Свежесть Тони, ее жизнерадостность, ее сверкающая молодость взывали к нему, если еще можно взывать к человеку пресыщенному. К тому же, насколько он знал, она никогда не восхищалась им и, наверное, никогда не увлекалась. Он смотрел на нее неудовлетворенно. Где-то в глубине души, под мертвящим слоем эгоизма, он чувствовал, что поступает нечестно. Девушка была еще совсем ребенком и в некотором роде его родственницей. Он находился в том опасном состоянии, когда мужчина самого себя убеждает, что не любит, для того чтобы заглушить в себе чувство стыда, которое твердит ему, что он любит.

«О проклятье! – сказал он с раздражением про себя. – Было безумием приехать сюда после всего». Он никогда бы не приехал, говорил он себе, если бы ему так чертовски не надоело все в городе.

Тони кончила чтение поэмы и некоторое время глядела вдаль на море. Ее глаза цвета янтаря блестели от отражения солнца в них. Она вдруг быстрым движением повернулась к нему.

– Я бы отдала все – мои надежды, мои мечты, даже жизнь мою, чтобы быть так любимой, – сказала она серьезно.

– Что вы знаете о любви? – спросил ее Роберт.

Кровь прилила к белому лицу Тони.

– Я знаю достаточно для того, чтобы быть в состоянии чувствовать, что если бы я любила то любила бы именно так: безрассудно и безгранично.

– Что вас заставляет так чувствовать? – настаивал он.

– То, что я стала взрослой, – медленно ответила она. – Мне кажется, что люди живут до определенного возраста то счастливо, то несчастливо – как случается, причем это счастье всегда более или менее материального характера и зависит, я думаю, от вещей, а не от людей, – и вдруг в один прекрасный день что-то происходит, и человек уже больше не тот. До смерти дяди Чарльза я даже не предполагала, что могу ломать себе голову, раздумывая о чувствах или о тому подобных вещах, но это случилось. Самое страдание мое научило меня понимать, что если человек умеет сильно чувствовать горе, то он так же сильно умеет чувствовать и радость, – да и чтение отчасти открыло мне глаза. Я слышу, как девушки говорят о любви, и я знаю, что это совсем не то, что я понимаю под любовью. Это – дешевое эхо любви. Я жажду любви, – вызывающе сказала она, – прекрасной любви, я жажду жить…

Нет ничего прекраснее любви – я хорошо это знаю.

Это вы можете видеть по ней и по мне. Я хотела бы знать, скажет ли это кто-нибудь мне когда-либо?

– Я не думаю, чтобы вам следовало терзаться по этому поводу, – сказал Роберт, смеясь. – Вы принадлежите к тем женщинам, которых любят. Женщин, обладающих магнетизмом, всегда любят.

– А я обладаю? – спросила Тони, затаив дыхание.

Он снова рассмеялся. В его глазах было странное возбуждение.

– Я бы сказал, что да, – ответил он, беспокойно двигаясь по траве.

Тони глядела блестящими глазами на море. Все убожество и печаль ее школьной жизни были забыты за острым интересом данного момента.

Ни одна тема в мире не увлекает так, как обсуждение человеком его собственного отношения к любви. Тони застенчиво повернулась и посмотрела на Роберта. Смутные отрывки из разговора девушек в спальне пронеслись в ее уме. Она рассматривала его с их точки зрения и находила безупречным.

Он задумчиво смотрел на дерн, поджигая его кончиком папиросы. Тони видела его красивую голову, чистый разрез губ под коротко подстриженными усами. Слабая золотистая полоска волос блестела на его щеке там, где прошла бритва. Он был привлекателен, мужествен, он был таким, какой нравился девушкам, о ком они вздыхали и мечтали.

Тони очень хотела знать, помнит ли Роберт поцелуй – тогда ночью, в море. Она о нем совершенно забыла, пока минуту тому назад не посмотрела на его рот. Лучше, чтобы тебя целовал такой мужчина, чем эти плюгавые курносые мальчишки, которые перевешивались через забор школы и свистом вызывали своих девиц. У ней мелькнула в уме мысль, которую она высказала вслух.

– Почему вы проделали весь этот длинный путь? Чтобы повидать меня? – спросила она с любопытством.

