Когда Мария Дмитриевна умерла, Достоевский, конечно, страдал, и эти страдания могли только усугубляться тем, что его вполне могла мучить совесть – ведь у писателя к тому моменту в разгаре был уже новый мучительный, как он любил, роман с очередной красавицей, Аполлинарией Сусловой. Вот уж с ней-то Достоевский, как он хотел в молодости, поколесил по Европе – в которую его так тянуло и вместо которой он провел лучшие годы в Сибири.
Прощание с Семипалатинском было в жизни Достоевского не самой мрачной страницей…
Попрощаемся и мы с этим симпатичным гостеприимным городом.
И.С.
ВВЕРХ ПО ИРТЫШУ, ПО КАЗАЧЬЕЙ ЛИНИИ
В Семипалатинске у нас была запланирована экскурсия в Музей Абая (это их такой казахский просветитель был в XIX веке), но музей оказался закрыт и мы пошли в ресторан напротив. Ресторан как ресторан. С мучительным провинциальным пафосом и стандартным меню. А какое у вас есть вино? А какое хотите, есть даже французское! А какое французское? Официант задумался: какое? Ну я же сказал – французское… И все в таком духе.
Однако удалось попробовать местной экзотики – шашлык из карпа. Довольно оригинально. Очень нежный, с румяной корочкой и вовсе не костистый, как можно было сначала подумать. С пресловутым французским вином (оказалось ординарное бордо 2003 года) пошло на ура.
Вообще Семипалатинск произвел на меня хорошее впечатление чистотой улиц, красивым новым мостом через Иртыш, свежевыкрашенными церквями и мечетями и описанной уже в прошлый раз картинной галереей. Город русской экспансии, русского империализма, место довольно органичного симбиоза славян и тюрок.
Вот выдержка из протокола заседания Семипалатинской городской думы в начале прошлого века: «…слушался вопрос об объявлении выходных для торговли днях во время церковных праздников. Постановили, что в дни великих церковных праздников (по православному календарю) торговля в городе запрещена. В дни магометанских праздников торговля идет обычным порядком, поскольку в пределах Российской империи главной религией является православие. При голосовании депутаты разделились следующим образом. Из 19 депутатов-магометан шестеро проголосовали за запрет торговли в православные праздники, а 13 против. Из 12 православных депутатов все проголосовали за запрет торговли в православные праздники. Итого 18 голосами против 13 прошло первое решение…» Такие вот религиозные войны тогда бушевали в местном парламенте…
Краеведы говорят, что где-то здесь, в этих местах, погиб Ермак – русский конкистадор, зарезанный туземцами. Ох уж эти мне казаки-разбойники! Как это у Рылеева:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой…
Хотя, наверное, патриоты Тобольска или какого-нибудь другого города на Иртыше придерживаются иного мнения…
Ну что сказать? Был я на этом «диком бреге». Постоял, посмотрел на необычно быстрое для меня, волгаря, течение. Река большая, мощная, красивая. Течет откуда-то из Китая в Сибирь, унося в Обь аромат уйгурских гор и степей…
Давным-давно с Севера и с Урала, из Березова, Тобольска, Томска шли русские казаки вверх по Иртышу, навстречу этим запахам, и основывали по пути крепости, остроги, города. Петропавловск, Павлодар, Семипалатинск, Усть-Каменогорск. Так, по аналогии с кавказской казачьей линией по Тереку образовалась сибирская казачья линия по Иртышу.
Вот по этой линии и отправились мы из Семипалатинска в Усть-Каменогорск. Дорога была ничего себе, терпеть можно, но иногда плохонький асфальт прерывался откровенной грунтовкой и мы тряслись со скоростью шестьдесят километров в час. Вокруг нас расстилалась степь. Уж сколько есть ее описаний и у Пушкина, и у Чехова, и у писателей поменьше рангом, а все мне кажется, что недоописали ее, что-то важное упустили, какую-то главную ее тайну – не раскрыли…
Вот, например, что воспринимают глаза, уши, нос? Вот сейчас, в данную минуту, из окна джипа?
