Австриец порылся в шкафчике и извлек довольно потрепанную карту, которую не мешкая расстелил на рабочем столе. Толстым пальцем он ткнул в точку внизу, у Лионского залива.

— Вот здесь они сели. — Он покачал головой. — Боюсь, поздно просить французских коллег их задержать.

— Я, кажется, знаю, куда они держат путь.

Катлер внимательно изучил карту, пока не отыскал нужный пункт. Ренн-ле-Шато оказался крохотной точкой в Пиренеях пониже Каркассона. Его единственным опознавательным знаком был крест, указывающий, что в этой незначительной деревушке есть часовня.

— Отец Мюллер недвусмысленно намекнул, что профессор Хэймар очень интересуется Ренн-ле-Шато, — пояснил он.

Браун сквозь нижнюю часть линз всмотрелся в обозначение на карте.

— Вы тоже можете слетать в Каркассон. Мы закажем вам билеты на ближайший рейс.

— Спасибо.

— Никаких проблем, дружище. Если хотите, я свяжусь с французской полицией и вас встретят. — Браун приподнял густые брови и посмотрел на Катлера поверх очков: — Мне это будет легче сделать, чем американцу. В Интерполе у меня есть приятель, и за ним числится должок.

— Был бы очень признателен. — Катлер хлопнул австрийца по плечу. — Вы славный малый, герр Браун.

Пока детектив говорил по телефону, Катлер еще раз мысленно вернулся к убийствам священников и к связи, существующей между Романо и Хэймар. Почему он сразу этого не заметил? Иезуит, давший обет безбрачия, и, согласно рапорту лейтенанта Ренцетти, симпатичная блондинка, у которой с религией особые счеты… Либо этот Романо состоит в тайном обществе, о котором ФБР ничего не известно, либо он — будущая ритуальная жертва Ordo Templis, либо Хэймар приберегает его для личной вендетты… Черт возьми, ведь она могла ранить себя, а револьвер сунуть в ящик нарочно, чтобы Романо, поспешивший к ней на помощь, взял его себе! Стрелявшего толком никто не видел, а пострадавшую на пороховой остаток и не подумали проверить…

Катлер понимал, насколько нелегко будет убедить французов превысить полномочия и арестовать Романо и Хэймар: все убийства совершены не на их территории. Но если даже ему просто помогут найти беглецов, дальше он справится в одиночку. А пока, перед отлетом во Францию, следовало как можно больше разузнать о местном преступнике — Филипе Армане. Нельзя отклонять версию, что именно он стоит за гибелью всех священников, а Романо и Хэймар — следующие на очереди. В таком случае возникал вопрос мотива и возможных соучастников. И еще одна головная боль — отец Йозеф. Все жертвы были лично знакомы. Хэймар встречалась с каждым из них, кроме отца Синклера. Да, между этими случаями, несомненно, есть связь, и теперь агент Катлер готов был поспорить на что угодно, что профессор Хэймар — в курсе дела.

Романо и Бритт сидели в вагоне-ресторане поезда Марсель-Каркассон, распивая бутылку бургундского и откусывая по маленькому кусочку от французских бутербродов. Краткий перелет от Лиона до Марселя не дал им возможности толком побеседовать: Бритт едва могла опомниться от своих приступов. Теперь, в спокойной обстановке, Романо надеялся, что ему удастся разговорить профессора Хэймар. Он хотел, чтобы она сама рассказала ему о своей трагедии, возможно и обусловившей ее крестовый поход против всей церкви.

Глотнув из бокала бургундского, Романо оценил его мягкий, нежный букет. Однажды они с отцом Тэдом вместе пробовали марочное вино, и, когда в бутылке оставалось уже на донышке, наставник с неуловимой улыбкой поднял бокал и заявил: «Качественное бургундское напоминает лицо прекрасной женщины с изящной фигурой, оно восхитительно». С тех пор Романо занимал вопрос, встречалась ли отцу Тэду в жизни женщина, похожая на хорошее бургундское. Он заметил, что Бритт смотрит в окно, но на самом деле погружена в себя. Она казалась вполне безмятежной и, несмотря на недавние треволнения, тихо улыбалась чему-то. В ней не было ничего деланного, надуманного. Все в Бритт было естественным — кроме, пожалуй, рвения закончить книгу.

