Она смутно услышала, как что-то стукнуло, и помяла, что кучер опустил ступеньки, но у нее не было сил, чтобы встать с места. Она приложила пальцы к губам и поморщилось. Губы распухли от его поцелуев и горели от прикосновения с его небритым лицом. Минуту назад она была словно в огне, а сейчас ее тело было теплым, мягким и вялым. Ей хотелось плакать. И смеяться.

– Йен... – Она замолчала, забыв, что собиралась сказать.

После такого необыкновенного происшествия, что может выговорить женщина?

Он сидел напротив нее, наклонив голову и закрыв лицо руками.

– Йен?

Он поднял голову и взглянул на нее:

– Выходите.

Лючия послушно вышла из кареты и направилась к дверям дома. Он не пошел за ней.

– Поезжай, – приказал он кучеру. – Куда-нибудь. Мне все равно. Ради Бога, поезжай. – Он забился в кабину кареты и захлопнул дверцу, оставив потрясенную Лючию одиноко стоять на дороге.

Она знала, что ей надо войти в дом, но продолжала стоять, глядя, как наемный экипаж заворачивает за угол и исчезает из виду.

Она узнала то, что стремилась выяснить. Йен Мур привлекал ее, потому что она в него влюблена. Предполагалось, что влюбленность делает женщину счастливой, но Лючия не испытывала радости. Злость в его голосe, когда он велел ей выйти из кареты, подтверждала ее наихудшие опасения. Она все еще ему не нравилась. Возможно, он не мог уважать ее. И уж конечно, не был в нее влюблен.

Лючия начинала жалеть, что играла с драконовым огнем.

Все клеточки мозга Йена бунтовали против случившегося. Его руки то сжимались в кулаки, то разжимались, и ему хотелось сокрушить свое бренное, неподвластное ему телo. Вожделение вскипало в его крови с каждым ударом сердца. В душе царил хаос. Будь проклята эта женщина!

Закрыв глаза, он откинулся на спинку сиденья. Он старался не думать о ней, но тщетно. Никакое самообладание не могло изгнать мысли о ней из его головы, как и не в силах было избавить его от желания обладать ею. После Тесс Йен всегда ограничивал свои связи с женщинами короткими романами. Любовницами, если работа позволяла ему оставаться в одном месте достаточно долго для такой связи. Если же нет, то он довольствовался доступными женушками. Но ни одна из них: ни любовница, ни куртизанка, ни даже Тесс – не вызывала у него такого чувства, когда он одновременно был и нищим, и королем, безумцем.

Он смотрел на сиденье напротив себя и видел Лючию прекрасную, пылкую, готовую отдаться ему. Он вдыхал аромат цветов яблони, ее аромат. Тот был повсюду – на его руках, одежде, пропитал всю карету и стал для него невыносим. Он отворил окно, глубоко вдыхая теплый летний воздух, пытаясь освежить голову, подавить похоть, найти смысл там, где его не было.

«Пожалуйста, о, пожалуйста...»

Даже среди лондонского шума, стука колес и лошадиных копыт ее тихие стоны и невнятные мольбы преследовали его, дразнили, звали назад.

На перекрестке карета замедлила ход, и Йен заметил трех женщин, топтавшихся у фонарного столба в начале темной аллеи. Уличные проститутки, без сомнения он находился вблизи от Севен-Дайалс, и жрицы любви были повсюду.

Йен поднял руку и три раза ударил кулаком в крышу кареты. Его тело требовало облегчения, и он был намеренполучить его. Карета остановилась, и Йен вышел.

– Подожди здесь, – приказал он кучеру и пошел к группе женщин.

При его приближении все три улыбнулись ему, выставляя себя на обозрение. Он выбрал одну из них, со светлыми волосами. Улыбаясь, она показывала свои зубы, вероятно, потому, что у нее все были целы. Кожа у нее была чистая, без следов оспин, и она была хорошо сложена. Он всегда предпочитал блондинок, черт бы их всех побрал.

Она подошла к нему, широко улыбаясь.

– Хотите по-быстрому, господин? – тихо спросила она, проведя рукой по его груди.

– Пойдем, – Он схватил ее за плечо и повел в аллею, где был тупик, упиравшийся в ворота конюшни. Он вел её в темный угол.

