О том, что Юлиан Семенов — выдающийся писатель, создатель жанра политического детектива у нас в стране, говорят его книги, переведенные на многие языки и прочитанные миллионами людей, сценарии кинофильмов, которые просмотрели миллионы кино- и телезрителей в десятках стран мира. Достаточно назвать только сериал «Семнадцать мгновений весны», повторяемый по телевидению из года в год.

Но не только литературный талант сделал Юлиана Семенова знаменитым автором. Он был широкообразованным человеком. Если бы Юлиан Семенов не был писателем, он мог бы стать и выдающимся дипломатом, и разведчиком, и политическим деятелем.

Еще одна черта, отличающая Юлиана Семенова, — это отсутствие конъюнктурного подлаживания под события, это неизменная принципиальность в оценке происходящего.

Я был дружен с Юлианом Ляндресом (Семеновым) еще со студенческих времен. И никогда не забуду, как он смело, пренебрегая угрозами, требованиями прекратить писать «во все инстанции», боролся за освобождение своего отца, арестованного по политическому обвинению в начале 50-х годов. Он поплатился — такие уж были времена — за это исключением с пятого курса института. Потом справедливость восторжествовала, и Юлиан окончил Московский институт востоковедения.

Много дней мы провели вместе с моим другом в разговорах о настоящем и будущем нашей страны. Он хорошо видел теневые стороны тогдашней жизни, но никогда не замыкался в них, оставался настоящим патриотом. Эта любовь к своей стране, к людям, отдающим свои силы и знания ради ее благополучия, прошла через все его книги.

Академик Е. Примаков

Осенним днем 1931 года в приемном покое роддома на Землянке не находил себе места худой бледный молодой человек с тонким профилем и взъерошенными черными волосами. Вечером к нему вышел врач, подбодрил: «Не волнуйтесь, товарищ Ляндрес, все идет нормально. Вы бы сходили домой, отдохнули». — «Ничего, я посижу», — слабо улыбнулся тот. На следующее утро медик не лукавил: «Ребенка спасти не удастся, будем вытаскивать вашу жену, она слабеет на глазах». Младенца щипцевали, не особо ожидая результата, шлепнули по попе, а он возьми и закричи.

«Вот так, девочка, и появился на свет твой отец», — торжественно заканчивала моя бабушка, Галина Николаевна Ноздрина, судорожно вздохнув. Эту историю она рассказывала мне часто, с удовольствием описывая свои мучения и наслаждаясь произведенным эффектом. По семейной легенде в тот же день, 8 октября, привезли в роддом жену английского посла на сносях. Она тоже разродилась мальчиком, и их положили в соседнюю палату. Это совпадение впоследствии служило папе поводом для розыгрышей, на которые он был мастер:

— Неудивительно, что я так хорошо говорю по-английски — родной язык.

— ?

— Нас в роддоме поменяли местами: советского младенца увезли в посольство, а английского, меня то бишь, отдали родителям-коммунистам.

— Зачем?! — изумленно спрашивала я, а затем и другие одураченные.

— Девочка, — говорил он заговорщически тихо, вибрирующе-грудным голосом, подражая Галине Николаевне, навсегда напуганной сталинским режимом, — еще не все можно рассказать.

Потрясенный слушатель замолкал, а отец разражался раскатистым, заразительным хохотом: никогда не встречала кого-либо, умеющего так добро смеяться…

Папин отец — Семен Александрович Ляндрес работал заместителем Бухарина в газете «Известия», часто оставался в редакции до рассвета. Галина Николаевна преподавала историю в школе, а по вечерам допоздна засиживалась в библиотеках — готовилась к очередному заочному экзамену (была помешана на учебе, постоянно заочно училась) или повышала квалификацию. Дом держала ее мама, Евдокия Федоровна — набожная, добрая, чистоплотная, хозяйственная. Все звали ее баба Дуня. Из мещанок, восемнадцатилетней девочкой она влюбилась в мелкопоместного дворянина. Тот обещал жениться, проволочку со сватовством объяснял необходимостью подготовить к неравному браку родителей, а когда Евдокия Федоровна поняла, что ждет ребенка, явился с тонким золотым кольцом на безымянном пальце.

— Что это? — растерянно спросила она.

