и не улыбались. Стало зябко.

· Девушка, скажите, только честно, — я похож на убийцу?

Вот вам и Кубрик. В живом эфире, так сказать Дубль первый, и последний, — маньяк берет интервью у жертвы.

· Молчите… Значит, похож.

Еще как! — и руки засунуты в карманы плаща. Скажу «нет» — выхватит нож и захохочет: «A boi и не угадала». Вариант с «да» ничуть не лучше тот же нож, тот же хохот и удар «правильно!». Но с «нет» все-таки есть шанс.

· Что вы, конечно же, нет. Ничуть не похожи Совсем даже наоборот.

«Совсем даже наоборот» — это кто? Милиционер что ли? Боже! Какую чушь я несу. Зарежет, наверняка зарежет.

· Спасибо, спасибо, спасибо. Душу облегчили Век не забуду. Молиться стану.

Вот и отлично, вот и славненько. Вместе помолимся.

Да. Товарищ — когда пожелает, а я — как только доберусь до поверхности. Что он там еще бормочет?

· Не хотел я ее убивать, не хотел! Сама виновата. Предупреждал: не делай этого, Катерина, не делай. На коленях просил — не делай этого. Сделала. Зачем сделала?

Очнулась я на лестничной площадке с пальцем, намертво приклеенным к звонку, и с апокалиптическим зверем под мышкой. Заспанная подруга открыла дверь, и я приветствовала ее фразой из анекдота:

· А пошла ты на фиг со своим конем!

Женщина разбиралась с хозяином, чье доброе здравие мешало ее слиянию с возлюбленным: в одни тапочки две пары ног не всунешь. Мужчина же не портил без нужды личную вещь: выходные туфли шлепкам не помеха.

Сексуальная революция умерила прыть криминальной пары. Но есть у меня не проверенная гипотеза: в среде отечественной буржуазии кривая разводов резко поползет вниз, а катастроф с женами — вверх.

Наша юная коммерция — семейная, доморощенная (речь не о мимикрии партаппаратчиков и выходе из подполий корейко, а о целом социальном слое). Супруга нередко вдохновительница и активная участница мужниных начинаний. Она секретарь, бухгалтер, администратор. После жалких грошей, которые опускал в копилку семейного бюджета затюканный итээровец, толстые пачки купюр, носимые до первого свидания с рэкетом в нагрудном кармане тонкой рубашки, — его реванш, доказательство своей, подвергаемой многолетним сомнениям значимости. И прежде всего в глазах законной половины.

Но у монеты, кроме решки, есть орел. А эта античная птица — большая охотница до мужской печени. Так и караулит, зараза, когда золотое кольцо превратится в железную цепь, чтобы беспрепятственно погрузить свой отточенный клюв в распухшую от «Абсолюта» внутренность. И однажды ее час пробьет. Потому что мужчина с деньгами гораздо привлекательнее, чем мужчина без денег, и тот, по ком вчера девичий взор скользил без задержки, сегодня вполне конвертируем. Велики соблазны — слаб человек.

Большевистская империя была яростным борцом за крепость семейного очага. Теперь гуляй — не хочу: не лишат, не понизят, не исключат. Но российский коммерсант крепко призадумается над калькулятором, прежде чем запросить вольную. Это жены иноземных финансистов семь раз отмерят, прежде чем учинить скандал, натравить на мужа налоговую инспекцию или следователя из шестого отдела. Их интересы, равно как интересы противоположной стороны, охраняет брачный контракт и гражданский кодекс, в котором есть дорогой, а главное, действующий пункт о материальной компенсации за моральный ущерб. Но чтобы сумма была достаточной для заживления сердечной раны, фирма мужа должна процветать.

Наш суд поднаторел лишь на дележе кастрюль и хрущевок. А о брачных контрактах имеет самое смутное представление. Поэтому покинутая жена получит лишь то, что вырвет сама в смертельной схватке.

