Бакчаров встал и заходил беспокойно по залу, растирая висок. Девушка провожала его взглядом из одного конца зала в другой.

Через минуту вошел губернатор.

— Ах, Дмитрий Борисович, как я рад вас видеть! — хлопнул он в ладоши и наградил Бакчарова долгим рукопожатием.

Проходя мимо, Анна откланялась.

— Дада, спасибо, дорогая, — отпустил ее Вольский. — Господин учитель, пройдемте в столовую, сейчас подадут чай. Или, если угодно, кофе?

Бакчарову было нелегко смотреть на потерявшего дочь генерала. Добряк побледнел и, кажется, даже сильнее поседел, глаза его не могли найти себе места, так, словно это он был в чемто виноват перед учителем.

— Спасибо, Сергей Павлович, — скромно развел руками учитель, — но я, пожалуй, пойду. Мне, собственно, нужен ваш доктор. В магистрате требуют врачебное заключение.

— Какая наглость! — возмутился генерал, тряся брылами. — Что ж, он будет у меня в восемь часов вечером в субботу на партии в вист. Приходите, присоединяйтесь. Заодно получите вашу бумажку. — И вдруг без какойлибо паузы заговорил плаксиво. — Дмитрий Борисович, куда вы пропали? Мне пришлось многое пережить. Впрочем, вы все понимаете. Последнее время я по часу просиживаю в кабинете с револьвером у виска…

— О боже! Сергей Павлович, не надо так делать, — возмутился Бакчаров. — Ваша дочурка в Царстве Небесном, а вы хотите угодить в ад. Если вы застрелитесь, то вечно будете с ней в разлуке.

— Вы так считаете? — наивно переспросил генерал так, будто получил простой житейский совет.

— Я в этом убежден! — покачал головой учитель.

Бакчаров вышел от губернатора с тяжелым чувством. Он вернулся домой и вновь замкнулся в себе, как это часто случалось с ним с тех пор, как он поселился у Чикольского.

Поэт в этот день вел себя тихо, но вечером подсел к учителю.

— Что вы теперь думаете об Иване Александровиче Человеке? Кто он: бесовский магистр, астролог или индийский колдун?

— Сень, я, честное слово, хотел бы тебе сказать всю правду, но я и сам еще ничего не пойму, — грустно ответил Бакчаров. — Вчера вечером я посетил одного духоносного старца на Мухином бугре…

— Старца Николу? — воскликнул Чикольский.

— Да.

— И что же вам сказал преподобный батюшка? — загорелся от любопытства Арсений.

— Трудно сказать, — пожал плечами учитель. — Старец много о чем говорил. И мне кажется, что все это чистая правда.

Бакчаров задумался. После возвращения от старца ему не удалось поспать, он прилег на диван, заложив руки за голову и глядя в потолок.

— Мнето, Сеня, по большому счету все равно, кто он. Главное — это как освободиться от него. Я решил постараться его не замечать.

Бакчаров, лежа на спине, резко задрал голову и глянул на Чикольского, тот стал делать вид, будто все это время зачищал перо учителя.

— И что ты об этом думаешь? — спросил Дмитрий Борисович.

— Занятно, занятно, — серьезно покивал поэт Арсений Чикольский.

Подбородок и щеки были мокрыми под воротником, скулы щипал мороз, а ресницы слипались от инея. Бакчаров ехал к цирюльнику.

В пути он так озяб, что, когда поднялся на крыльцо и стал разговаривать через дверь с дочерью парикмахера, у него с трудом получалось выговаривать слова. Девушка в белом переднике распахнула дверь, запустила учителя и помогла раздеться.

— Благодарю, — промямлил смущенный Бакчаров.

Учитель почувствовал себя очень рассеянно и беспомощно. Она быстро лепетала, пшикая попольски, спрашивала о самочувствии, делах и даже брякнула, что была убеждена в кончине пана учителя. Ничему не удивляясь, озябшими руками Бакчаров снял очки, протер стекла и огляделся. В парикмахерской пана Тадеуша Вуйковского все было постарому, только шишковатая связка чеснока переместилась с порога на люстру и свисала теперь посреди комнаты.

Цирюльник принял Бакчарова с очень деловой радостью и тут же окружил клиента суетливой заботой.

