Через полчаса Билла вызвали к Годвину.

Ревизор, вероятно, уже ушел. Президент сидел один за своим столом перед раскрытой кассовой книгой. Он встал, как только увидел Билла.

— Только не волнуйтесь, мистер Портер. Нет никаких оснований волноваться. Он дал мне отсрочку до завтра. Если завтра к одиннадцати мы сумеем вложить в кассу три тысячи… Я сейчас же буду телеграфировать Джону Бойеру. Он вышлет деньги, и все будет в порядке. Главное, не волнуйтесь.

— Я и не думаю волноваться, — сказал Билл. Он с любопытством смотрел на президента.

Впервые он видел этого человека, обычно суховатого и надменного, расстроенным.

— Я рассчитывал, что Бойер успеет заплатить до очередной ревизии, но Уорнер нагрянул, когда его никто не ждал. Кстати, у них это сейчас входит в моду. Только не волнуйтесь, мистер Портер. Джон Бойер мой старый приятель. Он не подведет. Хотите сигару?

Джон Бойер подвел.

Телеграф принес лаконичную фразу: «Бойер выехал Гринвилл, Алабама».

Было десять часов утра.

Сэмюэл Годвин не отходил от телефонного аппарата. Однако, несмотря на все влияние, ему не удалось до одиннадцати достать три тысячи долларов. Такой наличности ни у кого на руках не было. Частный банк Койпера, куда он обратился, потребовал обеспечения, но Годвин ничего не мог предложить, кроме своего дома, стоимостью в две тысячи долларов. Президент Национального скотопромышленного банка сам ожидал ревизии и не выдавал никаких ссуд.

Ровно в одиннадцать в кабинете президента появился Уорнер.

— Итак? — спросил он.

— Прошу вас, дайте нам отсрочку еще на три часа. Я не собрал необходимой суммы, — сказал Годвин.

— Этого я не могу сделать, — сказал ревизор. — Мне еще нужно поспеть в Сан-Антонио, а потом в Хьюстон. У меня нет времени.

— Что же делать?

Теперь уже ничего. Я обязан немедленно телеграфировать главному контролеру и испросить у комиссара Соединенных Штатов ордер на арест вашего кассира.

— Вы хотите предать его суду?

— Да, если деньги не будут возвращены в кассу.

— Но ведь он выдал деньги по моему распоряжению!

— Я этого не знаю.

— Каким поездом вы хотите ехать в Сан-Антонио?

— Двенадцать десять.

— Подождите до двенадцати тридцати.

Ревизор что-то прикинул в уме.

— Хорошо. Я не буду беспокоить комиссара Соединенных Штатов. Но главному контролеру я обязан сообщить о случившемся. И, кроме того, я обязан отстранить вашего кассира от работы.

Это произошло 18 марта 1895 года.

Потерять хорошее место в 1895 году — значило сорваться в пропасть. Юго-Запад все еще не мог прийти в себя от кризиса 1893 года. Пылились стеклянные крыши умолкнувших заводских цехов. Оседали стены недостроенных зданий. Койоты безнаказанно шныряли по опустевшим загонам ранчо. Грустно белели на кладбищах свежевытесанные могильные плиты. Они прикрывали последние прибежища неудачников, которые нашли самый простой выход из игры. А те, которые еще не потеряли веры в Американскую Мечту, толпились в конторах по найму и предлагали свои руки для самой черной работы. Но клерки в конторах придирчиво осматривали живой товар. Они стали разборчивыми. Они отдавали предпочтение молодости, ибо молодость только вступала в игру, она была жадна и неопытна, ее можно было купить дешевле. Кому нужен тридцатипятилетний каменщик, землекоп или подсобный рабочий, привыкший, к тому же, получать двадцать пять долларов в неделю? Достаточно выйти на улицу — и вы можете нанять двадцатилетнего изголодавшегося по работе парня за половину этой цены.

На углах улиц, у оград парков и у входов в рестораны появилось множество торговцев разной мелочью. Они предлагали прохожим всегда одни и те же товары: десяток орехов, шнурки для ботинок или ананас. Можно было подумать, что жители Остина или Канзас-Сити больше всего нуждаются в шнурках и орехах. Однако прохожие совали, не останавливаясь, несколько центов продавцам и ничего не брали у них взамен.

