Все кончилось поездкой вчетвером, чтобы напиться чаю за городом. Тони сияла от счастья. Она была с дядей Чарльзом, с Дафнэ, с двумя людьми, которых она любила, и это было пиршество, настоящее чудесное пиршество, ее собственный праздник.

Лорд Роберт лениво рассматривал ее и не находил основания изменить свое первое мнение о ней. Она была все еще некрасива, более или менее, но во всяком случае некрасива, и все еще «чертовски забавна».

Они пили чай в Доркинге, в гостинице, на краю лужайки. Тони разливала чай и поддерживала разговор.

Дафнэ, как и многие красивые люди, чувствовала, что с ее стороны не требуется усилий. Это предположение является причиной безделья многих красивых женщин. Внешность, безусловно, составляет краеугольный камень в здании общественного успеха, но, чтобы укрепить этот камень, требуется немного обыкновенной извести.

Тони блистала, была весела, сэр Чарльз забыл свою болезнь, а лорд Роберт свою скуку. Он откинул голову назад и смеялся, когда Тони описывала визит Фэйна к ней. Тони удивительно хорошо подражала манере молодого «итонца». Теперь она смеялась над Фэйном, но в свое время этот визит причинил ей невероятную боль. Она ждала его – это ожидание едва проявлялось в ней, но за ним скрывались и сильное желание любить, и потребность быть любимой.

Фэйн не нуждался ни в том, ни в другом. Он стал большим красивым юношей с аффектированным голосом и болезненным страхом сделать что-нибудь противоречащее принятым правилам. Он откровенно сказал Тони, как он боялся встречи с ней и того, что она его опозорит.

– Мне бы было очень неловко, если бы ты оказалась тем, что ты была, ну да, ты знаешь, какой ты обыкновенно бывала.

– Но почему, если ты сам изменился, ты не мог допустить, что изменилась и я?

– О, я не знаю, милое дитя, но каждому надо быть действительно осторожным по отношению к своим родственникам.

Он взял у Тони взаймы все ее карманные деньги и отбыл с важным видом.

Тони была в восторге от лорда Роберта. Его заразительный смех, его огромный рост, его внешность – все нравилось ей.

– Он похож на тигра, на крупный прекрасный экземпляр, он весь – блеск, весь – топазовый и сама жизнь, – сказала она дяде.

Тот засмеялся и сказал ей, что у нее очень живописная манера выражаться.

Ее спальня находилась теперь в самом большом дортуаре, и в ней была книжная полка, сокровища которой дядя Чарльз обязательно должен был посмотреть.

Он должным образом познакомился с ними.

Сказка о «Водяных детях», Андерсен, «Питер Раббит», сокращенная биография Генли, Теннисон, «Сказка о маленькой белой птичке», «Философ под крышкой» и две-три книжечки религиозного содержания.

– А Броунинг еще совершенно не интересует меня, – сообщила ему Тони. Чарльз скрыл улыбку. – «Мать» мне не разрешает купить его, а что хорошего в том, чтоб желать вещи, которых ты не можешь иметь. Я делаю вид, что не хочу, и это меня облегчает. – Она стала коленями на кровать. Ее стройная фигура казалась выше, и смуглые ножки выделялись на белом покрывале. – Ноги у меня стали красивые, – самодовольно заявила она Чарльзу, – они тоньше, чем у большинства других девушек, даже чем у Дафнэ, они так же красивы без обуви, как и в обуви.

– Суета сует, – пробормотал Чарльз.

– Это не тщеславие, это самооценка, – объяснила Тони, когда они спускались по каменным ступеням рука об руку.

Снова волнение и печаль при расставании.

– Не надо, дорогая, не надо, – шептал Чарльз вздрагивавшей в его объятиях Тони, – я снова скоро тебя навещу.

Она подняла свое перекошенное личико.

– Неужели ты думаешь, что это примиряет меня с твоим отъездом? – сказала она, задыхаясь от слез. – Сейчас твой отъезд причиняет мне огромное страдание, а твой скорый приезд – эта мечта, которая еще должна осуществиться.

Радость от присутствия лорда Роберта отошла на задний план, и она рассеянно попрощалась с ним.

– Разве вы меня не поцелуете? – спросил он полушутя.

Она густо покраснела.

