— Ты ведь не бросишь меня, Конан? — робко пробормотал рыжий, заглядывая в холодные синие глаза. — Я не смогу сам… Я утону…
— Невелика потеря, — хмыкнул варвар, заходя в воду.
— Конан! — в ужасе возопил Висканьо, простирая руки к безжалостному киммерийцу. — А как же я? Ты забыл, что я талисман? Не оставляй меня! Я пропаду без тебя, Конан!
Конан и не собирался бросать рыжего на произвол судьбы, но тот орал без остановки, и перекрикивать его не было нужды. В конце концов, должен же он когда-нибудь заткнуться.
— А если б я был медальоном на цепочке, я бы висел у тебя на шее, правда? Но я же не виноват, что боги создали меня человеком! Подожди, Конан!
Мысленно киммериец испросил у Митры терпения, ибо его так и подмывало вернуться на берег и свернуть шею истеричному талисману, у которого даже не хватало ума понять, что Конан отдал ему свой мешок, а значит, и оставлять его тут не намеревался.
— О, всемогущий Кром! — тем временем воззвал рыжий к более высокой инстанции. — Образумь жестокосердого сына твоего! Наставь его на путь истинный!
Кром и его жестокосердый сын хранили молчание, причем последнему сие было нелегко: терпение никогда не входило в список его добродетелей, и если б вместо тощего мальчишки на берегу сейчас стоял парень поздоровее, Конан давно заткнул бы ему рот его же собственными штанами.
— Скажи, скажи ему, Кром! — никак не мог угомониться талисман. — Пусть он возьмет меня с собой!
В отчаянии Виви даже забрел по колено в реку, с содроганием ощущая нежные прикосновения кувшинок и распластанных на воде шершавых листьев. Холодная муть, лежащая перед ним, пугала его не меньше, чем царство Нергала. Когда он плыл по ней, накрепко привязанный к доске, он был спокоен, так как уже простился с жизнью и спасения не ждал. Но сия неприятность давно миновала, и теперь Висканьо очень хотелось жить, причем обязательно рядом с варваром — пусть подобно плющу паразиту, обвившемуся вокруг мощного дерева, зато в безопасности.
Наконец талисман решился и, крепко зажмурив глаза, сиганул в реку; колотя по воде мешком, он в три рывка достиг широких плеч киммерийца, вцепился в них мертвой хваткой. Сердце его мелко дрожало, икры свело судорогой, но, обладай рыжий хвостом, как собака, он бы им сейчас с удовлетворением вилял. Конан плавал как сам морской царь. Его могучий торс разрезал воду словно воздух, и с каждым взмахом руки по меньшей мере пять ладоней оставалось позади. Как только Висканьо пришел в чувство, он тут же начал наслаждаться плаванием, гордо поглядывая по сторонам. Увы, никого не было ни на том берегу, ни на этом; никто не видел, как быстро и красиво пересекает бурный Хорот Висканьо Приносящий Счастье И Отвергающий Ошибку. Правда, сейчас бурный Хорот был тих и уныл, но сие не могло поколебать высокого состояния духа маленького талисмана. В голове его зарождались рифмы, и самые прекрасные слова, когда-либо придуманные человеком, нанизывались одно на другое, в конечном счете образуя великолепную оду реке, силе варвара и первозданной тишине природы, снова вступившей в свои права после того, как утихло эхо от диких воплей рыжего.
Конан же, выйдя на берег, с трудом отцепил от своих плеч тонкие и сильные пальцы Виви, что впился в него будто спрут и никак не желал отлепиться, потом отобрал у него свой мешок. Все, что находилось внутри мешка, промокло насквозь, начиная от плаща делопроизводителя и кончая сапогами глухонемого. Только кинжал, зажатый киммерийцем в зубах, да меч, который он не отдал на сохранение Висканьо, а держал сам в левой руке, подъятой над водой, остались сухи.
Киммериец еще раз испросил у Митры терпения, но, не имея того же, чтобы дождаться, пока солнечный бог соблаговолит выполнить его просьбу, злобно толкнул рыжего обратно в Хорот. Короткий всплеск возвестил о том, что цель его достигнута, а чуть более протяжный визг — что талисман все же остался жив. Свершив сей акт возмездия, Конан сплюнул в сторону реки и снова зашагал на запад.
Теперь он шел в одной набедренной повязке, и, хотя никто уже не принял бы его за странствующего инфанта или рыцаря, свои преимущества в подобном одеянии были: свобода передвижения и свобода от прошлого. Конан словно вновь превратился в киммерийского волчонка, впервые покинувшего родину в поисках приключений. Тогда за его спиной был только один бой — штурм аквилонской крепости Венариум, зато впереди… Сражения, драки, любовь, плен и опять сражения и драки — все смешалось за последующие годы в одно, и это называлось простым словом — жизнь. Он никогда не желал жить иначе.