Эти мужчины и женщины с усталыми лицами считались предпринимателями. Конечно, мелкими предпринимателями. Такими мелкими, что на них не стоило обращать внимания. Им разрешалось протягивать руку, лишь бы в руке были шнурки или ананас, служившие предлогом.

Билл проходил мимо этих скорбных фигур, опустив голову. При увольнении он получил свое недельное жалованье. Оно дало возможность продержаться до середины апреля. Затем было занято десять долларов у верного Чарли Андерсона. Но деньги, полученные взаймы, обладают странной способностью исчезать еще быстрее, чем заработанные. Настало утро, когда Атол, прощупав подкладки всех старых пиджаков и жилетов Билла, объявила, что обеда сегодня не будет. Билл пожал плечами, поцеловал жену в щеку и взялся за газету. Последняя страница, как всегда, пестрела объявлениями о распродаже. Продавались земельные участки, дома, лошади, мебель. Вдова генерала Коллинза, «оказавшись в безвыходном положении», предлагала «в хорошие руки коллекцию живых кактусов и ангорского котенка по имени Суинни». Некая мадам Франшон «за весьма умеренную плату» обязывалась научить за месяц любого желающего «читать и писать по-итальянски».

Билл вздохнул и опустил газету.

Перед ним стояла Атол в шляпке и с зонтиком в руках.

— Я иду к маме, — сказала она.

Биллу показалось, что его ударили по щеке. Он даже почувствовал, как вспыхнуло и загорелось лицо.

Медленно встав со стула, он обошел жену и загородил собою дверь.

— Ты никуда не пойдешь, Дэл. Не выдумывай.

— Почему?

Я не хочу, чтобы тебя видели на Конгресс-авеню.

— Неужели я не имею права навестить свою мать?

— Сегодня — нет, — жестко сказал Билл. — Положи зонт и сними шляпу.

Черт возьми, неужели он все-таки сорвался в пропасть? Неужели он не сможет найти работу, не сможет прокормить семью и никогда не сможет преуспеть? Если так — значит, он вообще неспособный, бездарный человек!.

Когда Атол вышла из комнаты, Билл отшвырнул газету ногой в угол.

— Кактусы, — пробормотал он. — Живые, роскошные, бессмысленные, никому не нужные кактусы…

Вынул из кармана часы, нажал заводную головку. Крышка с затейливой монограммой отскочила с легким щелчком. Витые стрелки сошлись на двенадцати. Прекрасные часы фирмы «Мозер», достойные самого Гарун аль Рашида. Благодарю вас, добрый Санта-Клаус Сэм Годвин, за щедрый рождественский подарок!

Он поднес часы ближе к лицу.

В полированном золоте крышки увидел глаза под нависшими темными бровями, толстый нос, выдвинутый вперед подбородок. Билл щелкнул по отражению пальцем.

— Добрый день, мистер Годвин! Все-таки вы не оставили меня в трудную минуту. Благодарю. Никогда не забуду.

— Дэл! — крикнул он в тишину дома. — Я скоро вернусь. Жди. Не уходи никуда. Через час у нас будет ровно тридцать обедов.

— Дэл, неужели ты пошла бы на Конгресс-авеню просить деньги? — спросил он за ужином.

— И не подумала бы! — рассмеялась Атол. — Здесь за углом есть парикмахерская Шофрони. Ты ее знаешь. У них в окне выставлен такой небольшой плакатик: «Парики и другие изделия для волос». Я подумала, что мои…

— Не нужно дальше, — сказал Билл. — Дай мне еще не много подливки.

В конце апреля он продал право издания «Катящегося камня» некоему Спарсеру за сто долларов. Он продал свои мечты и надежды.

В мае пришло письмо из Хьюстона от Эда Мак-Леана.

Несколько раз он перечитал письмо строчка за строчкой. Э! Значит, Билл Портер кому-то еще нужен в жизни. Неужели действительно все зависит от леди Удачи?

Он собирается и едет в Хьюстон.

— Да, Р. М. Джонсон, редактор «Хьюстон Пост», читал его фельетоны в «Катящемся камне». Что он о них может сказать? Они написаны профессионально. Мистер Портер — прирожденный газетчик, в этом нет никакого сомнения.