Сусло выглядел теперь не таким дерзким и самоуверенным, как при первом допросе. Прихрамывающей походкой, вялый и отрешенный, он вошел в кабинет и уселся напротив следователя.

— Я решил идти в сознанку, — глухо откашлявшись в кулак, сказал он.

— Надеетесь на снисхождение? — безжалостно спросил Маврин.

— Понимайте как знаете. Но я хочу, я должен еще доказать, что есть тут кое-какие похуже меня.

— Вы имеете в виду Коробко и Сытова?

— Их. Но не только. Из-за этих кровопийц я теперь здесь, — выкрикнул Сусло, все более возбуждаясь.

Петр Петрович подал ему стакан воды. Тот стиснул его пальцами и проговорил:

— Я не думал их убивать. Понимаете — не думал. Они сами толкнули меня на это. Они главные виновники. Когда я пришел работать на завод, был чист как стеклышко. Знали бы вы, как эти два приятеля опутывали меня, заставляя выполнять их волю.

— Знаю. Сытов рассказал. Они задержали вас как-то на проходной со спрятанным изделием, но отпустили.

Арестованный побагровел.

— Лучше бы тогда меня накрыли, — тихо произнес он. — Может, не сидел бы тут. Коробко тогда предложил работать сообща. Ну я и согласился — куда деваться. Они мне указали люден в цехе, на которых можно положиться, и рассказали, как организовать сбыт. Все шло гладко, пока милиция не пронюхала. Как-то они пригласили меня на квартиру Сытова, и Коробко сказал, что милиция напала на мой след. А Сытов стал утешать: «Не волнуйся, — говорит, — больше двух лет не дадут, а вернешься — двадцать пять кусков твои. II жену с ребенком не оставим, помогать будем и тебе посылочку пошлем». Поверил я им, подумал: чем мне лучше будет, если они подельниками пойдут? Считал, два года — тьфу. А вышло восемь. После драки-то чего кулаками махать! Поначалу они действительно и семье помогали, и мне кое-что подбрасывали. Потом перестали. Л от жены я развод получил, уехала она куда-то с сыном. Вот и взяло меня озлобление: я на тюремной баланде, а эти пауки живут себе припеваючи…

Сусло с яростью скрипнул зубами. Па щеках у него заходили желваки.

— Освободился — и сразу в Боровск. Смотрю, а Коробко и след простыл. Я к Сытову. «Давай, — говорю — деньги, мои двадцать пять кусков». А гад этот клянется и божится, что денег у него нет, и бросил мне рублей пятьсот. Я за горло его взял и свое требую, а он на колени бух: «Нет у меня денег, пощади, возьми что есть, все Коробко забрал, да и смылся». Поверил ему, отпустил. «Где, — спрашиваю, — Коробко»? — «В какой-то Новоспасск уехал».

Подался я тогда к дружку Кольке Грибову — вместе срок отбывали. Колька мне шкатулку ту самую и подарил, с тремя пушками. Где он ее взял, не знаю. Поехал я, значит, за своими деньгами. Узнал в адресном бюро адрес Коробко и к нему. Убивать его я не собирался, а пушку с собой взял для острастки — мужик он здоровый, со мной одной рукой справится. Сначала он не признал меня, потом повел в сад — там у него стол стоял и скамейки. Принес из дома бутыль домашнего вина, два стакана. «Совесть-то у тебя есть? — спрашиваю. — Восемь лет я из-за вас отбухал, без семьи остался, а где твои обещания? Отдай двадцать пять кусков». Он взбеленился, морда его мясистая стала как свекла. «Учитывая бедственное твое положение, тысчонку подкину и то позже». Вскипело во мне все. Вскочил я, сжал в кармане пистолет, кричу: «Отдай добром мои деньги, не то!..» А Коробко поднялся как медведь и зарычал: «Я тебя сейчас как котенка задавлю». И вот тут сам не знаю, как получилось. Не хотел убивать, а выстрелил. Опомнился, а он готов. Сел рядом, думаю: все, вышка мне теперь. Потом пришел в себя. Кругом тишина. Гильзу выбросило прямо на стол. Я взял ее и свой стакан — отпечатки-то остались — и бегом на вокзал. Год колесил по стране, ночами не спал. Потом подался опять к Кольке Грибову. Болел он сильно. О случившемся промолчал, да и он не из любопытных. Тут мысль ко мне пришла: если помрет, взять Колькин паспорт. И дождался, похоронил дружка. Аккуратненько фотографию переклеил, год рождения одной черточкой изменил, и стал я с той поры Грибовым. Года полтора пожил спокойно, на работу устроился, а потом потянуло в родные места. Да и с Сытовым разговор еще не был закончен. Хорек этот, увидев меня, позеленел весь от страха, но деньги отказался отдать. Загнал его в угол, а он верещит оттуда: «Ты убил Афанасича, сообщу куда надо — конец тебе». Меня словно холодом обдало, отошел в сторону. Он сразу в наступление: «Имей в виду, — говорит, — о том, что ты убил Коробко, я написал Ежикову. Он тоже в доле состоял, ты об этом и не знал. Чуть что, каюк тебе. Не пришлось бы самому деньги выкладывать». Запали мне эти слова в голову. Выходило, что теперь не он у меня, а я у него на крючке. Перестал спать спокойно, все ждал, придут за мной. Наконец решился. Знал: Сытов охотник заядлый. В лесу и подкараулил. В полной уверенности был, что нет его уже. Насчет Ежикова я не очень-то ему поверил. Но потом, через годик, решил присмотреться к этому человеку. Все-таки неспокойно себя чувствовал. И не убивать его шел я, а просто поговорить…

