Да, чужая раса, не такая, как своя. Но что с того? Оглянувшись вокруг, столько замечаешь русских, но с вполне раскосыми глазами людей – от Пелевина до Сельянова, а еще ж Шукшин, и Валентин Распутин, и Слава Курицын, и сам Лев Толстой, и тот же Достоевский, о котором речь. Азия – это вещь такая, нешуточная…
Есть, конечно, еще одно препятствие для того, чтоб сродниться с Азией и принять ее за свою: это ее языки, которые по романтическому накалу заметно отличаются от, допустим, французского. В языках тюркской группы звука Ы и твердого Ж еще больше, чем в русском. Однако же научившись объясняться на ломаном казахском, ты с удивлением осознаешь, что тебя понимают и турки, и азербайджанцы, и узбеки. И – что совсем немаловажно – татары, которые дают русской жизни такую важную составляющую, что без нее и не поймешь, что в стране и как.
ЖИВОПИСЬ
Любопытно, что в Семипалатинске расположился Музей изобразительных искусств – неожиданно для этих мест богатый. Он носит имя супругов Невзоровых, которые еще при Советской власти подарили этому заведению свое прекрасное собрание картин. Кто они такие, эти Невзоровы? Почему отдали такие богатства чужим людям, в далекий провинциальный город? Бескорыстные ли они любители искусства или какие грехи замаливали? Или им сделали предложение, от которого они не смогли отказаться? Об этом не принято говорить там. Вскользь только упоминается, что в войну коллекционер Невзоров был неким начальником на строительстве Байкало-Амурской магистрали, где в основном работали зэки.
Идешь по залам простого семипалатинского музея – и вдруг твоему взору открывается сам Венецианов, «Гадание на картах». Обычно, публикуя репродукцию этой картины, в каталогах ставят пометку: «Местонахождение неизвестно». А она вон где! Прежний хозяин, может, сгинул на БАМе – или, наоборот, спас свою жизнь ценой этой картины. Поди знай, как оно было на самом деле…
Приятно, находясь в семипалатинском музее, остановиться на минуту у работ Сильвестра Щедрина, того самого, что вперед барбизонцев додумался рисовать на пленере. Он был, может, первым русским художником, который прекрасно устроился на Западе и жил там своим ремеслом! Если пытаться найти этому современный аналог, то это будет Андрон Кончаловский, который прижился в Голливуде. Кстати, в Семипалатинске есть работа и деда режиссера, художника Кончаловского – с битыми вальдшнепами, головы которых мертво свисают со столешницы. Есть там и выкупленный из крепостных Тропинин, и Левитан с неизменными березками, неплохой Крамской, натюрморт Хруцкого – из тех, с каких делали копии и развешивали по советским домам. «Вид на Валааме» Куинджи, «Башкир» Верещагина – и даже офорт Рембрандта.
Имеется и небольшой Брюллов – там Дафнис, приобняв голую Хлою, уделяет внимание такой малозначительной части ее тела, как большой палец ноги. Гм. При том что она уж сомлела, закрыла глаза. Хорош Суриков, «Боярыня Морозова», акварельный набросок размером с открытку. Саврасов, «Зима в деревне» – трогательная, пронзительная, по-парижски дымчатая картина с ватным каким-то снегом – и еще пара других его работ. Есть и рисунки Фалька – «Обнаженная», к примеру. Они так вроде скромные, достались музею за сущие копейки, но сегодня такие легко улетают с аукционов по 20 тысяч долларов.
Бросается в глаза весьма необычный Шишкин с соснами, но без привычного зеленого цвета, все сплошь серое и грязно-белое. Что так? А так, что Репин не дал Шишкину дописать картину и забрал ее себе, объявив готовой.
Особо надо сказать про Лебедева. Его «Пейзаж с воротами к остерии» настолько теплый и солнечный, что можно хоть полчаса на него пялиться. Лебедев был надеждой русской живописи – но, увы, помер молодым.
Стоит отдельного упоминания – не столько за картины, сколько за судьбу – и представленный тут советский художник Попков. Рассказывают, что его по ошибке застрелили инкассаторы: он на обочине ловил частника, открыл дверь остановившейся машины, сунулся внутрь – и получил пулю в лоб.
Конечно, основу коллекции составили работы из собрания Невзоровых. Но были и другие источники. Что-то музей покупал сам. Тут есть, к примеру, картина Клевера – одна из тех, что вагоном привез в город местный врач Бобов, основатель мединститута. Что-то музей покупал в Москве. В советские времена картины покупались по 15 тысяч рублей! Когда именно, какие, у кого – даже сегодня тут не любят об этом говорить, поскольку не разрешалось тратить на одну картину больше 500 рублей.