— Конан, подожди!
Конан скрипнул зубами, но не остановился, не обернулся.
— Посмотри! Там какой-то дом! Может, зайдем?
Киммериец окинул взглядом окрестности, но заметил только темное пятно впереди. Судя по ландшафту, то могло быть и дерево, и валун, и холм. Но мог быть и дом. Конан пожал плечами — все равно идти надо в том направлении, так что гадать сейчас не имело смысла.
Вполне бодрый, хотя мокрый и обвешанный тиной, талисман с надеждой заглянул в глаза спутнику.
— Зайдем?
— Почему нет? — усмехнулся варвар. — Клянусь Кромом, в моем желудке пусто, как в твоей голове, а у хозяев наверняка найдется добрый кусок мяса…
— Конечно, найдется! — возбужденно подхватил Виви. — Ты не забыл, что я талисман? Все, что ты захочешь, у тебя получится, пока я с тобой!
Последние слова он произнес с таким неприкрытым бахвальством, что Конан счел необходимым напомнить дерзкому мальчишке, что он и сам не калека и не дерьмо Нергала, и до сих пор прекрасно справлялся без всякого талисмана, а если тот и дальше будет без умолку трепать языком, то Конан вышвырнет его в первую попавшуюся помойку или сточную канаву — пусть развлекает там пауков да жаб своей болтовней. Рыжий мотнул патлами в знак полного согласия со справедливым решением хозяина и смиренно пошел рядом, в глубине души ликуя от предвкушения хорошего обеда.
Он точно знал: даже если дом тот окажется пуст, все равно на столе или в погребе они найдут и еды и питья, ибо варвару непременно будет сопутствовать удача во всем, лишь бы возле него всегда был его талисман. Висканьо не учел только одну возможность — сам он являлся записным неудачником, а потому в доме могло ничего съестного не оказаться в силу его собственной злой судьбы. Правда, прежде такое случалось только в пору его одиночества, так что задумываться о том сейчас не стоило.
Когда впереди начала вырисовываться крыша дома, Висканьо прибавил шаг. Теперь он почти бежал, то обгоняя Конана, то обегая его кругом. Живот его, не менее пустой, чем — по меткому определению киммерийца — голова, завывал и урчал на разные голоса, готовый переварить что угодно, хоть мясо барана, умершего от старости. Только теперь Виви заметил, как потускнел ярко пылавший в лазуревой выси солнечный диск. В ровном свете его выделились до того размытые очертания холмов и деревьев; воздух в преддверии сумерков посвежел, и легкий ветер за неимением одежды путешественников колыхал их буйные гривы — рыжую и черную.
— Дом! — выдохнул Висканьо. — Видишь? Это дом!
Глаза его заблестели, ноздри затрепетали, пытаясь унюхать со стороны жилища запахи еды.
— Дом! — презрительно скривился Конан. — Лачуга! Клянусь Кромом, здешние хозяева бедны как мыши!
— И едят только рыбу? — деловито вопросил Виви.
— Ну да! Что ж еще?
— Захоти мяса, Конан, — жарко зашептал талисман в ухо киммерийцу, на цыпочках семеня с ним рядом. — Я не могу больше есть рыбу. Захоти мяса!
— И какого тебе, приятель? — с ухмылкой сказал варвар. — Может, барашка?
— Барашка! — радостно закивал рыжий.
— Или молодого бычка?
— Молодого бычка! — легко согласился Виви.
— Кость от сдохшего осла ты получишь, если не заткнешься! — сурово предупредил Конан, подходя к дому.
Маленькая приземистая конурка одним боком почти прижималась к земле. Противоположная стена, однако, стояла прямо, да к тому же имела целое окно, из чего можно было с полным на то основанием заключить, что дом развалился еще не весь, и в оставшейся половине кто-то жил: если не сами хозяева, то бродяги наверняка. С крыши свисала рыболовная сеть или, скорее, бывшая рыболовная сеть, так как от нее уцелело только несколько веревок, прочее же составляла сплошная прореха. Крыльца, равно как и ступенек, не было вовсе. Входом в лачугу служила криво прорубленная нерадивым работником дыра; с дверью дело обстояло еще проще — она не висела на петлях, как ее более удачливые сестры в других домах, а сиротливо стояла возле входа, прислоненная к стене. Зато вокруг спутники заметили нечто вроде сада: под единственным окном цвел розовый куст, тут и там произрастали чахлые цветы, а по обеим сторонам лачуги высились старые яблони, в редкой листве которых можно было даже разглядеть пару-тройку плодов.