Роберт был страшно поражен этим замечанием, так как не предполагал в ней умения размышлять. Он смотрел на нее, насупившись.

– Я приехал, очевидно, потому, что хотел вас видеть.

Тони доверчиво посмотрела на него:

– Это страшно мило с вашей стороны.

– Когда человек осуществляет свое собственное желание, это нельзя считать добродетелью с его стороны.

– Но исполнение желаний другого лица есть, несомненно, добродетель. Я была так несчастна в школе…

– Несчастна?

– Да, правда. Тетя Генриэтта написала мисс Чэн и сообщила ей всякие вещи обо мне. Девушки как-то об этом узнали, и теперь я – как выброшенная.

– Вы хотите сказать, что девушки бойкотируют вас?

Она кивнула головой.

– Это неважно. Это не может долго длиться. Не будем говорить об этом, лорд Роберт… то есть Роберт-дьявол. Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали, если только вы хотите. Я вам буду так благодарна. Дело вот в чем: не можете ли вы попросить Фэйна взять меня отсюда? Я могу поехать за границу в качестве гувернантки или даже взять такое место здесь, на родине. Я хорошо владею языками и думаю, что умею преподавать. Свою жизнь здесь я ненавижу. Вы попросите его?

– Я заставлю его взять вас отсюда, – сказал Роберт сквозь зубы. – Бедная девочка, вы пережили ужасно скверное время из-за этого.

Тони не поддалась чувству самосожаления.

– Я могла бы иметь еще худшее время, – быстро ответила она в уверенности, что он поймет и будет рад. Так и было. Он рассмеялся, показывая свои белые зубы под подстриженными усами.

– Знаете, Тони, вы маленький, удивительный поросенок.

Напряженность последних минут исчезла, и они уже вместе смеялись снова.

– Побежим вперегонки до того куста вереска, – предложила Тони, – и, если я выиграю, вы должны научить меня курить.

– Хитрая женщина, – сказал Роберт и поднялся кряхтя. – Я достаточно стар, чтобы быть вам отцом, милая барышня.

– А вы разве чувствуете себя отцом? – поддразнила она его.

Он покраснел.

– Не совсем, – сказал он тихо.

Тони побежала, Роберт за ней, и, еще до того как она добежала до вереска, он поймал ее. Она поскользнулась и чуть не упала. Он протянул руку, чтобы схватить ее, и на момент они остановились, она – прижавшись к нему, а он – склонившись к ней. Тони чувствовала его тяжелое дыхание, и ей казалось, что его сердце бьется в ее груди. Она почувствовала вдруг странную слабость, дыхание ее сперлось, и, несмотря на острую боль, она страстно желала, чтобы это сладостное ощущение продолжалось.

– Тони, – сказал Роберт сдавленным голосом и сжал ей руку до боли.

Она видела, как лицо его побагровело, а глаза жадно, но испуганно смотрели. Внизу, в заливе, громко выла сирена. Звуки прорезали замкнувшуюся вокруг них тишину. Тони высвободилась и молча смотрела на Роберта. У нее явилось глупое желание – закричать. Она отвернулась и механически нагнулась, чтобы сорвать вереск.

– Я думаю, нам нужно отправляться, – сказал Роберт, и голос его показался ей странно холодным и чуждым. Она сразу поднялась.

– Я пойду за пальто и шляпой. – Роберт кивнул головой и пошел через кустарник к дороге, скрывшись за скалой.

Она слышала, как он открыл дверцу мотора.

Что случилось? Не рассердился ли он, не догадался ли он об ее ощущениях, не презирает ли он ее за это? Она вся задрожала при воспоминании об этих мгновениях.

– Не понимаю, – жалобно прошептала она. Роберт вернулся, чтобы взять плед. Он выглядел таким, как всегда.

– Мы остановимся в Трэфоне, чтобы напиться чаю. Я думаю, вы не прочь, не правда ли?

Она невнятно пробормотала «да» и была рада усесться в мотор и отдохнуть. Она чувствовала себя потрясенной, измученной. Роберт вскочил с другой стороны, и мотор двинулся.

– Я завтра возвращаюсь в Лондон.