ДОСТОЕВСКИЙ
Из всех, кто когда-либо жил в Семипалатинске, самый великий – это, конечно, Достоевский. До сих пор сохранился дом почтальона Ляпухина, в котором Федор Михалыч снимал этаж. Он написал здесь «Село Степанчиково», «Дядюшкин сон» и начал «Бесов». Понятно, что теперь тут музей. Можно посмотреть, как жил классик: спальня и кабинетик, метров по девять, гостиная и столовая – чуть больше, кухня, везде – бедная простенькая мебель…
В те годы, как написал кто-то из современников, «во всем городе (в котором вдобавок не было тогда ни одной мощеной улицы, и некоторые принимали его за деревню) газеты получали человек 10–15, да и не мудрено – люди в то время в Сибири интересовались только картами, попойками, сплетнями и своими торговыми делами».
Надо сказать, что Федор Михалыч попал в эти месте не по своей воле. Тянуло его совсем в другую сторону. Свои желания, вспоминая конец 40-х, он описывал так: «Верона, Ромео и Джульетта – черт знает какое было обаяние. В Италию, в Италию! А вместо Италии попал в Семипалатинск, а прежде того в Мертвый дом…» Другой зэк, тоже писатель, Эдуард Лимонов, но поводу посадки коллеги возмущался: «В кружке Петрашевского всего лишь обсуждали новомодные западные идеи… Но в хваленой царской России этого было достаточно, чтобы быть арестованными». Формулировка приговора была потрясающа: «…за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева, – лишить <…> чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». Это всего лишь за недонесение! А мы еще жалуемся на что-то… После пяти лет каторги (ею, как известно, заменили расстрел) Достоевского отправили еще на четыре года служить рядовым – в 1-ю роту Сибирского 7-го линейного батальона, расквартированного как раз в Семипалатинске. Служба медом уж никак не казалась. Вот вам цитатка: «Как нижний чин, Достоевский участвовал в экзекуциях – стоял в строю и трясущимися руками опускал палку на спину какому-нибудь бедолаге, приговоренному начальством. Его уносили в конвульсиях с этих адских мероприятий. Нервные припадки, которыми он был отмечен с детства, начали перерастать в эпилепсию».
Но потом жизнь стала понемногу налаживаться. Достоевский из казармы переехал на частную квартиру, подружился не только с первым казахским интеллигентом Чоканом Валихановым (в тех краях часто вспоминают о дружбе «двух гениев двух народов»), но и с местным прокурором бароном Александром Врангелем, ценителем «Бедных людей». Врангель «свел рядового с губернатором, и скоро Достоевского произвели в унтер-офицеры. Перед ним распахнулись двери домов именитых горожан, где остальные гости постоянно его путали, правда, с денщиком и порывались всучить верхнюю одежду». Именно в Семипалатинске Достоевский завел наконец свой первый в жизни роман – это в 33 года-то! (Неудачные ухаживания еще на воле за знаменитой петербургской красавицей Панаевой, которая смеялась над влюбленным с его счастливыми соперниками, не в счет.) Счастливицей стала замужняя дама Мария Исаева, 28 лет, «с капризной нижней губкой и нездоровым румянцем на щеках, очень нервная и худенькая блондинка». «После того как ее супруга-пьяницу перестали принимать в приличных местах, она тоже безвылазно сидела дома и сильно страдала по этому поводу». Как только эта блондинка овдовела, писатель, как легко догадаться людям, знающим его натуру, тотчас же сделал ей предложение. Но! Избранница сперва провела роман с молодым учителем Вергуновым (Достоевский еще искал ему хорошую работу, чтоб тот мог устроить счастье любимой обоими женщины; господи, какая ерунда это все), а уж после, охладев к любовнику, согласилась. Страсти кипели такие, какие поди еще сочини: «В первую брачную ночь он с диким стоном упал и забился в судорогах: эпилепсия! Такой диагноз ему поставили впервые…» Кто-то из биографов написал, что «жена не смогла оценить мужа как писателя и в постели не разделяла его страсти». Вот так как-то все складывалось в Семипалатинске. Сплошная достоевщина. Такое впечатление, что мы где-то про это читали, про все путаные провинциальные страсти. Ну да писатель позже это все изложил, и не раз, в несколько измененном виде. Не только изложил, но и устроил ряд римейков и вариаций на тему своей собственной жизни.
