Ужин начался и кончился; то же самое случилось потом с телепередачей, концом которой (или кульминацией) была дискуссия о Боге. В процессе обсуждения у слушателей могло сложиться мнение, что, во-первых, Бог действует быстро и напрямую, и с этим нужно считаться, во-вторых, Он может посетить любое тысячелетие из жизни Солнечной системы (плюс-минус несколько световых лет) и уже вроде как доказано, что следы активной деятельности Господа прослеживаются чуть ли не от начала девонского периода. Джойс молча ушла спать, не дожидаясь конца передачи. Ник еще посидел какое-то время с научным журналом по романской филологии, потом сказал, чтобы я сразу будил его, если мне станет в тягость одиночество, и тоже удалился.
Была ровно полночь. Я запил еще две пилюли тем слабеньким пойлом, к которому мне нужно было теперь приучать себя, и вышел в коридор, захватив по дороге легкий плащ. Его – как средство маскировки, а не защиты от плохой погоды – я надел и застегнул под самым подбородком прежде чем спуститься бегом по лестнице и выскользнуть в боковую дверь. На улице еще хватало людей – ходили туда-сюда, стояли тут и там. Прячась в тени и выжидая, когда представится благоприятный момент, я похвалил себя за то, что вышел из дома с большим запасом времени. Парень, который, как мне подумалось, был слишком молод, чтобы иметь собственный автомобиль, почти внес на руках свою девушку в машину и укатил, после чего автостоянка наконец обезлюдела. Я направился скорым шагом к своему «фольксвагену» и уехал, никем не замеченный, с легкой головой, и это ощущение легкости было в буквальном смысле осязаемым – я и не мог представить, что такое возможно; те участки мозга, которые обычно задействованы в мыслительном процессе, были словно накачаны каким-то газом, имеющим низкий атомный вес, скорее даже гелием, чем водородом.
Чтобы как-то убить лишние минуты, я сделал пару кругов по деревне. Улицы были пусты, лишь кое-где виднелся свет. Диана ждала в условленном месте; я притормозил и снова рванул вперед почти с такой же эффектной быстротой, с какой герои телеэкрана разыгрывают налет на банк или покушение на какую-то важную персону. Аналогичное сравнение, очевидно, пришло в голову и Диане. В течение нескольких минут она пытала меня по поводу жажды приключений: правда ли, что страдают ею больше мужчины, чем женщины, в результате чего доказывается (или не доказывается?), что все мужчины остаются в душе, по сути, самыми настоящими мальчишками, и это у них… во всем? Вероятно, я согласился, что так оно и есть. Мы поравнялись с кладбищем. Я оставил машину на обочине в густой тени двух вязов; в небе стоял тонкий, но ясный лунный серп. Засунув руки в карманы своей вязаной кофты, которая придавала ей вид школьной учителки, Диана ждала, пока я выну инструмент из багажника.
– Тебе не страшно, Морис?
– Пока нет. А чего бояться?
– Но ведь ты говорил мне: тебе будет страшно одному, и потому настаивал, чтобы я пошла с тобой.
– Да… Только я имел в виду тот момент, когда уже начнем раскапывать могилу. Держи фонарь так, чтобы с дороги нас не заметили.
Мы двинулись по густой траве, замерли и стояли неподвижно секунд пятнадцать – двадцать, завидев фары машины, набитой, вне сомнения, подвыпившими посетителями «Лесовика», лучи ударили в нашу сторону, скользнули по нашим фигурам и соседним кустам. Ржавые ворота разъехались в сторону, впуская нас на кладбище. Мы вошли; фонарь, который держала Диана, выхватывал из темноты у нас под ногами или на уровне головы отдельные участки зелени, и те вспыхивали под лучом, словно беззвучный миниатюрный фейерверк. То Диана, то я спотыкались, наткнувшись на какое-нибудь препятствие на земле.
– Осторожно, – сказал я, – где-то в этом углу под стеной. Чуть левее. Да, вот она, пришли.
– Итак, мы на месте… Морис, у тебя нет такого чувства, что сейчас совершится нечто ужасное, такое, что не дозволено совершать? Нет, я понимаю, что в наши время смешно обращать внимание на всякие церковные строгости, но ведь что-то стоит, как ты понимаешь, за этим запретом посягать на последнее пристанище человека – предрассудки, первобытный страх и так далее. Если честно, ты по-прежнему уверен, что дело стоит того?
