Чем больше перечитывал Павел разные бумажки со сведениями о Липском, тем более возрастало и возрастало в нем чувство настороженности. Незадачливый! А может, скорее «задачливый» рыбак, только улов у него особый? Но ограничивается ли он махинациями с меховыми изделиями или как-то связан с ограблением сберкассы? И какие у него могут быть точки соприкосновения с рецидивистом «каменщиком»? Он, Липский, и есть «каменщик»? Чепуха! Все прошлое его как на ладошке. Такие типы обычно предпочитают доставать горячую картошку из костра чужими руками.

Пока ведь против него улики только косвенные — одни разговоры да предположения. Так что не станем торопиться, решил Павел, понаблюдаем еще за житьем-бытьем инспектора. И будем терпеливо ждать, что даст Капа. Она теперь тоже «на крючке», и ее поведение может пролить свет на это запутанное дело.

И вот среди постоянных посетителей министерского буфета появились новые лица — юноши, девушки, люди средних лет, которые сменяли друг друга и запросто, как давние знакомые, беседовали со многими здешними сотрудниками. А в вестибюле министерства буфетчицу нетерпеливо поджидали Петя Кулешов и Сергей Шлыков с товарищами. Им выпала наиболее сложная и ответственная задача: провожать Капитолину Сысоеву домой, интересоваться ее возможными встречами.

Но Капа, никуда не сворачивая, нигде и ни с кем не останавливаясь, направлялась после работы только домой, а утром — только на работу. Ходила пешком. Жила она с уже взрослым сыном-старшеклассником неподалеку, в Хохловском переулке, возле Покровских ворот, в старинном доме. Здесь и родилась, ее все там знали и ничего худого за ней не замечали.

Капа явно была чем-то встревожена. Шла всегда быстро, то и дело оглядывалась. Неужели учуяла опасность? Что ж, вполне возможно. Почему бы не допустить, думал Павел, что Капа заметила Берестову в сопровождении двух молодых людей?

Еще в студенческие годы Павел любил размышлять… на бумаге. Когда выстраивались на белом листе слова или становились схематическими рисунками мгновенье назад существовавшие только в его воображении образы, Павлу было гораздо легче представить себе сущность, смысл явления или связи явлений, над которыми он раздумывал. И на работе в розыске частенько брался он за карандаш, чтобы разобраться в том, что не поддавалось осмыслению сразу.

Сейчас Павел тоже рисовал. На двойном развернутом листе бумаги — так нагляднее — изобразил в кружках крупные буквы-символы. Каждый персонаж дела «каменщика» получил условное обозначение: Липский — «Л», старший кассир сберкассы Чугунова — «СК», буфетчица Сысоева — «С». Все они связанные между собой, протянули друг другу руки-линии! Не было таких линий только у «каменщика»: его условный знак — толстое черное «К» — Павел поместил в центре листа. И еще в стороне одиноко стояли две буковки «РМ». Они изображали фигуру ремонтного мастера Александра Назаровича Трофимова, которого позвали открывать сберкассовский сейф, когда «забастовал» замок. Мастер во время опроса подтвердил все, что сказал — спасибо ему! — замзав сберкассы Додин. Верно, замок в сейфе только непосвященным кажется сложным. А так это обычное, стандартное устройство, которое подготовленный человек может открыть просто и быстро…

Какое-то беспокоящее, тревожное чувство возникало у Павла, когда он посматривал на эти две буковки «РМ». Не рассказал ли случаем мастер кому-либо о своем посещении сберкассы? Напрасно его не расспросили подробней, где он бывал в то время, не произнес ли в какой компании неосторожных слов о хлипком замке в сберкассовском сейфе?

Павел разыскал телефон конторы по ремонту сейфов.

— Да, — ответили ему, — Трофимов сегодня работает. Будет в конторе через час-полтора. Позвонить в Управление милиции? Обязательно передадим.

Трофимов вскоре отозвался.

