…Когда сознание вновь вернулось ко мне, кругом было уже совсем темно. Жизнь медленно, с трудом, словно с другого света, возвращалась в мое онемевшее тело, и лишь непереносимая жажда привела меня полностью в чувство.

Я лежал на ложе в нашей хижине. Снаружи горел костер, отблески его прыгали по стенам. Тут же подле меня на земле стоял кувшин с водой. С трудом я дотянулся до него правой рукой и стал жадно, захлебываясь, пить. Левой рукой я не мог даже шевельнуть. Заслышав мою возню, в хижину вбежали сидевшие у костра моя друзья. Ликованию их не было предела, когда они увидели, что я пробудился.

— Душа возвращается в тело! — восклицал Манаури, радостно улыбаясь. — Теперь надо больше пить воды…

Я был совершенно трезв, но очень ослаб. Боль в левом плече стихла, и все сочли это добрым предзнаменованием. Арнак потрогал мой лоб и с облегчением возвестил:

— Не потеет!

Мне тоже казалось, что кризис миновал и мой организм переборол яд — страшный яд убийственной силы, чудовищный яд какого-то дьявольского отродья! Ведь крохотная капелька этого яда, попавшая под кожу, почти мгновенно была удалена из рассеченной раны, к тому же его тщательно высосали, и тем не менее та тысячная доля капельки, какая, несмотря ни на что, все же вторглась в кровь, эта бесконечно разжиженная частичка словно ударом грома поразила здорового сильного парня. Страшное зло таилось в лесу, и не только в лесу; среди некоторых людей тоже.

— Мы нашли еще двух змей на кустах! — сообщил мне Арнак.

— Привязанных? — спросил я, едва шевеля губами.

— Привязанных! — ответил он, помедлив.

Потом он подошел ко мне и сел на землю подле моего ложа. Лицо нахмуренное, глаза смотрят мрачно.

— Мы совещались, что делать дальше, — сказал он глухо. — Пора с этим кончать…

— С чем? — взглянул я на него внимательно.

— Одни говорят, лучше уйти из Серимы и основать свою деревню в другом месте, выше по течению Итамаки. Другие не соглашаются и говорят: нет, надо остаться, убить Карапану и Конесо. Тех, кто за это, у нас в роду больше…

Арнак, заметив на моем лице гримасу, заколебался.

— Что вы решили? — спросил я.

— Уходить из Серимы опасно — акавои. Они могут явиться в любой день. Все вместе мы сила, порознь — слабы, нас легче разбить и уничтожить. Значит, у нас нет выбора, и остается лишь второй путь: убить их! Так мы и решили. Мы пойдем и убьем их…

Возмущенный, я вскочил со своего ложа, хотя все кости у меня ныли.

— Нет! — воскликнул я гневно. — Делать этого нельзя! Нельзя! — повторил я громче, насколько позволили мне силы.

Арнак, округлив глаза, с безмерным удивлением наблюдал за моим возбуждением. Возражения со стороны человека, дважды едва избежавшего смертельной опасности, он никак не ожидал.

— Вспомни, кто подбрасывает тебе змей!

— Я помню!

— И ты их защищаешь?

— Я не защищаю!

— Не защищаешь, а убить не позволяешь?!

— Не позволяю!

Арнак смотрел на меня с явным испугом, словно на помешанного.

— Не теряйте голову! — попытался я улыбнуться.

— Голову?! — повторил он. — Голова говорит одно: убить их как собак!.. Почему ты не позволяешь?

— Нас всего тридцать воинов, их — в десять раз больше…

— Многие пойдут за нами…

— Многие, но не все. Верховный вождь и шаман — это нешуточная сила и власть, ты сам говорил мне… Многие их сторонники пойдут против нас и будут мстить за их смерть. Начнется война братьев против братьев, самая отвратительная из войн, которая привела к гибели не один народ, даже более могущественный, чем ваше племя. А тут еще акавои…

— Я хочу тебе добра, Ян! — проговорил Арнак с отчаянием в голосе.

Хотя лицо его всегда оставалось непроницаемым, при свете костра я все-таки рассмотрел, что в нем скрывалось: тревога и печаль.

Дружески полуобняв его здоровой рукой, я с чувством сказал:

— Я знаю, Арнак, знаю, что ты хочешь мне добра! Поэтому слушай!