Чарльз уже пошел к мотору, а Роберт стоял внизу, улыбаясь ей.

– Вы не понимаете, – сказала она жалобно, – он ведь только что ушел. – Она повернулась и побежала наверх.

– Эта молодая особа, ваша родственница, – странный ребенок, – заметил Роберт.

Чарльз откинулся назад, и его лицо выглядело более усталым, чем раньше.

– Я только надеюсь на Бога, что она будет счастлива, – сказал он. – Она принадлежит к числу людей, требующих очень многого потому, что она сама отдает все. Она этого еще не знает, но позже поймет.

– Маленький бедный чертенок, – коротко сказал лорд Роберт и замолчал.

Чарльз отказался от его приглашения, и он медленно поднялся к себе один.

Слуга подкатил к огромному креслу маленький стеклянный курительный столик и вышел из комнаты. Роберт сел.

Целый сноп писем ждал его, половина из них – счета, вторая половина была написана большей частью мелким женским почерком.

Комната его была меблирована очень странно. Стены были покрыты панелями: вперемежку полоса старого золота с полосой темного дуба. Ковер был бронзового цвета, большие кресла были обиты натурального цвета кожей с тиснеными лилиями несколько более темного оттенка. На темной полке над камином стояли две фотографии в серебряных рамах. Это были фотографии женщин: одна – светской женщины, другая – женщины более дешевого типа красоты. На обеих, курьезно, была одинаковая надпись: «Тебе». Роберт посмотрел на них, когда зажигал папиросу, и слабая улыбка искривила его губы. Это отнюдь не было улыбкой самомнения, скорее улыбкой чистой радости. Он с удовольствием потянулся и стал вскрывать письма.

В одном из них была записка с обозначением дня матча в поло.

Оно было от человека, жившего только спортом, и дышало дружеским расположением, так как общество Роберта, если было заманчивым для женщин, являлось не менее желанным и для мужчин.

Он прочел все письма, проклял счета, выкупался, переоделся и ушел из дома на весь вечер. Позже он поехал в оперу. Там была дама, которую он хотел видеть. Из своей ложи он наблюдал за Чарльзом, одиноко сидевшим в креслах. Он слабо вспомнил послеобеденное время, красоту Дафнэ, монастырь, чаепитие и странное очарование Тони.

«Некрасива, но привлекательна», – было последней ясной мыслью о ней.

Умственно близорукие люди неизменно откладывают неприятное как только можно дальше; просто глупые надеются избежать его, мужественные идут навстречу зубному врачу, когда боль еще переносима, исходя из того, что, чем раньше остановить боль, тем скорее выздоровеешь. Леди Сомарец откладывала возвращение Тони домой, пока ей не исполнится пятнадцать с половиною лет. Настоятельница умерла, и сэр Чарльз, в котором раздирающее душу письмо Тони пробудило полную тревоги энергию, настоял на ее возвращении.

Леди Сомарец согласилась, потому что ничего нельзя было поделать, но сделала она это против воли. Ее старая нелюбовь к Тони утихла, возбуждаемая проходящими припадками ревности, когда она узнавала о посещении Чарльзом монастыря, но она разгорелась, как встарь, когда Тони должна была вернуться. Нет ничего более необъяснимого, чем антипатия одного человека к другому. Нелюбовь, как и любовь, которая загорается мгновенно при первой встрече, есть чувство длительное. Оно охватывает железными тисками душу и редко освобождает ее.

По отношению к Фэйну леди Сомарец испытывала почти нежность. Ей нравились его рабское послушание и приличные манеры. Она совершенно не понимала несколько раздражительной мягкости Чарльза по отношению к мальчику и склонна была думать, что он исполняет в этом случае долг родства, но не чувствует привязанности.

Тони приехала к вечеру. Когда карета выехала из парка и двинулась по Гросвенор-стрит, она выдвинулась и стала оглядываться кругом. Все снова воскресло в ее памяти: маленькое уличное дитя, дождливый день, первое вступление в большой подъезд. Как давно-давно, показалось ей, было все это! Она слегка вздрогнула при воспоминании. Все ее мысли стали смутными. Начальница умерла, и ей казалось, что она чувствует ее отсутствие при каждом своем дыхании. Дафнэ уехала учиться во Францию. Ее собственная жизнь в монастыре осталась позади.