— Что вы, товарищ старший лейтенант, — обиженно загудел мастер в трубку своим зычным басом. — Мы порядки знаем. И болтать лишнего себе не позволим. Нигде и ни в каком виде не позволим. А бывать я вроде бы ни у кого особенно не бываю. У сродственников если только. Ну, еще на рыбалку в выходной подаюсь. Это есть, такая слабость. Куда? На Химкинское водохранилище. И недалеко, и клев неплохой. Михаила Юрьевича Липского? Нет, не слыхал такого. И разговоров у нас на рыбалке никаких не бывает, кроме как о сути, о рыбке, значит. Хорошее занятие. Вы бы поглядели, сколько в воскресенье таких страдальцев, как я, на лед высыпает, так диву дались бы…

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Как это такой очевидный вывод нам в голову не пришел? Лучше места, чем рыбалка, для встречи и не надо! На открытом всем ветрам белоснежном поле водохранилища к рыбакам никак незаметно не подобраться. Стой себе рядком да обговаривай и передавай что хочешь. И вполне возможно, что в первую же поездку инспектор Мехторга Липский обязательно пойдет на решающее свидание со своим «подопечным», так как почувствовал запах паленого.

Ловись, ловись, рыбка, — и большая и маленькая! Но лучше бы большая, самая большая. Неужели сам «каменщик» пожалует на «рандеву» с Липским? Кто он был, этот человек, который сошел с автобуса совсем отдельно от Липского, а потом расположился неподалеку? Он несколько раз подходил к инспектору, то будто бы прикуривать, то брал какую-то снасть — в сильные бинокли сотрудникам розыска было видно, как, оживленно жестикулируя, о чем-то говорили они, когда сходились.

Второго «рыбака» проводили до дома. Очень подходящий, просто удачный дворник оказался в этом доме на 1-й Брестской улице. Звали дворника Варвара Карповна. Словоохотливая Варвара Карповна сразу сказала, что, будь она на месте милиции, давно бы занялась Ванькой Завенугиным, который, по ее словам, является «гадом самой чистой пробы» и уже не раз в тюрьме побывал. И в гостях у Ваньки бывают дружки не лучше его самого, нарушают общественную тишину. И ее, дворника, ни Ванька, ни приходящие к нему бабы все равно не купят. Даже если будут совать баночку красной икры, как Капка, не то невестка, не то свояченица Завенугина.

— Тоже фрукт, я вам доложу, эта Капка, — добавила энергичная Варвара Карповна. — Муж у нее даже сидел вместе с Завенугиным: Ванька сам под пьяную руку выболтал, когда выходил в садик «козла» с соседями забить… Ей-богу, не вру…

Очень скоро на стол Павла легла справка о судимостях Ивана Завенугина. Первый раз он предстал перед судом за злостное хулиганство, а потом еще дважды за то, что «баловался» с сейфами.

В тот же вечер Ивана Завенугина вызвали в МУР: выяснить некоторые обстоятельства его прошлого.

Нет, какой там «каменщик»! Этот здоровенный детина в платяной шкаф не влезет: он и сидя оказался на голову выше отнюдь не малорослого Калитина.

— Жалоба на вас поступила от соседей, — начал разговор с Завенугиным Павел и, как бы между прочим, положил на стол достаточно хорошо знакомый Завенугину бланк о проверке судимостей.

Завенугин, вежливо загораживая рот ладонью, чтобы не очень разило перегаром, счел нужным прояснить обстановку.

— А я свое отбыл, — сказал он, — судимости погашены. Прописан. Работаю. Ну, выпиваю маленько. Прикажете — брошу. Перед соседями извинюсь. Так что, гражданин начальник, зря вы прямо в МУР меня вызвали. Ни сном, ни духом ни в чем не замешан.

— Тогда и тревожиться нечего.

Когда составляют «словесный портрет» преступника, обязательно указывают, какой у него цвет глаз, какой они формы, величины. И ничего не говорят о том внутреннем, одухотворяющем свете, который живет в глазах людей мыслящих, с богатым духовным миром и доброй, отзывчивой душой. Потому что у преступников почти у всех глаза себялюбов, эгоистов, злые, безразличные глаза, со взором, как бы обращенным «в себя». Такие глаза были и у Ивана Завенугина. Он усиленно моргал, маскируя, как ему казалось, этим свою тревогу в ожидании нового вопроса.

— Капитолина Сысоева кем вам доводится?

— В каком смысле?

— Она родственница ваша, что ли?