М. Т. Лорис-Меликов. Фотография (около 1885 г.)

Выбор Александра II неожиданно пал на М. Т. Лорис-Меликова, вся служебная жизнь которого была связана с Кавказом, то есть с периферией империи. Именно он был назначен главой Верховной распорядительной комиссии, созданной для охраны «государственного порядка и общественного спокойствия». Элегические строки рескрипта в переводе на обычный язык означали, что на генерала возлагалась обязанность искоренить крамолу и вернуть страну к обычной государственной жизни. Изрядно надоевшими и бесплодными репрессиями Лорис-Меликов ограничивать свою деятельность не захотел, хотя и не собирался вовсе от них отказываться. Он обратился с воззванием к жителям Петербурга, в котором попросил поддержки общества в возобновлении «правильного течения государственной жизни». Затем сместил с поста министра народного образования недоброй памяти Д. А. Толстого и ликвидировал еще более мрачной памяти III Отделение (функции которого, конечно же, не исчезли, будучи переданы Министерству внутренних дел). Встретился диктатор и с издателями влиятельнейших российских газет и журналов, пообещав упрощение и смягчение цензурных правил, а заодно посоветовав им внимательнее прислушиваться к инициативам правительства, дабы не сердить власть, собиравшуюся вновь встать на путь реформ, чрезмерными претензиями.

В начале января 1881 года Лорис-Меликов представил Александру II доклад, в котором намечался план многообещающего преобразования политического строя империи. Проект предусматривал учреждение временных подготовительных комиссий, состоявших не только из чиновников, но и из представителей земств и городских дум. Комиссиям предстояло вырабатывать законопроекты по важнейшим вопросам российской жизни. Замысел генерала произвел на монарха благоприятное впечатление, и после небывало быстрого обсуждения в высших сферах он был утвержден царем. Монарх спешил даровать недовольным подданным некое подобие конституции, однако подданные оказались расторопнее и, не ведая о почти свалившемся на них благодеянии, расправились с императором на Екатерининском канале в Петербурге. Замечательную по своей лаконичности оценку последующих событий предложил поэт В. Корнилов, который грустно отметил: «И пошла такая круговерть, как царя убили на канале».

Именно проект Лорис-Меликова стал первым испытанием для нового императора. От указа, подписанного Александром II, нельзя было просто отмахнуться, но в то же время воля покойного царя, не подкрепленная решениями Государственного совета, Комитета министров и прочих бюрократических инстанций, не являлась обязательным руководством к действию для его преемника. Особенно если учесть, что Александр III вообще приветствовал далеко не все преобразования, проведенные его отцом в 1860 – 1870-х годах. Лорис-Меликов «со товарищи» из числа министров-реформаторов предыдущего царствования (великий князь Константин Николаевич, Д. А. Милютин, А. А. Абаза) были уверены, что «конституционный» проект пройдет без сучка и задоринки. Они не представляли себе, что документ, одобренный Александром II, может быть оспорен его преемником, а потому не готовились к жестоким кабинетным боям.

Их оппоненты отнеслись к делу более основательно: собирали силы, подыскивали контраргументы, готовили пламенных ораторов. Вождем и рупором крайних консерваторов в этот момент стал известный юрист, воспитатель и наставник Александра III К. П. Победоносцев. Именно он произнес громоподобную речь на заседании Комитета министров, собравшегося для обсуждения проекта Лорис-Меликова. Победоносцев не оставил камня на камне не только от туманно конституционных замыслов генерала, но и весьма сурово оценил все реформы предыдущего царствования. «Нам предлагают, – сетовал он, – устроить говорильню наподобие генеральных штатов”. Мы без того страдаем от говорилен... мы все, от первого до последнего, должны каяться в том, что так легкомысленно смотрели на совершавшееся вокруг нас...»[23] Вскоре после этого был опубликован коронационный манифест Александра III, написанный опять-таки Константином Петровичем. В нем утверждалась незыблемость самодержавия и отметались всякие конституционные мечтания. Министрам-реформаторам во главе с бывшим диктатором не оставалось ничего другого, как выйти в отставку. Впрочем, это еще не означало, что Зимний дворец выработал твердый и ясный внутриполитический курс нового царствования.

К. П. Победоносцев. Фотография (около 1870 г.)

Поначалу центральный пост министра внутренних дел занял Н. П. Игнатьев – чиновник достаточно необычный, поскольку искренне увлекался славянофильскими идеями и был готов применить их на практике. Его предложение о созыве Земского собора как средства совета трона с «землей» и символа единения царской власти и народа вызвало осторожный интерес царя и бурный протест Победоносцева. В результате в 1882 году министром внутренних дел стал упоминавшийся выше Д. А. Толстой – человек с устоявшейся репутацией реакционера, ненавидящего любые перемены и сочувствующего желанию Победоносцева «подморозить Россию». Поворот от реформ предыдущего царствования к попыткам стабилизировать ситуацию в стране традиционными патриархальными методами осуществился. Однако и это не внесло полную ясность во внутриполитический курс Александра III, ее и не могло быть, даже если исходить из чисто субъективных соображений.

Д. А. Толстой. Фотография (около 1880 г.)

В «верхах» империи сложился своеобразный триумвират, в состав которого вошли К. П. Победоносцев, Д. А. Толстой и М. Н. Катков (влиятельный консервативный журналист и издатель). Власть, сила и даже талант публицистов оказались, безусловно, на их стороне. Однако у Победоносцева никогда не было ни одной позитивной идеи, он был неподражаем только как критик всего и вся. Толстой постоянно жаловался на здоровье, и действительно, каждую весну врач-психиатр, если пользоваться выражением циничного медика, «с трудом ремонтировал графа», который воображал себя лошадью и пытался убежать на конюшню, чтобы полакомиться сеном. Катков же, при всей своей верности монархии, иногда отпускал такие оценки деятельности правительства, что Александр III не знал, что с ним делать, то ли приблизить к своей особе, то ли посадить на гауптвахту (хотя времена заключения литераторов на гауптвахте вроде бы давно миновали).

По-прежнему оставалось непонятным, как поступить со столь теперь нелюбимыми Зимним дворцом реформами 1860 – 1870-х годов. С одной стороны, Александр III дал слово, что преобразования его отца останутся неприкосновенными. Впрочем, было бы весьма затруднительно заново выстроить крепостническую систему отношений в деревне, уничтожить независимые суды и столь полезные в повседневной жизни уездов и губерний земства, вернуться к прежнему рекрутскому набору в армию. Так что император ничем не рисковал, клянясь в верности деяниям отца. С другой стороны, серьезные реформы всегда ослабляют вертикаль власти, делают политику верховного правительства невнятной и нерешительной, поскольку в условиях структурных перемен оно само с трудом вырабатывает четкую линию поведения. Что и отразилось в последние годы царствования Александра II и с чем не собирался мириться его преемник.

М. Н. Катков. Фотография (около 1885 г.)

Кроме того, преобразования, проведенные «сверху» (а в России они всегда проводились именно таким образом), не стали поводом к единению власти и общества. Для последнего, не участвовавшего как в разработке планов реформ, так и в проведении их в жизнь, они вскоре сделались некой «бюрократической затейкой», и начальные приветственные клики сменились раздраженным недоверием к властям предержащим. Не стоит забывать и о том, что востребованность реформ страной, то есть их жизнеспособность на местной почве, проявляется не сразу, а спустя 10 – 15 лет после начала проведения преобразований. До этого же правительству приходится или гнуть свою линию, невзирая на сопротивление «почвы» (что весьма опасно), или начинать подправлять реформы в соответствии с традицией (что весьма соблазнительно).