— Я знаю, что церковь не безгрешна, — начал священник. — Ничто не без изъяна, разве что жизнь самого Христа. Даже если вы оспариваете Его роль как искупителя, то, наверное, согласитесь с мыслью, что Бог послал нам Иисуса, чтобы указать путь.

Бритт посмотрела на Романо. Ее глаза все еще лучились мягким светом.

— Вы знаете, здесь у нас не возникнет разногласий. Вы сами как-то отмечали, что гностики полностью разделяют такой подход. — Неожиданно она посерьезнела. — Почему вы стали священником?

— О, для этого разговора лучше выбрать другое время и место, — улыбнулся Романо. — Мои первоначальные мотивы были далеки от идеала, но, судя по всему, результат оказался даже лучше, чем я мог предполагать.

Бритт опустила ресницы:

— Следует ли это понимать так, что вам очень по душе быть священником?

— А вам по душе преподавать религиоведение?

— Само преподавание я люблю, оно доставляет мне огромное удовольствие. Но ведь священство — это не профессия. Это жизнь, к тому же по определенным канонам.

Романо подлил вина в бокалы и сделал еще глоток.

— Кажется, пришла пора мне обнародовать некоторые свои особенности. Церковная традиция отнюдь не облегчает священникам жизнь. Я часто думаю о любви к женщине, об одинокой старости — и о сексе. Много думаю.

— Вот это да! Никогда бы не подумала, что священник способен признаться, что в первую очередь он мужчина.

— Нет, в первую очередь я священник. Но, если уж на то пошло, все мы люди со своими слабостями и недостатками. Я часто размышляю над строгостями и ограничениями, которые накладывает сан. Вовсе не Христос придумал обет безбрачия — нет, эта традиция идет от первых отцов церкви, и направлена она на решение практической дилеммы, связанной с человеческим фактором. Вы в самолете говорили, что, по вашему мнению, ранняя ортодоксальная церковь создала чиновничий аппарат, нацеленный на приобретение власти и богатства. Я бы назвал его скорее структурой, помогающей выжить в этом не совсем совершенном мире. Пусть само христианство весьма далеко от идеала — зато в общем и целом на протяжении двух тысячелетий оно служило благородному замыслу.

— Если в неидеальную его часть поместить всех жертв, принесенных во благо церкви, то я, пожалуй, соглашусь с вами.

— Все мы несем свой крест, — произнес Романо. — Я… я думаю, и у вас в жизни были разочарования и трагедии.

Бритт не поднимала глаз от столика.

— В трагедиях человека отчасти повинен он сам.

Было видно, что она с трудом удерживается от слез. Наконец Хэймар взглянула на священника и сказала:

— Я потеряла ребенка и мужа, хотя могла это предотвратить. Мой сын умер от болезни Тея-Сакса.

— Вы не должны винить себя, это просто несчастный случай…

— Должна, — покачала головой Бритт. — Меня удочери ли, и я не знаю, кто мои настоящие родители. Если бы я прошла обследование, такого бы не случилось.

— Но ведь вы не знали и не могли знать.

— Мой муж — то же самое. Он был французский канадец и ни сном ни духом не догадывался, что среди его генов может встретиться и дефектный. Он винил себя еще больше. — Взгляд Хэймар вдруг опустел, и она стала смотреть сквозь Романо, словно его не было рядом. — Он покончил с собой.

Священник видел, что глаза Бритт налились слезами, но на щеки не пролилось ни капли.

— Я вам искренне сочувствую и даже не могу представить, как вы пережили такое горе.

— Вы не представляете… Вот и я разочаровалась в религии. Я столько молилась за своего умирающего сыночка, а Бог оставил мои мольбы без ответа. Как же мог всемилостивый Господь допустить, чтобы ребенок умер такой ужасной смертью? Наверное, это и побудило меня поглядеть, что находится за пределами церковных догм. За ложной гранью всепрощения…

— Неужели же вы откажетесь от всепрощения? Станете во что бы то ни стало добиваться ответственности, невзирая на исход?

Бритт вытерла слезы:

— Я не понимаю.