Разумеется, она не могла сказать ничего подобного.
– Да, чашку горячего чаю было бы замечательно, – тихо проговорила она вместо этого. – Но, может, мне лучше пойти в свою комнату? Хотелось бы поудобнее положить ногу… да и вам не мешать.
– Ты не будешь мне мешать, – суховато отрезал Джереми. – Располагайся здесь, в кресле, я обо всем позабочусь. Сейчас попрошу миссис Окли приготовить чай и принесу табуретку для ног.
– Ну хорошо, – быстро уступила Глэдис. В глубине души она была рада, что у нее будет возможность побыть еще немного в его обществе. Ей было хорошо с ним рядом.
Когда Джереми вышел, Глэдис как можно удобнее устроилась в большом кожаном кресле у камина. Огонь приятно согревал ее, и вскоре она почувствовала, как то ли от его жара, то ли от пережитого возбуждения лицо ее запылало. Вспоминая объятия Джереми, она не представляла, как сможет удерживать дистанцию, когда ее так неудержимо влечет к нему. И это влечение явно обоюдное. Как заставить себя не желать его, когда от одного лишь его взгляда у нее учащается пульс, в теле разгорается жар, а в голове становится пусто? Оказывается, сделала Глэдис открытие, бороться с собой, со своими желаниями гораздо труднее, чем с кем бы то ни было.
Миссис Окли вкатила в библиотеку сервировочный столик, на котором было все для чаепития, включая тарелку со свежеиспеченным печеньем с корицей. Она поставила столик рядом с креслом, в котором сидела Глэдис, и с присущим ей любопытством огляделась, не обойдя вниманием ни небрежно брошенную в другое кресло куртку, ни разрумянившееся лицо Глэдис.
– Мистер Гамильтон сказал, что вы повредили ногу, мисс, – озабоченно произнесла она.
Глэдис небрежно отмахнулась.
– А, пустяки. Немножко подвернула, вот и все. Ничего серьезного. Уже почти не болит.
– Так вы ходили гулять? Оно-то и правильно, свежий воздух и все такое. А то вы были такая бледненькая, а теперь, с воздуха-то, глядите, как щечки разрумянились. Любо-дорого посмотреть! Только будьте поосторожнее. Есть тут у нас пара-тройка опасных мест, куда лучше не соваться. Ну, да, думаю, мистер Джереми вам уже все про это рассказал, предупредил. Мальцом он, верно, облазил тут все вдоль и поперек. Да и матушка его – упокой господи ее душу – любила пешие прогулки, все, бывало, прогуливалась по берегу, говорила – мол, душно ей в четырех стенах. Да оно и понятно: зов крови и все такое…
– Спасибо, миссис Окли, вы можете идти, – послышался из дверей холодный голос Джереми.
Миссис Окли смутилась, забормотала извинения и поспешно ретировалась.
Джереми подошел и поставил перед ее креслом маленькую табуреточку для ног, после чего сел в кресло напротив. Табуретка была явно старинная, ручной работы, с резными ножками, обитая малиновым бархатом. Судя по вытертому ворсу, табуреткой довольно часто пользовались.
– Она принадлежала матери Джеффри, – ответил Джереми на ее невысказанный вопрос. – У нее были больные ноги, кажется какое-то заболевание вен. Она вообще была очень болезненной женщиной.
Прямо как я, подумала Глэдис, а вслух поинтересовалась:
– А чем она болела?
– Не могу сказать точно, но знаю, что умерла она от рака легкого. Это случилось вскоре после моего рождения.
– Вскоре после вашего рождения? – недоуменно нахмурилась Глэдис. – Но ведь вы сказали, что у вас были разные матери?
– Ну да, разные, – сухо отозвался Джереми. – Может, попьем чаю, пока не остыл?
– Что? Ах да, конечно. – Глэдис повернулась к столику и взяла в руки чайник. – Вам с молоком? С сахаром?
– И с тем и с другим, пожалуйста. – Он откинулся на спинку кресла и вытянул ноги к огню. – Ну как твоя нога?
– Уже все прошло, спасибо. – Глэдис осторожно передала ему чашку с блюдцем, ощутив легкое покалывание на коже, когда их руки соприкоснулись.
– Рад это слышать, – отозвался он. – Не хотелось бы думать, что я такой плохой хозяин, если допустил, чтобы с тобой случилась какая-то неприятность.