– Это выяснится через какое-то время. Держи фонарь так, чтобы светил в одно место. В этой части нашей программы не предвидится абсолютно ничего занимательного.
Я прочувствовал это. Песчаная почва, хоть и сухая, очень медленно поддавалась лопате, и прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем я, взмокший от пота и с дрожащими от усталости ногами, очистил от земли почти всю крышку длинного дубового ящика – цель моих раскопок. Диана, проявив понимание и терпение, вела себя более чем похвально весь этот час: закрепила фонарь в щели на стене, не затевала дискуссий, спешно загораживала свет, заслышав на дороге приближение машины, один раз уснула минут на десять – пятнадцать. Когда я заканчивал копать, она уже проснулась и снова светила мне (запасным фонариком, потому что батарейка в первом фонаре уже села), и я продолжал работу, теперь с молотком и долотом. Ручка долота была обмотана у меня куском мешковины, но в ночной тишине звук получался все равно ощутимым. В целом, однако, мы ничем не выдали себя; до ближайших домов было не менее ста пятидесяти ярдов, они стояли погруженные в темноту, и все ограничилось десятком осторожных ударов и негромким скрипом, когда я поддел крышку гроба долотом.
Открыв гроб, я почувствовал запах сухой земли и чего-то еще, что напомнило мне аромат чистых свежих простыней; абсолютно ничего неприятного. Я взял фонарь у Дианы, которая наклонилась ниже, когда я начал водить лучом туда-сюда. Андерхилл был полностью и очень плотно замотан в полотно, тело казалось продавленным в области живота и ниже, а кости резко выступали под кожей на коленях и ступнях. Сначала мне бросилось в глаза только это, затем я заметил тусклое металлическое мерцание за головой мертвеца. Мои пальцы захватили какой-то предмет, я вытащил его и направил на него свет фонаря. То, что я держал я руке, было грубо сработанным свинцовым ларцом, прямоугольным, размером с коробку на пятьдесят сигарет или чуть потолще. Имелась крышка, но ее металлическая кромка была грубо припаяна к металлу самого ларчика, который в целом представлял собой прочное, влагонепроницаемое вместилище. Я встряхнул его, и что-то глухо затарахтело внутри, будто бы наталкиваясь на препятствие. По-моему, я сразу догадался – и что тарахтит, и что ему препятствует.
– И это все? – спросила Диана.
Я посветил вверх, и вниз, и по углам гроба.
– Это все, что я ожидал найти здесь. Я могу развернуть труп, если хочешь, только…
– Не надо. Обойдемся без этого. Давай опустим крышку на место.
На это ушло немало времени, а потом столько же на то, чтобы перекидать землю обратно – приблизительно на то же место, где она находилась раньше. Очевидно, пройдет не один год, прежде чем следы раскопа перестанут быть заметными, но крайне маловероятно, чтобы наш местный констебль, упитанный молодой человек, пропадающий, насколько это позволительно, на скачках в Ньюмаркете, а в остальное время занятый обсуждением этих скачек и других подобных зрелищ, взял на себя роль детектива в деле о предполагаемом осквернении могилы какого-то старого говнюка, умершего сто лет назад.
– Ну вот и все, – сказал я.
– Что, ты не станешь открывать эту штуку, которую нашел в могиле?
Я колебался. Перекидывая лопатой землю и наспех разравнивая ее, я думал лишь о том, как побыстрее вскрыть ларец, но мне хотелось сделать это в полном уединении. С другой стороны, после почти что двухчасового всестороннего и, в значительной степени, молчаливого сотрудничества Диане полагалось какое-то вознаграждение или, по крайней мере, она вправе ожидать его. Вполне справедливо. И все же, если я действительно прав насчет того, что тарахтело внутри… Но перспектива восстановить Диану против себя на данном этапе…
Я нащупал молоток и долото.
– Открою. Почему бы и нет?
Я быстро сделал по стыку, где припаяна крышка, борозду, которой хватило, чтобы поддеть и взломать мягкий металл. Я перевернул ларчик вверх дном, и небольшой предмет упал мне в ладонь. Он был обжигающе холодным, настолько холоднее своего свинцового вместилища, что я чуть не выронил его на землю. Диана посветила фонарем. Да, все точно так, как в описании: серебряная фигурка около трех дюймов в высоту и вдвое короче в ширину – от одной вытянутой руки до того места, где когда-то была вторая. На лице что-то вроде ухмылки.