Из-под колес передней машины поднимается белая пыль и уходит дымовой завесой влево вдаль, постепенно растворяясь в бесконечном пространстве. Свежий полынный ветер несется в лицо, принося с собой не только запахи, но и звуки. Звуки следующие: собственно шумит сам ветер, потом, по случаю весны, журчат мириады мелких ручейков, ну и птички…
Степь неровная, она большими океанскими волнами переваливается и вправо, и влево, и вперед, сколько видят глаза, и сзади она тоже уходит за горизонт. Степь зеленая, покрытая невысоким разнотравьем. Изредка торчат из земли куски замшелых валунов. На них обязательно сидит ворон или галка. Высоко в небе парит коршун, высматривая мышку или суслика.
Пастух неопределенного возраста верхом на коренастом коньке сгорбился в седле и смотрит в нашу сторону, сильно сморщившись от солнца: глаза-щелки, верхняя губа поднята, видны прокуренные зубы. Вокруг него либо сотня баранов, либо с два десятка коров. Никакой романтики в пастухе нет. Похоже, что он и не подозревает, что по-английски его зовут «ковбой». Пастухи встречаются часто, то близко к дороге, то вдалеке. Бесконечная степь кормит все эти бесконечные стада бесконечно давно. И, как писал Толстой, над всем этим вечное, бесконечное небо… В данном случае бледно-синее, с высокими перистыми облаками.
Нас, людей, привыкших жить в конкретном стационарном мире, пугает это иначе организованное изоморфное пространство, где все повторяется и все так одинаково на протяжении тысяч километров. Поистине нужно обладать крепкой психикой кочевника, чтобы не потерять себя в этом странном мире грандиозного однообразия.
У Джека Лондона есть такой образ бесконечных арктических снегов – «белое безмолвие». Он пишет, что редкий человек может выдержать его несколько дней и не сойти с ума. А тут тысячи лет целые народы живут в степи, и ничего… Изредка взбрыкнет какой-нибудь джигит, соберет орду и давай покорять и грабить страны, лежащие по краям Дикого поля. Пограбит лет сто, а потом опять все постепенно успокоится и затихнет. Лет этак на пятьсот…
Постепенно вдалеке начинают подниматься алтайские хребты с белыми пятнами снега наверху, степь кончается, и мы въезжаем в совершенно иной мир суровых и величественных гор. Здесь, на краю горной тайги и степи у впадения реки Ульбы в Иртыш, расположен Усть-Каменогорск, столица Восточного Казахстана.
В городе развита цветная металлургия. Аж три завода: титаномагниевый, свинцово-цинковый и УМЗ22 – составляют гордость казахстанской промышленности. Город сравнительно богатый. Нет в нем нашей провинциальной убогости, но и каких-то выдающихся архитектурных сооружений я тоже не обнаружил. Стоит еще, наверное, со сталинских времен Дом культуры «Металлург», банальная серо-буро-малиновая реплика Парфенона с неожиданно богатым коринфским ордером, – вот, пожалуй, и все. А так все чистенько, зелененько…
Характерной чертой города (во всяком случае то, что мне бросилось в глаза) явилось отсутствие богатых предместий. Казалось бы, как: три мощных завода производят дорогущую продукцию, пользующуюся бешеным спросом на мировом рынке. Значит, в городе полным-полно богатых людей. А следовательно, должны быть богатые предместья с красивыми особняками, дорогие автомобили, магазины и рестораны, высокий уровень сервиса, шикарная, яркая и красивая ночная жизнь. Но ничего этого нет!
Нет, то есть кафе и ресторанчиков навалом, магазинов предостаточно, есть даже в самом центре некое подобие шопинг-мола, на окраинах города стоят вполне сносного вида кирпичные и деревянные дома. Но это все не то. Это все пресловутый средний класс. А где нувориши? Где золотая молодежь? Где все эти «Шеваль Бланк», «Шато Петрюс», свежие устрицы, «Шопард», «Брионии», «Вы поедете в этом году на Лазурный Берег», «Он ей купил «порше», дом как нормандское шале, дети в Англии? Где гувернантки, вышколенные официанты, домашние учителя, вечно радостные продавщицы, с которыми можно украдкой перемигиваться?