Но как бы ни была велика контрибуция, победные торжества отравит мысль: не гол сокол, ох, не гол! Где ты золотое времечко, когда такие пернатые бесстыдники вылупливались на волю с фанерным чемоданом, внутри которого громыхала лишь пара носков? А теперь фирма (его фирма!) работает, приносит прибыль, а от прибыли алименты не отчисляют.

Будет катить его мере по городу, будет носить его шлюха серые гетры и жрать шоколад «Миньон», кутаться в песцы и посверкивать брюликами, тогда как ты успела раскрутить лишь на ондатру, — и взыграет ретивое: эх, гори все синим пламенем!

Да, совместный бизнес цементирует семью, а цемент — любимый строительный материал мафиози.

Но это не означает, конечно, что всякий бизнесмен, накрененный влево, примется катать супругу в дырявой лодке по каналам городской канализации или замуровывать ее в качестве привета потомкам в фундамент сиротского приюта, заложенный на его пожертвования. Просто не строй слишком серьезных планов, когда твой друг — окольцованный коробейник. И не огорчайся: не все мужья — коммерсанты, и не все коммерсанты — мужья.

Там поддержат под локоть даже на ступеньках гильотины. Там бульвары в обрамлении будуаров (или наоборот, в зависимости от местоположения тела). На бульварах каштаны, шарманки и кафешантаны. Внутри сидят шатены с синими глазами и угощают шампанским гризеток с бархотками на шеях. Гризетки пьют и закусывают устрицами, грациозно сплевывая косточки жемчужин. В общем, увидеть Париж — и умереть. Многим это удавалось. Ах, Париж, моя парфюмерная греза, сладкий яд в фиалковом флаконе сумерек! Вот я скучаю за абсентом в «Ротонде», вот болею за дуэлянтов у монастыря кармелиток (наши — в плащах с крестами), вот мечтаю на рассветной набережной, наблюдая, как уносит течение резиновые гондолы с демографически департированными гражданами и, наконец, караулю у Нельской башни — не скинут ли в Сену из оконной прорези прекрасного школяра с кинжалом в груди? Скинули.

Плеснула волна, мелькнула свеча, за ней загробный анфас горбуньи.

— Не умирай, милый друг!

Спасенный сорок суток бредит и пышет жаром. Но заштопанное аккуратно, как учила мама, сердце бьется все уверенней. Очнулся. И снова потерял сознание. На этот раз от восхищения. — Бонжур, мон амур! Разумеется, корзины роз и бархатный футляр с фамильным кольцом, обсыпанным бриллиантами. Разумеется, реанимированный школяр — титулованный наследник виноградных угодий (десятки лье стеклянных сот) и роскошных апартаментов с видом на Эйфелеву башню. Разумеется, все это сложено к моим обцелованным ногам. Вот такие примерно планы.

В их свете из отечественных, правда, вод и был выловлен парижанин. В первую же ночь он гарантировал мне кругосветный круиз в джакузи, залитой «Дон Периньоном». Вместо этого после месяца снулого секса оделил черными колготками с алым мазком лака вокруг оползня и парочкой жизнерадостных трихомонад. Спасая свою надтреснутую мечту, я отшила картавого шевалье и убедила себя, что это был всего-навсего переодетый соотечественник. Потому что должны должны быть на свете страны, где женщин кутают в меха, катают круглосуточно на такси, кормят фруктами и креветками. Ну фиг с ними, с креветками, — хотя бы заявляются в гости с традиционной коробкой конфет, а не с пивом, которое сами же и выпивают.

Акт бесконечно сладостный для нас и мучительный (как, впрочем, любая ситуация принятия решения) — поиск подарка. Мы смакуем этот восхитительный процесс, этот феерический фантазийный фестиваль короткометражных лент на тему «сюрприз и реакция на него». Мы выстраиваем мысленные мизансцены, оплетаем их орнаментом деталей с кропотливостью восточных вышивальщиц ковров. Мы отлавливаем оговорки, сигнальные огни его заоблачной мечты, чтобы: — Дорогая, Боже мой, как ты догадалась, что мне всю жизнь хотелось именно этого?