— Замужем она или нет, — отрезал инспектор, — я хочу знать, что она делала в вашем холостяцком номере на Восточной Шестьдесят четвертой улице в день убийства?

Эллери слегка вздрогнул, но Берн остался невозмутим. Пьяная улыбка не сходила с его лица.

— О, наша доблестная полиция проявляет заботу об общественной морали! Как вы думаете, что она там делала? Вы сами отлично знаете, иначе не стали бы задавать такой вопрос… Меня всегда поражала эта идиотическая манера задавать вопросы, ответ на которые заранее известен. Надеюсь, вы не рассчитывали, что я стану отпираться?

Птичье лицо инспектора с каждым мгновением все больше наливалось краской. Он бросил взгляд на Берна и сообщил:

— Я с большим вниманием изучал ваши передвижения в тот день, Берн, и не думайте, что вы сможете сбить меня с толку вашей болтовней. Я знаю, что эта женщина приплыла вместе с вами на «Мавритании» и прямо с корабля вы отправились с ней в свой номер. Это случилось еще до полудня. Как вы провели время до того, как поднялись в апартаменты к Керку?

Берн продолжал улыбаться. В его воспаленных глазах стояло ледяное спокойствие, которое почти восхищало Эллери.

— О, значит, вы не знаете, инспектор?

— Нет, я…

— Потому что если бы вы знали, — заявил Берн, — то не стали бы меня спрашивать, верно? Забавно, очень забавно. Как ты считаешь, милая? Этот недостойный полисмен, который призван защищать наших жен, наши дома и нашу честь, не только не знает, но и — о, святая простота! — даже не догадывается! Впрочем, наверное, я выразился не совсем правильно: он догадывается, но не может знать наверняка.

Женщина смотрела на него смущенным и преданным взглядом. Было очевидно, что беглая речь Берна превосходила ее знание английского.

— И вот, запутавшись в уютных лабиринтах нашего англосаксонского законодательства, наш бедный полисмен вынужден признать, что без явных доказательств он так же беспомощен, как дитя без матери, или, — Берн усмехнулся, — как соблазнительная молодая итальянка без своей дуэньи. Верно, инспектор?

После последних слов издателя в комнате наступило мертвое молчание. Эллери, поглядывая на отца, хмуро подумывал о возможных последствиях. Кожа старого джентльмена стала белой, как мрамор, а лицо от судорожно сжавшихся ноздрей казалось еще резче и жестче, чем обычно. Со стороны сержанта Вели тоже исходила явная опасность: его огромные плечи внушительно согнулись, а во взгляде сквозила спокойная угроза, сильно встревожившая Эллери.

Но опасный момент прошел, и инспектор произнес почти бесстрастным тоном:

— Значит, вы утверждаете, что провели весь день в номере вместе с этой женщиной?

Берн, холодно проигнорировав нависшую угрозу, пожал плечами:

— Как еще, по-вашему, мужчина может провести день, когда находится в компании такой милой пташки?

— Я задал вам вопрос, — спокойно напомнил инспектор.

— В таком случае ответ сугубо положительный. — Берн раздвинул губы в язвительной усмешке и спросил: — Ну что, допрос закончен, инспектор? Теперь я могу удалиться со своей очаровательной спутницей? Вежливость прежде всего. Мы не можем заставлять ждать нашу хозяйку.

— Ладно, — буркнул инспектор. — Проваливайте. И поскорее, пока я не стер эту гнусную ухмылку с вашего лица.

— Браво! — воскликнул Берн. — Пойдем, дорогая, кажется, мы здесь больше не нужны. — Он привлек к себе женщину, мягко ее развернул и подтолкнул к двери.

— Но, Фелицио, — пробормотала она, — что здесь… я не понимаю…

— Не надо меня итальянизировать, дорогая, — заметил Берн. — Для тебя я Феликс. — И они вместе вышли из комнаты.

Некоторое время трое оставшихся в комнате мужчин не произносили ни слова. Инспектор не шевелясь сидел на своем месте и с отсутствующим видом смотрел на дверь. Сержант Вели с трудом переводил дыхание, словно не мог прийти в себя после тяжелой работы.

Потом Эллери спокойно проговорил:

— Брось, папа. Не позволяй этому пьяному болвану действовать тебе на нервы. Хотя, должен признать, сдержаться было трудно. У меня самого вставала шерсть дыбом на спине, как у первобытного человека… Ну ладно, папа, не сиди с таким лицом прошу тебя.