В кабинете повисла тишина. Сусло сгорбился, уставившись в пол. Маврин спрятал документы в портфель и вызвал конвой.

Когда стихли шаги бывшего коменданта и конвоя, Маврин резко вскочил, потянулся всем телом и посмотрел в окно.

— Темновато, — с сожалением констатировал он. — А я — то было хотел… Ну ладно, на сегодня довольно. Готов ответить на ваши вопросы. Но не здесь. Пошли на улицу.

Однако на улице Маврин снова стал рассеянным и отвечал невпопад.

— Петр Петрович, — обиделась Катя. — У меня сегодня последний день практики. Ведь я завтра уезжаю…

— Правда, — встрепенулся тот. — Гляди, как быстро пролетело время. Целых три месяца. Тогда мы с Эдиком, пожалуй, проводим тебя до общежития.

Они зашагали по влажному асфальту, сохранившему остатки короткого дневного дождя.

— Скажите, Петр Петрович, — умоляюще попросила Катя, — когда у вас впервые возникла версия убийства Коробко Грибовым, то есть Сусло?

— Вопрос этот, Катюша, вторичный. Начинать надо с другого. У меня сразу появилось предположение, что убийство Коробко связано с его прежней работой. Однако это предположение мне долго не удавалось ничем подкрепить. О Коробко поначалу трудно было составить впечатление: мнения о нем стереотипны, а с ним ведь не поговоришь. Другое дело Сытов — юркий такой мужичок, глазенки бегают, на допросах юлит. Уезжая из Боровска, я увез твердое мнение о том, что ему известны причины неудавшегося покушения, а скорее всего и имя покушавшегося. Программа действий у меня созрела, хотя сообщение Эдика о поездках Москальцова в Новоспасск спутало карты. Оно работало против моей версии, и все же поначалу я подумал, что и Москальцов с какого-то бока причастен к убийству. Однако вскоре меня насторожило обилие косвенных улик. Я стал подозревать, что Москальцова кто-то умело подставляет нашему вниманию. Фигура он для этого подходящая: темные делишки на заводе, прежняя судимость.

А Грибова поначалу трудно было подозревать. Его излишне подробное описание пистолета, замеченного у Москальцова почти в полной темноте, я отнес за счет впечатлительности и чрезмерного увлечения криминалистикой. Найденный в погребе пистолетный патрон меня также особенно не удивил, ибо я был убежден, что Москальцов получил оружие от Прудникова. Ну и, наконец, Катюша, помнишь свои слова о двадцать седьмом августа, которые Эдик так зло высмеял? Они зародили во мне новую мысль — проверить, не появился ли в нашем городе человек, прежде проживавший в Боровске. Уже через час на моем столе лежала справка адресного бюро о Ежикове Анатолии Дмитриевиче. Когда же выяснилось, что он работал прежде на стекольном заводе, возникло предположение: это следующая жертва.

А с Грибовым поначалу меня постигло фиаско. Биография его оказалась самой заурядной. Однако до поры до времени. Помните вечер, когда из колонии прислали два личных дела? Это были личные дела Сусло и Карпова, осужденных за хищения на Боровском стекольном заводе, которые я на всякий случай запросил. В них оказались фотографии, как говорится, и в фас и в профиль. В Боровске я выложил все это, и Сытов после долгих уверток рассказал историю своих взаимоотношений с Сусло. Послезавтра я сделаю им очную ставку.