И Кант в конце концов написал ее. Весной и летом 1780 года. Большие куски были давно готовы, поэтому все удалось завершить в течение пяти месяцев. Труд размером в 55 авторских листов лежал перед ним (заново была написана первая четверть). Он знал слабости книги – главным образом стилистические, но переписывать ее сил уже не было, к тому же ему не терпелось вынести свое детище на суд общественности.

А тут еще сам объявился издатель. Иоганн Фридрих Харткнох, бывший студент Канта, затем служащий у Кантера, основал самостоятельное книготорговое дело в Риге. В сентябре 1780 года он услышал от Гамана, что Кант закончил «Критику». Харткнох уверял философа: лучшего издателя вам не найти, все будет сделано быстрее и с большим вкусом, чем у других, у вас будут самые благоприятные возможности для распространения книги во всех уголках Германии. Кант передал ему рукопись. Собственной типографии у Харткноха не было, «Критика чистого разума» печаталась в Галле. Первоначально Кант хотел посвятить ее Ламберту, проявлявшему столь живой интерес к его теоретическим исканиям. Но того уже два года, как не было в живых. В марте 1781 года Кант написал посвящение министру Цедлицу. В мае книга увидела свет.

Читатель, открывший первую страницу «Критики чистого разума», наталкивается на эпиграф из Френсиса Бэкона. Это обширная выдержка из предисловия к «Великому Восстановлению Наук»: «О себе самом мы молчим, но в отношении предмета, о котором идет речь, мы хотим, чтобы люди считали его не мнением, а делом и были уверены в том, что здесь закладываются основания не для какой-либо секты или теории, а пользы и достоинства человеческого… Наконец, чтобы они прониклись доброй надеждой и не представляли в своем уме и воображении наше Восстановление чем-то бесконочным и превышающим силы смертных, тогда как на самом деле оно есть законный конец и предел бесконечного блуждания».

Вы еще не начали читать книгу, а слова великого преобразователя философии настраивают вас на определенный лад. В свое время Бэкон выступил с критикой схоластического разума и житейского рассудка, с требованием отбросить мертвые догмы и укоренившиеся предрассудки, проверять в опыте все положения, претендующие на истинность («Истина – дочь Времени, а не Авторитета»). Кант видел себя продолжателем этого начинания. Не Платона, не Аристотеля, не почитаемого Руссо или Юма, а именно материалиста и эмпирика Бэкона взял Кант в качестве путеводной звезды, призванной осветить первые шаги за порогом того умственного лабиринта, куда он увлекал читателя.

«…Законный конец и предел бесконечного блуждания». Бэкон искренне верил, что своим трудом он создаст систему науки и решит ее основные теоретико-познавательные проблемы. Он умер, не завершив начатого дела. А истекшие полтора века показали, насколько дерзкой была попытка положить предел «блужданиям разума». Предполагаемый конец обернулся началом.

Думал ли Кант, что на его долю выпало решение задачи, поставленной Бэконом? Через двенадцать лет он напишет статью «Конец всего сущего», где лишь иронически улыбнется над любой человеческой претензией положить продел чему-либо беспредельному. Впрочем, за ответом не нужно ходить далеко. Читатель, перевернувший следующую страницу «Критики», начинает понимать, что дело обстоит сложнее, чем простое «да» или «нет». На долю человеческого разума, пишет Кант, выпала странная судьба: его осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его собственной природой; но в то же время он не может ответить на них, так как они превосходят его возможности. В такое затруднение разум попадает не по своей вине. Он начинает с основоположений, выведенных из опыта, но, поднимаясь к вершинам познания, вскоре замечает, что перед ним возникают все новые и новые вопросы, ответ на которые он не может дать. И разум вынужден прибегнуть к новым основоположениям, которые хотя и кажутся очевидными, но выходят за пределы опыта. И тут его подстерегают противоречия, которые свидетельствуют о том, что где-то в самой основе скрыты ошибки, обнаружить которые опытным путем невозможно.

Так начинается предисловие. Кант видит свою задачу в том, чтобы преодолеть две мировоззренческие позиции, два вида одностороннего и, следовательно, ложного подхода к проблеме познания – догматизм и скептицизм. Одновременно это преодоление Вольфа. Ибо Вольфу принадлежало разделение всех философских направлений на скептиков и догматиков. Первые пребывают в сомнении относительно природы вещей, вторые на этот счет придерживаются четкого («догматического») взгляда. (Догматизм Вольф разделял на дуализм и монизм в зависимости от того, два или один вид вещей признается в качестве реально сущего; монисты распадаются на материалистов и идеалистов, а последние на плюралистов, признающих множество идеальных существ, и эгоистов, ограничивающихся собственной персоной.)

Кант предлагает третий путь – единственно здравый, по его мнению, – путь критики. Причем речь идет не о критике каких-либо книг или философских систем, а о критике самого разума, взятого в чистом виде, то есть независимо от какого бы то ни было опыта. Кант намерен изучить инструмент познания, прежде чем пустить его в дело. (Хочет научиться плавать, не залезая в воду, иронизировал по этому поводу Гегель и был прав: отвлечься совсем от процесса познания Канту, разумеется, не удалось.)

Созрел ли разум для самокритики? Кант не сомневается в своевременности своего начинания. Философия, говорит он, не филодоксия, любовь к мудрости не любовь к мнениям. Пора подрезать корни ложным учениям – всем видам догматизма и скептицизма. А для этого необходима кропотливая работа критики. «Если правительства считают полезным вмешиваться в деятельность ученых, то их мудрой заботливости о науке и обществе более соответствовало бы способствовать свободе такой критики, единственно благодаря которой можно поставить на прочную основу деятельность разума, а не поддерживать смехотворный деспотизм школ, которые громко кричат о нарушении общественной безопасности, когда кто-то разрывает их хитросплетения, между тем как публика их никогда не замечала и потому не может ощущать их утрату».

Труд Канта положил начало знаменательной традиции в европейском духовном развитии. Суть ее состоит в том, что каждый дальнейший шаг вперед рассматривается как переосмысление накопленного теоретического богатства, которое бережно хранится, но не превращается в фетиш. Вспомним, что основной труд К. Маркса имеет подзаголовок «Критика политической экономии».

Познакомимся теперь с некоторыми исходными идеями «Критики чистого разума». Всякое знание, по Канту, начинается с опыта, но не ограничивается им. Часть наших знаний порождается самой познавательной способностью, носит, по выражению Канта, априорный (до-опытный) характер. Эмпирическое знание единично, а потому случайно: априорное – всеобще и необходимо.

(Априоризм Канта отличается от идеалистического учения о врожденных идеях. Во-первых, тем, что, по Канту, доопытны только формы знания, содержание целиком поступает из опыта. Во-вторых, сами доопытные формы не являются врожденными, а имеют свою историю. Реальный смысл кантовского априоризма состоит в том, что индивид, приступающий к познанию, располагает определенными, сложившимися до него формами познания. Наука обладает ими тем более. Если посмотреть на знание с точки зрения его изначального происхождения, то весь его объем в конечном итоге взят из все расширяющегося опыта человечества. Другое дело, что наряду с непосредственным опытом есть опыт косвенный, усвоенный. Так сегодня мы смотрим на проблему, поставленную Кантом.)

Далее Кант устанавливает различие между аналитическими и синтетическими суждениями. Первые носят поясняющий характер, а вторые расширяют наши знания. Суждение «все тела протяженны» аналитично, так как понятие тела уже включает в себя свойство протяженности. Суждение «вчера шел дождь» синтетично, так как понятие прошедшего дня не связано с дождливой погодой.