— Дунечка, родители заставили меня обручиться с другой, но поверьте, я вас по-прежнему люблю, наши отношения…

Худенькая Евдокия Федоровна, не дослушав, вскочила, высоко подняла стул над головой и тихо сказала:

— Вон отсюда, мерзавец. Немедленно.

…Дело происходило в 1905 году, незаконнорожденный ребенок считался позором для всей семьи. Евдокия Федоровна уехала со своей старой няней в Москву и устроилась работать телефонисткой. Родившуюся девочку назвала Галиной. В телефонистки тогда брали только барышень, поэтому существование ребенка держалось в тайне…

Как-то няня вывела пятилетнюю Галочку на прогулку недалеко от работы Евдокии Федоровны. Та, закончив смену, вышла на улицу вместе со строгой пожилой начальницей.

«Мамочка!» — весело закричала Галя, увидев издалека мать, и кинулась к ней на шею, бросив няню. Начальница, вооружившись моноклем, с неодобрительным изумлением разглядывала ребенка.

— Насколько я понимаю, это ваша дочь, сударыня? — сурово спросила она.

— Что вы, это моя крестница! — неожиданно для самой себя соврала Евдокия Федоровна. — Малышка так ко мне привязана, что при встрече всегда называет мамой.

После этого случая няня с Галей гуляли от маминой работы как можно дальше.

В 14-м году Евдокия Федоровна вышла замуж и родила второго ребенка — дочку Люсеньку. Когда грянула революция, муж хотел увезти всю семью за границу, но Евдокия Федоровна побоялась отправляться в путешествие с маленьким ребенком. Как и многие, не представляя размаха и последствий наступавших изменений, надеялась, что все уляжется. Муж, прислав несколько отчаянных писем, пропал где-то без вести. Работая за двоих, баба Дуня быстро состарилась, подурнела, но осталась на редкость доброжелательной, спокойной, и девочек своих постаралась вырастить такими же…

Папина мама в детстве была на редкость набожна, каждый день, до школы, затемно, бегая на заутрени. Но после революции обрезала косу, повязала красную косынку и бросилась в новую, сулящую коммунистическое счастье жизнь. Пламенным коммунистом оказался и вошедший в семью Семен Александрович (в тринадцать лет вступил в подпольную комсомольскую ячейку), а вот баба Дуня продолжала, несмотря на укоризненные взгляды молодых, ходить в церковь и тайком жечь лампадку.

Как только родители принесли новорожденного домой и отлучились по делам, она поспешила с внуком в храм, где батюшка окрестил его и дал имя Степан. Узнав о крестинах, родители-атеисты пришли в ужас, немедленно отнесли сына в загс и зарегистрировали под именем Юлиан — в честь императора Юлиана Богоотступника. Несмотря на столь радикальную меру, папа свое первое имя не забыл и дал главному герою нескольких, во многом автобиографических повестей фамилию Степанов. Убежденный социалист (выступал за социализм цивилизованный, европейский, с частной собственностью, бизнесом и открытыми границами, в компартию принципиально не вступал), отец умудрился соединить несоединимое — в его рабочем кабинете в правом углу висела икона Богородицы с младенцем, из левого на всех входящих пытливо смотрели Ленин и Дзержинский. А на полках, среди множества книг на четырех языках, в соседстве с томами Маркса, Ленина, Герцена и Радищева, стояла на видном месте Библия, которую папа, для нашего безбожного времени, знал прекрасно, часто читал и ни одного важного решения в жизни не принимал, с ней не «посоветовавшись» — открывал наугад и читал первую попавшуюся фразу.

В начале тридцатых семья жила в коммунальной квартире на Каланчёвке. В комнате наверху обитал какой-то помешанный на музыке паренек — с раннего утра и до позднего вечера у него трескуче блеял патефон. Сначала маленький папа пронзительно кричал, потом к шуму привык и, как оказалось, на всю жизнь: как бы громко моя старшая сестра Дарья или я ни «врубали» в течение многих лет сначала «Битлз», потом «Пинк Флойд», затем итальянцев, Майкла Джексона и Мадонну, отец невозмутимо стучал у себя в кабинете на машинке, попыхивая двадцатой или тридцатой за день — спроси его, он и сам не знал, — сигаретой.