Сознание, что можешь потерять друга, есть лучший способ испытать, насколько любишь его.

Когда де Солн, слабо борясь, вернулся к жизни, он нашел Роберта терпеливо сидящим у своей постели.

– Сегодня скачки в Лоншане, – слабо выговорил он, зная, как страстно любит Роберт спорт.

– Я тоже думаю, – ответил Роберт странным, вызывающим голосом и страшно покраснел.

После этого они стали называть друг друга «маленький Джонни» и «Роберт», картавя на обоих «р».

Мужчины, как общее правило, редко становятся друзьями, а когда становятся, то кажутся совершенно чуждыми и резко противоположными по характеру. Однако именно в этих случаях дружба длится столько же, как и сама жизнь. Де Солн был слабого здоровья, физически невзрачный идеалист. Он был человек утонченной культуры, тонко чувствующий и влюбленный в книгу. Роберт был воплощением силы, блистал красотой и жил, как вообще живут люди этого типа, свободно. Он не был утонченным в каком бы то ни было отношении, и круг его литературных интересов ограничивался определенного сорта поэзией и книжками о спорте (эти две вещи вовсе не так противоположны, как думают, и их можно проследить, как родственные качества, в характере людей, которые любят лошадей и женщин).

Де Солн слегка зевнул, и, как бы в ответ, проснулся и Роберт. Он встал и потянулся.

– Клянусь, маленький Джонни, я чувствую себя лучше.

– Я пророк и даже в своем отечестве пользуюсь почетом, как таковой. Роберт, почему вы здесь?

Роберт подумал. Когда они встречались до сих пор, маленький Джонни был всегда в курсе всех его секретов, но не одобрял их.

– Потому что я счастлив, – сказал он после небольшой паузы. Де Солн стряхнул пепел.

– Кто это на этот раз?

Роберт сел и взглянул ему в лицо.

– Это совсем не тот тип, Жан. На этот раз нечто настоящее.

– Вы хотите сказать, что это начало становиться настоящим.

– Нет. Вы умеете вообще понимать. Это нечто настоящее.

Де Солн нагнулся вперед.

– Я верю вам, – сказал он грустно. – Я не смотрел на вас, когда говорил.

– Я хочу, чтобы вы увидели Тони. Она страшно молода, ей только восемнадцать, но…

– Восемнадцать! – отозвался де Солн, насупив брови. – Роберт, это нечестно.

Роберт густо покраснел.

– Вы должны выслушать меня, – сказал он. Он начал рассказывать ему жизнь Тони с самого начала. – После смерти Чарльза, – продолжал он, – у нее не было никого, как вы видите. Я не знал, что я ее люблю, пока однажды я не взял ее погулять. Она была так одинока, и у ней не было радостей. Она сказала мне: «Так тяжело быть молодой в весеннюю пору, когда некого любить!» Тогда именно, я в этом уверен, меня захватило то, что она так мала, одинока, мила. Я клянусь вам, я думал только поиграть. Вы ведь знаете, что я никогда не уходил без того, что мне хотелось, никогда в моей жизни. Я только хотел и с Тони пойти напрямик. Дело шло не только о ее молодости, но и о ее доверии, – и я почувствовал, что я просто не могу, что должен уйти. Я боролся, я страдал так, как никогда не считал себя способным страдать из-за женщины, и все-таки рассчитывал совладать с собой. Я устроил дела, чтобы уехать. Я оставлял все до последнего часа и тогда почувствовал, что я не могу оставить ее. Последовала длинная пауза.

– С тех пор мы живем вместе, здесь, на вилле, и мы очень счастливы. Бог мой, как мы счастливы! – Он оперся головой на руки и стал смотреть перед собой. – Вы увидите ее, – снова сказал он.

– Надеюсь, – сказал де Солн, – но, увы, не в этот раз. Я возвращаюсь сегодня ночью в Париж. Так жаль, что я не разыскал вас раньше.

Они недолго поговорили о других вещах, затем Роберт поднялся.

Де Солн наблюдал из окна, как он позвал свой автомобиль. Никогда в последующие годы не мог он забыть последнего взгляда, который бросил ему Роберт, и блеск его светлых волос, освещенных солнцем.