По ходу бритья он все болтал о своей изгнанной дочери и при каждом польском «пш» плевал на запрокинутое лицо учителя. Время от времени он угрожал клиенту порезом, если тот продолжит ерзать на кресле. Он снимал очки и протирал их о покрывало учителя или прерывал работу, чтобы продемонстрировать подборку пожелтевших газетных вырезок с бесовскими подтекстами вроде: «…Четыре елки решено также установить жителями Елани. Так украшается Томск… Будут еще расставлены елочки гораздо интереснее — клином аж через реку, если слой льда аккуратно…» — и в этих кусках сообщений, по мнению внимательного поляка, путем нехитрого складывания первых букв каждого слова, газета тайно оповещала о бесчинствах орудующего в городе дьявола и давала дельные советы по ограждению от его лиходейств.

Бакчаров тайно надеялся повидать Елисавету Яковлевну и поэтому согласился на чай.

В камине гостиной уютно потрескивало пламя. На столе буйно закипал самовар, блестели волшебные узоры инея на окне, а из приоткрытой форточки быстро падал на пол морозный косматый пар. Комнату наполнял запах камина и сырых обоев. Учитель с удовольствием присел к столу и обнял ладонями горячий тонкостенный стакан.

— Маменька в отъезде, господин учитель, ожидаем завтра, — сообщила Тереза, накрывая на стол. Как оказалось, поляки содержали прислугу только по субботам, воскресеньям и церковным праздникам. Остальное время экономили и обходились собственными силами.

— Вы, очевидно, надеетесь увидеться с Елисаветой Яковлевной, — щебетала девушка, — но, к сожалению, ее нет. Так как ее ученики с мамой также отправились на три дня в гости в Белосток.

— Разве вы можете выезжать в Польшу?

— Нет, что вы, — сказал вошедший в комнату парикмахер, — она говорит про другой Белосток. Ссыльное поселение в Томской губернии. Там говорят преимущественно попольски. Климат, конечно, ни к черту. Если в Томске будет продолжаться разгул всякой нечисти, придется туда перебираться. Снимать этот дом у Колотилова одно наказание. Хочу рассказать вам о живущем у нас в подвале привидении…

— Извините, пан Тадеуш, но мне, пожалуй, пора, — поспешно вскочил и откланялся Бакчаров, — я прошу прощения, но честное слово…

— Как хотите, конечно, — фыркнул цирюльник, — но вы же еще чай не выпили.

— В другой раз. Еще раз прошу прощения.

Бакчаров сбежал с крыльца, перешел Подгорный переулок и полез вверх по Дворянской, как вдруг его окликнула девушка. Он остановился и обернулся. Его догоняла дочь парикмахера.

— Господин учитель, господин учитель, — запыхалась она.

Потом они долго гуляли по склону Еланской горы в парке, называемом «Буфсадом», знаменитым своим летним театром и вычурным горбатым мостиком через поток Игуменки. Эта простая, светлая девушка ему нравилась, но он остерегался ее. Речь ее напоминала о другой польской девушке, и это болезненно отзывалось в груди учителя.

Привычно и оттого незаметно шел снег — легкий, сухой и голубой в тепло сгущавшемся вечере. Снег отдавал уютным запахом перезревших яблок, и Бакчарову казалось, что он мог вечно вот так гулять в роще с беззаботной дочерью ссыльного парикмахера.

— Хотите зайти ко мне? — спросил он у девушки, оглядывая густоматовое небо.

Они остановились у ветхого китайского домика. Беспечность ее как рукой сняло, и Тереза улыбчиво раскраснелась.

— Что вы, господин учитель, это ведь неприлично.

— Отчего же! — спохватился Бакчаров. — Я ведь не один живу, а с Арсением. Он будет рад неожиданной гостье.

— А я знала, что вы меня пригласите, — тут же засияла улыбкой девушка.

Пока добирались, совсем стемнело. Но время было не позднее, город еще шумел.

Вошли в сени, и учитель отворил дверь в низкие комнаты. Вдали мерцали лампады на языческом алтаре Афродиты Чикольского.

— Проходите, пожалуйста, — сказал он Терезе и крикнул: — Арсений, я не один, зажигай светильники! Знакомься — Тереза Таде… Тадеушевна…

— Просто Тереза, — весело прервала его барышня.

— Я поставлю самовар, — спохватился поэт и забегал, спотыкаясь во мраке. Над головой скрипнула дверца старинного стеклянного фонаря, чиркнулась спичка и тускло заплясал огонек. Там и тут, потрескивая, заострились свечки, и стало достаточно светло, чтобы гостья начала с детским любопытством осматривать скромное пристанище лириков.