– Шиллинг за обычное, – сказала она ему. – За что-нибудь еще цена другая.

– За что?

Теребя его шелковый галстук, она жеманно улыбнулась, пользуясь привычным приемом проституток.

– За то, чего вы захотите.

«Обычное» его вполне бы устроило. Попроси она сто фунтов, он бы заплатил их. Он достал из кармана требуемую монету и вложил ее в ладонь проститутки. Она наклонилась и спрятала монету в башмак.

Когда она выпрямилась, он схватил ее за плечи и прижал к почерневшей каменной ограде. Поцеловав ее, он почувствовал вкус джина, но не обратил на это внимания.

От этого пропитанного джином поцелуя все, что осыпалось от его рассудка, испарилось. Прижавшись лицом к шее шлюхи, он ухватил край ее юбки и задрал ее. Другой рукой он начал расстегивать брюки. В его ушах раздавались страстные мольбы Лючии, он закрыл глаза и попытался вообразить, что целует ее, но странный неприятный звук нарушил его фантазии. Йен повернул голову и посмотрел за ворота, ведущие к конюшням.

В лунном свете он увидел во дворе, как, взобравшись на суку, кобель совокупляется с ней с таким неистовым пылом и силой, что она жалобно скулит.

Йен смотрел на них, и его вдруг словно парализовало.

Годы труда и дисциплины, годы воздержания и трезвого рассудка, которые он прожил как благородный британский джентльмен, чьи дела оставались тайной, а поведение безупречным, и вот сейчас он настолько опустился, что ведет себя, как похотливый пес.

Он оторвал взгляд от животных и посмотрел на повернутое к нему лицо девушки, ибо понял, что это молодая особа. При свете луны, когда она закрыла глаза и раскрыла губы, комично изображая страсть, трудно было определить ее возраст. Семнадцать, может быть.

Его охватило отвращение к себе. Он не собака и не может удовлетворять свою похоть в аллее, как этот пес.

– Не беспокойся, – пробормотал он и второй раз за эту ночь оторвал свое протестующее тело от женщины, уже задравшей юбки. Определенно, он и в самом деле сошел с ума. Он повернулся и пошел, застегивая по пути брюки, прочь от шлюхи, которая, без сомнения, была в восторге, получив шиллинг абсолютно ни за что.

Не получивший удовлетворения, охваченный гневом совершенно недопустимым для джентльмена, Йен вышел из аллеи и вернулся к карете. Заплатив кучеру, отпустил его и пошел пешком. Он брел по улицам Лондона, приводя в порядок мысли, стараясь избавиться от наваждении каким для него была Лючия.

С каждым шагом он возвращался к действительности. Он хотел Лючию, но не мог получить ее. Она были не для него. Развращать любую невинную молодую женщину аморально. В данном случае это было гибельно для карьеры, на которую ушли четырнадцать лет.

И в то же время, сколько бы раз он ни напоминал себе об этом, он все равно желал ее со страстью, превосходившей обычное вожделение, и необузданность его плоти и желаний была непонятна ему самому. Он никогда не испытывал ничего подобного, и это толкало его на отчаянные поступки, совершенно ему несвойственные, противоречащие его мнению о себе. Окажись она в эту минуту рядом, и он бы отбросил свою карьеру и свою честь для того, чтобы снова ласкать ее и слышать, как она повторяет его имя.

Йен шел и шел, жалея, что не может вот также просто дойти до края земли.

В эту ночь Йен не вернулся домой. Лючия это знала, потому что не спала до утра, прислушиваясь, не раздадутся ли его шаги в коридоре за ее дверью. Не вернулся он и на следующий день. Он прислал Грейс записку, сообщая, что ему удобнее находиться неподалеку от Уайтхолла. Многое еще надо подготовить к приезду Чезаре, объяснил он, и нет смысла оставаться в Мэйфэре.

Лючия понимала, что это только предлог. Он избегал ее. Вопреки убеждению, что он не хочет ее видеть, она жаждала встречи с ним. Даже если бы она хотела забыть, что он с ней делал, это было невозможно. Она вновь переживала каждую минуту той ночи, с наслаждением вспоминая его поцелуи и ласки. В душе она предвкушала их будущую встречу, даже когда напоминала себе, что он не влюблен в нее.