Если бы Роберт поехал по Виа Валериа перед завтраком, он встретил бы Фэйна, который приехал утром и направлялся тогда в Озиоло.

Он явился туда около часу, разгоряченный, пыльный, надменный и опечаленный. Тони приняла его в маленькой гостиной с ее прохладными серыми полотняными стенами и удобными, на английский манер, креслами.

Она даже улыбнулась при виде его. Он не ответил на ее улыбку.

– Роберт дома? – резко спросил он.

– Он не бывает к завтраку. Он, вероятно, будет к чаю.

– Я подожду.

– Жди, – засмеялась Тони. Фэйн был непереносимым человеком, и у него были забавно-дурные манеры.

Он положил шляпу и палку на диван, затем посмотрел на нее.

– Ты можешь себе позволить смеяться и чувствовать себя веселой и тому подобное, – сказал он. – Это нам, твоим родным, суждено переносить весь срам и все, что с ним связано. Это достаточно тяжело для нас, могу тебя уверить.

Тони серьезно смотрела на него.

– Вы не ответственны за мои действия.

– Мы не должны были бы, но мы все равно будем нести этот позор. Слушай, Тони, я приехал, чтобы просить тебя положить конец всему этому. Пока мы устроили так, чтобы скрыть все. По крайней мере, так мы полагаем, хотя кто знает, что говорят там, в клубах? Естественно, я последний услышу обо всем. Но, как я сказал, я приехал, чтобы убедить тебя бросить все это, забыть Роберта и вернуться. Ты можешь еще ехать в Германию, и умнее ничего не может быть. Не всякая семья согласилась бы.

Тони разразилась презрительным смехом.

– Ты, таким образом, предлагаешь мне пансион в Германии вместо всего этого, – и она рукой показала на комнату. – Жизнь компаньонки вместо Роберта, которого я обожаю, который обожает меня. Милый друг, ты с ума сошел или ты просто дурак?

– Конечно, я и не должен был ожидать, что ты подумаешь о других иначе. Твой ответ как раз такой, каким, я знал, он будет. Тебе дела нет, выйдет ли за меня Дафнэ или нет. Конечно, ты даже не понимаешь, почему ей не выйти. Но она, к счастью, чиста и невинна, а ее родные не дадут ей выйти за меня, пока ты живешь здесь с Робертом на такой манер. Тетя Гетти говорила, что я ничего не добьюсь от свидания с тобой. Мне следовало согласиться с ней и не тревожиться. Если бы я подумал, я бы понял, что от девушки, которая поступила так, как ты, нельзя ожидать, чтобы она почувствовала стыд или поняла чувства других.

Тони упорно смотрела на него.

– Ты говоришь, что любишь Дафнэ?

– Я не намерен говорить с тобой о ней, но, если тебе нужно знать это, я тебе отвечу: да, и довольно сильно!

– Это значит, что ты готов на жертву для нее?

Фэйн посмотрел на нее с удивлением.

– Я так думаю, – глухо сказал он.

– И, несмотря на это, ты чувствуешь горький стыд оттого, что я пожертвовала для Роберта тем, что, я полагаю, вы назвали бы моей чистотой?

– Есть маленькая разница между любовью к девушке и желанием жениться на ней и тем, что сделала ты.

– Не от Роберта и не от меня зависит то, что мы не можем пожениться; он бы женился на мне завтра, если бы мог.

– Женился бы? – сказал Фэйн. – Будем надеяться, что это так. Я думаю, что он теперь так говорит. Ему довольно просто говорить так, когда он знает, что его жена будет жить еще годы.

– Если ты скажешь еще что-нибудь подобное, то я тебя выброшу из дома.

Фэйн побагровел от злости.

– О, я уйду. Я был дураком, что вообще пришел. – Он повернулся к двери.

В его опущенных плечах и усталой походке было нечто, что тронуло Тони, несмотря на ее раздражение.

– Фэйн, – сказала она.

Он обернулся.

– Разве, если я даже не могу исполнить того, что ты хочешь, мы не можем остаться друзьями?

Он горячо схватил ее руку.

– Тони, я же знаю, что ты приличный человек, – неужели ты не придумаешь? Неужели ты не постараешься бросить такую жизнь? Это разрушает все мои виды на счастье, – и он нелепо покраснел.