— За последние двадцать лет, — медленно протянул инспектор, — это первый человек, которого мне захотелось убить собственными руками. Последним был парень, который изнасиловал собственную дочь; но тот, по крайней мере, был сумасшедшим.

Сержант Вели что-то глухо пробормотал себе под нос. Эллери взял отца за руку:

— Хватит, хватит! Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал, папа.

Инспектор со вздохом повернулся к нему:

— Что еще?

— Ты не мог бы под каким-нибудь предлогом вытащить из номера эту дамочку Сивел, скажем, сегодня вечером? И заодно убрать с дороги ее горничную?

— Хм. А зачем? — заинтересовался инспектор.

— У меня появилась одна идея, — сообщил Эллери, задумчиво затягиваясь сигаретой, — насчет того призрачного проблеска, о котором я упомянул несколько минут назад.

Мистер Эллери Квин, чье детство отнюдь не проходило в темных кварталах космополиса, где вырастают неуловимые и ловкие грабители, способные без особого труда проскальзывать из одного дома в другой и при этом выходить сухими из воды, нервно оглядел коридор на двадцать первом этаже отеля «Чэнселор». Путь был чист, и он, чувствуя мурашки на теле под широким плащом, вставил ключ во входную дверь номера мисс Левис. Защелка замка громко взвизгнула, и он толкнул дверь.

В прихожей стоял чернильный мрак. Эллери застыл на месте и прислушался с таким напряжением, что у него заболели уши. Но в номере было абсолютно тихо.

Обозвав себя трусливым дураком, он смело двинулся вперед и направился к той точке на стене, где, как ему помнилось, находился выключатель. Вскоре, пошарив в темноте, нащупал и нажал тумблер. Прихожая воскресла из тьмы. Чтобы сориентироваться, он бросил быстрый взгляд на салон, в конце которого находилась дверь в гостиную, потом снова выключил свет и направился к дальней двери. Споткнувшись о какую-то банкетку, он выругался и изо всех сил замахал руками, стараясь сохранить равновесие. Но в конце концов добрался до цели, открыл дверь и проскользнул в гостиную.

При тусклом свете рекламы, мигающей на другой стороне улицы, Эллери разглядел дверь в спальню и направился к ней.

Дверь была полуоткрыта. Он просунул в нее голову, затаил дыхание, ничего не услышал и вошел в комнату, прикрыв за собой дверь.

«Все не так уж плохо, — сказал себе Квин, усмехнувшись в темноте. — Возможно, во мне умер великий грабитель. Но где, черт возьми, этот выключатель?»

Он оглядывался в зыбком прыгающем свете, напрягая глаза.

— А, вот он где, — произнес вслух и протянул руку к стене.

Но его рука застыла в воздухе. По спине пробежал мгновенный холодок. Тысячи мыслей в одну секунду промелькнули в его голове. Но Эллери не шевельнулся и даже перестал дышать.

Кто-то открыл входную дверь. В этом не было никаких сомнений. Он услышал громкий скрип несмазанных петель.

Потом раздался шум приближающихся шагов, и Квин, опустив руку и тихо развернувшись, шагнул к шелковой японской ширме, которую приметил во время поисков выключателя. Спрятавшись за ней, он как можно ниже согнулся в укрытии и затаил дыхание.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он услышал металлический звук осторожно поворачиваемой дверной ручки. Кроме этого, различил какое-то шуршание, как будто кто-то шаркнул подошвой о порог. Вслед за этим совершенно отчетливо раздался шум человеческого дыхания. Потом снова щелкнула металлическая ручка — вошедший в спальню закрыл за собой дверь.

Эллери напряженно вглядывался через щель между двумя половинками японской ширмы. К своему удивлению, он почувствовал слабый аромат, какой издает приятно надушенное женское тело. Но потом понял, что этот аромат был здесь еще до того, как он проник в спальню, — в воздухе остался запах самой Ирен Сивел… Его расширенные в темноте зрачки начали различать очертания человеческой фигуры. Это был мужчина, его силуэт выглядел совсем размытым, и в пульсирующем мраке комнаты он не мог разглядеть даже белого пятна его лица. Человек двигался быстро, но нервозно, без конца вертел головой во все стороны, делал судорожные вздохи и, кажется, готов был разрыдаться.