В третьих, сам пролетариат, почти доведенный до состояния гибкого инструмента капиталистического производства, так и рассматривался своим марксистским авангардом. Для этого авангарда рабочие были первую очередь экономическими существами и воплощением экономических интересов. Попытки радикалов вроде Вильгельма Райха обратиться к их сексуальности, а революционных деятелей искусства вроде Маяковского — к их эстетическому чувству встретили посрамление со стороны марксистских партий. К искусству и культуре обращались в основном как к каналам пропаганды, поставленным на службу рабочим организациям.
Марксистский революционный проект был примечателен малой заинтересованностью в урбанизации и общине. Эти цели были отмечены как «сверхструктуралистские» и предположительно не имели значения в экономических делах. Люди с их широкими интересами были искусственно преобразованы в экономические существа, так что марксистский революционный проект усилился за счет сильной деградации, декультурализации и деперсонализации рабочих, произведенных фабричной системой. Рабочий, в его лучшем проявлении, был хорошим профсоюзным или партийным работником, но не сотворенным культурой существом с широкими этическими и моральными принципами.
Наконец, это денатурирование человеческих существ в пустые классовые существа привело к денатурированию самой природы. Марксистскому революционному проекту экологические цели были не только чужды, но они рассматривались как непродуктивные в прямом смысле этого слова. Они препятствовали индустриальному росту и освоению природного мира. К природе относились как к «скупой», «слепой», жестокой «сфере необходимости» и совокупности «природных ресурсов», которую труд и технология должны укротить, подчинить и переработать. Огромный исторический сдвиг, произведенный капитализмом, который Маркс считал «необходимым», способствовал безжалостному уничтожению всех сдерживаний и ограничений в опустошении природного мира. Следовательно, мы сталкиваемся с восторженными похвалами Маркса новому индустриальному решению, представленному капиталом, который в его глазах был «перманентно революционным» в своем превращении природы в «простой объект» человеческого употребления.
Мнения Маркса по поводу необузданного использования природы на общественные цели не отражают так называемый гуманизм, или антропоцентризм, который в эти дни ругали столько англо-американские защитники окружающей среды. «Гуманизм» Маркса на самом деле основывался на примечательном коварном снижении людей до уровня объективных сил «истории», на их подчинении социальным законам, которые они не могут контролировать. Этот менталитет смущает даже больше, чем большинство бесчувственных форм «антропоцентризма». Природа превращается в простые «природные ресурсы», так как люди рассматриваются как «простые экономические ресурсы». Мнение Маркса о человеческом труде как о средстве, с помощью которого «человек» познает себя в конфликте с природой, зловеще подразумевает, что труд — «сущность» человечества, черта, которая ставит его особняком к другим человеческим чертам.
В этом отношении Маркс разрывает истинно гуманистические традиции прошлого, выбранные людьми за разумность, мораль, эстетические чувства и сочувствие всему живому. Наибольшее беспокойство вызывает то, что, если люди в марксистской теории — просто «инструменты истории», счастье и благосостояние возникающих поколений может быть заложено в угоду свободе более поздних поколений — бесконечность, которую большевики в общем, и Сталин в особенности, успешно использовали в огромных масштабах, «строя будущее» на трупах настоящего.
Вклад пролетарского социализма в революционный проект был в лучшем случае минимальным и непомерно экономическим по характеру. Критика Марксом буржуазной экономики как очень ограниченной в его время была мастерской. Она раскрыла латентную способность товара развиваться во всеразрушающую силу, способную изменить историю и ниспровергнуть рыночную экономику, стереть все традиционные формы социальной жизни. Она предвидела накопляющуюся силу капитала в точке, где монополия рассматривалась как его результат, а автоматизация — как логика капиталистических технологических инноваций. Маркс также видел, что однажды возникнув, капитализм породил фундаментальное чувство недостаточности, которого не создало в человеческом духе ни одно общество прежде. Порабощенное человечество жило в страхе и трепете перед продуктами собственного труда. Товары стали фетишем, который, казалось, управлял человечеством посредством колебаний рынка и его мистической власти решать проблемы экономического выживания.
Свободное общество могло только надеяться прийти к соглашению со своими собственными страхами, материальной нестабильностью и искусственно создаваемыми желаниями, когда технология достигнет того уровня развития, при котором излишек товара сделает нехватку бессмысленной, после чего можно будет надеяться, что в разумном и экологическом обществе люди разовьют, искаженные экономической жизнью, созданной капитализмом. То, что этот таинственный мир должен был стать персонализированным, как это произошло недавно с разными религиями — христианством или язычеством, а также с возвращением мифа, шаманизма, ведьмачества и других приманок таинственного, доказывает то, что капитализм был наводнен не только экономикой, но и личной жизнью.
Важно сделать потребность в технологии частью революционного проекта, которая сможет сдвинуть современный страх дефицита, то есть технологию постдефицита. Но такая технология должна рассматриваться скорее в контексте социального развития, а не как «предпосылка» к человеческому освобождению в любых условиях и в любое время. Докапиталистические общества со всеми своими провалами и ошибками были сформированы на основе безусловно мощных моральных предписаний. Я уже цитировал средневековый декрет, выбранный Кропоткиным, где сказано, что «все должны быть довольны работой»... Это было, без сомнения, редкостью. Утверждение, что работа должна быть приятной и что потребности и благосостояние не должны увеличиваться, неопределенным образом служило огромному количеству народных высказываний о самой недостаточности. Фактически благосостояние часто считалось демоническим, а чрезмерное удовлетворение желаний — морально унижающим. Предложить дары, освободить себя от бесполезных вещей стояло выше накопления товаров и расширения потребностей. Не то чтобы докапиталистические общества не имели «аппетита» к предметам роскоши и благам жизни — конечно, не в Римской Империи. Но общество быстро реагировало на эти «пороки» аскетизмом и гимнами самоотречению.
Ирония в том, что именно эти традиции Маркс поднимал на смех в самых сильных выражениях, хваля капитализм за то, что он подрывает «унаследованное самодостаточное удовлетворение от существующих потребностей, ограниченных в четко определенных пределах и воспроизведении традиционных путей жизни». Производство в своих интересах — типично капиталистическое пренебрежение к качеству товара, польза которых только в количестве и выгоде, — должно было вступить в состязание с потреблением в своих интересах. Это утверждение сравнительно недавнее, конечно. Но оно глубоко укоренилось сегодня в сознании Западного мира. Данная фетишизация товара и идентификация материального обеспечения с богатством, а также современные определения потребления уже не могут быть значительно изменены только по одному моральному убеждению, какими бы серьезными ни были попытки. Модели современного потребления могут показаться бесполезными, просто нелепыми в силу того, что технология может обеспечить хорошую жизнь всем и что это определение хорошей жизни может сейчас быть предопределено по рациональным и экологическим линиям.
В любом случае марксизм как революционный проект «пошел на убыль», когда капитализм вновь возродился после Второй мировой войны безо всяких предполагаемых «пролетарских революций», которые, как планировалось, должны были завершить войну и избавить человечество от альтернативного варварства. Его спад в дальнейшем был связан с явным перерождением Советской России в национальное государство, изъеденное национальным шовинизмом и империалистическими амбициями. То, что марксистские учения отступили на академическую территорию, свидетельствует о его смерти как революционного движения. Оно стало безопасным и беззубым из-за того, что оно, по существу, буржуазно по своей сути.