И я постарался коротко, но ясно изложить ему свое мнение: именно оттого, что речь идет обо мне, я и не хочу доводить дело до кровопролития. Я здесь пришелец, можно сказать, непрошеный гость, и не могу допустить, чтобы из-за меня дело дошло до братоубийственной войны.

Конесо и Карапана, ослепленные какой-то злой волей, не терпят меня, но я не теряю надежды, что рано или поздно они поймут свою ошибку…

— А если не поймут? — перебил меня Арнак.

— Тогда останется одно — удвоить осторожность. Ты понимаешь меня?

— Понимаю, Ян!

Я попросил юношу передать Манаури и всем остальным: никаких враждебных действий. Это пришлось им, и особенно вождю, не по душе, но они обещали слушать меня.

Близился рассвет, и все мужчины отправились в лес за убитыми кабанами.

— Ласана с матерью будут за тобой ухаживать, — сказал мне перед уходом Арнак. — Тебе дать какое-нибудь оружие?

— Зачем? Впрочем, пистолет, пожалуй, положи рядом…

Разговор с друзьями отнял у меня последние силы. После их ухода пришла Ласана и перевязала мне рану, приложив к ней свежие пучки лечебных трав.

— Спасибо тебе, Чарующая Пальма! — вырвалось у меня от души.

— За что?

— За все. А когда заживет рана?

— Еще не скоро, о, очень не скоро. Левая рука твоя много дней будет слабой…

— Ты, наверно, рада?

— Рада? — удивилась она. — Чему?

Но тут же, чем-то крайне изумленная, она отступила на шаг и посмотрела на меня с таким удивлением, словно видела в первый раз.

— О-ей! — воскликнул я, рассмеявшись. — Ты что, не узнаешь меня?

— Нет! — ответила она резко.

— Это я. Белый Ягуар! — продолжал я шутливо.

— Еще в лесу я заметила, — растерянно пробормотала она, словно говоря сама с собой и не обращая внимания на мой игривый тон, — что ты говоришь по-нашему! Как это?

— Научился.

— Когда, как? — Она не могла опомниться от удивления.

— А вот слушал, как говорят Арнак, Вагура, Манаури, ты, и научился понемногу, — рассмеялся я беззвучно. — Только прошу тебя, никому не говори, что я знаю ваш язык. Пусть это останется между нами…

— Хорошо.

Мной снова стала овладевать такая слабость, что веки склеивались сами собой, а мысли расплывались. Ласана продолжала еще что-то говорить, но это уже не доходило до меня; я заснул воистину мертвым сном. Меня мучили кошмарные видения, какие-то чудовищные драконы, резня и яростные ссоры, нескончаемые и крикливые. Наконец настойчивый шум проник сквозь сонную одурь, и я стал просыпаться.

Снаружи доносились звуки какого-то спора — на этот раз реального.

Я мгновенно пришел в себя, узнав голоса спорящих: Ласаны, Конесо и Карапаны. Ласана преграждала им вход в мою хижину.

— Нельзя! — стояла она на своем решительно и твердо. — Манаури запретил пускать!..

— Запретил пускать меня, верховного вождя?

— Всех! Никому нельзя!

— Отойди, собака, — зашипел Конесо, — или я раскрою тебе череп! Мы только посмотрим его и поможем ему!

Ласана поняла, что ей одной не справиться с пришельцами, а все мужчины нашего рода были еще в лесу.

— Хорошо! — согласилась она после минутного колебания. — Но оружие сложите перед хижиной! С оружием не пущу!

— Пусть будет так! — уступил вождь. — Бешеная!

— Собака! — буркнул колдун.

Было уже совсем светло, солнце встало не меньше часа назад. В хижине царил прозрачный полумрак, хотя вход и завешивала шкура. Едва заслышав голоса, я быстро схватил пистолет, взвел курок и сунул оружие под циновку, которой был накрыт, держа палец на спусковом крючке.

Первыми вошли мужчины, за ними Ласана. Вход остался открытым, благодаря чему в хижине стало светлее. Все подошли к моему ложу. Ласана встала сбоку, следя за малейшим движением пришельцев.

Я лежал на спине, с чуть приподнятой головой. Глаза неподвижно и безжизненно устремлены в угол крыши прямо надо мной и полуприкрыты — как обычно у человека парализованного. Краем глаза я едва различал фигуры вошедших.