– Спасибо за заботу, Джереми, но вам правда не стоит так беспокоиться. Я вполне способна позаботиться о себе сама.
– Ты не допускаешь мысли, что мне просто приятно заботиться о тебе? – Он улыбался, но его черные глаза смотрели серьезно. – К тому же мне хотелось бы загладить вину перед тобой за свое отвратительное поведение.
Глэдис сглотнула. Ему приятно заботиться о ней? О господи!
– Мне кажется, мы решили больше не возвращаться к этому вопросу, – ответила она на его вторую часть высказывания, предпочитая проигнорировать первую.
– Ты – возможно. Но я никогда не прощу себе, как обошелся с тобой. Я должен был сразу понять…
– Джереми, прошу вас, не будем об этом! – взмолилась Глэдис. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Черты его лица немного смягчились.
– Ну хорошо. Скажи, тебе нравится твоя комната?
– Да, очень. Она такая милая, такая старомодная. Не могу представить, чтобы она принадлежала Сандре с ее любовью ко всему ультрасовременному. К тому же она расположена довольно далеко от хозяйской спальни. Это ведь не ее комната, верно?
– Да.
– Тогда, наверное, миссис Гамильтон?
– Которую миссис Гамильтон ты имеешь в виду? – Он пристально и с интересом глядел на нее из-под полуопущенных век, опушенных густыми темными ресницами, которым позавидовала бы любая женщина. Сейчас, когда он был спокоен, глаза его казались ореховыми, но Глэдис уже знала, что, когда он разозлен или возбужден, они становятся почти черными и бездонными.
– Я… я имею в виду мать вашего брата, Джеффри. Я же сказала, что Сандра не выбрала бы для себя чего-то настолько… непритязательного.
– Ты права. Но это и не комната матери Джеффри.
– Нет? – удивилась Глэдис, потом догадалась. – Тогда, значит, это, наверное… – Она замолчала, неуверенно глядя на Джереми.
– Ну что же ты, продолжай. Как ты думаешь?
Глэдис стиснула руками мягкие кожаные подлокотники.
– Вашей матери? – высказала она догадку и, когда он кивнул, спросила: – Но ведь вы говорили… то есть я подумала… наверное, я ошиблась…
Выражение его лица оставалось непроницаемым.
– Все правильно, никакой ошибки. Я внебрачный ребенок.
– Но вы только что сказали, что родились незадолго до смерти матери Джеффри.
Он горько усмехнулся.
– Ну да. А что тебя удивляет? Разве ты не знаешь, как это бывает? Я же говорил, что мой отец не отличался верностью и был не прочь сходить налево.
Глэдис смутилась.
– Да, я помню. Мне только не совсем понятно… то есть это кажется несколько странным, что ваша мама жила в доме, пока еще была жива миссис Гамильтон.
– Я этого и не говорил. Я только сказал, что в комнате, в которой ты сейчас живешь, жила моя мать. Но это было уже после смерти Элен.
Глэдис снова пришла в замешательство. Как все запутанно в этом семействе!
– Но если его жена умерла, почему же вы… то есть он…
– Ты хочешь знать, почему он не женился на моей матери, а продолжал сожительствовать с ней?
Глэдис покраснела. Кажется, она, как и миссис Окли, начинает проявлять неуместное любопытство в том, что ее совершенно не касается. Пора прекратить этот разговор, который ему явно неприятен, а у нее вызывает чувство неловкости.
– Нет. Думаю, это меня совершенно не касается, – твердо проговорила она.
В его глазах промелькнуло удивление пополам с восхищением.
– Надо же, – сказал он, – а ты решительнее и тверже, чем кажешься на первый взгляд. И горячее, – добавил он с лукавыми искорками. – Кто бы мог подумать, что под этой бледной, хрупкой красотой скрывается столько огня?
Эта тема тоже была нежелательна. Глэдис почувствовала, что краснеет, но ничего не могла с собой поделать.
– Мне нравится и твоя хрупкость, и твой огонь, – неумолимо продолжал он, смущая ее еще больше. – Ты кажешься такой невинной… Я имею в виду не только и не столько сексуальный опыт. Невинность, она ведь определяется не одной физиологией, это скорее состояние души. – Он стиснул подлокотники кресла. – Господи, помоги! – воскликнул он. – Впервые в жизни я встретил такую женщину, как ты.
