Итак, он ушел, а Тони осталась одна. Леди Сомарец, которая высмеивала настойчивые просьбы Чарльза, чтобы Тони ничего не говорили о его операции, в конце концов обещала держать ее в неведении, но была чрезвычайно раздражена тем, что Чарльз так заботился о душевном равновесии девочки.

Последующие две недели были полны гнетущей тоски. Тони не позволяли видеться с дядей, не позволяли ей выходить иначе, как с Мэннерс, – унылые прогулки поблизости от дома или в парке.

С тетей она виделась за завтраком, и не больше. После ее полной жизни в монастыре нынешняя пустота казалась ужасающей. В состоянии отчаяния Тони спустилась вниз в библиотеку. Она нашла там Вальтера, Суинберна, Бодлера, Оскара Уайльда. Ее интересовала только поэзия, романы же не привлекали ее внимания. Она читала без конца, отравляясь музыкой и чудом слов. Там, где она не понимала значения, она впитывала в себя чувственную душу великолепного ритма и движения стихов.

Ум способной девушки в пятнадцать лет подобен мечу, который еще не был в действии, – он отточен и остер: обнажите его, и он сразу покажет свою силу. В течение долгих часов, проведенных в библиотеке, ум и чувства Тони пробудились к полной жизни. Ей не с кем было поделиться мыслями, которые возникали и бурно проносились в ее мозгу, и, однако, прочтя ту или другую поэму, она чувствовала такой безумный прилив жизненных сил, что ей казалось необходимым разделить его с кем-нибудь еще. Случай явился и поманил ее. Почему не выйти ей на улицу одной, без угрюмой прислуги, караулящей, как собака, каждый ее шаг? Солнце сияло, был божественный день.

Она поднялась наверх, надела шляпу, захватила кошелечек. Скорей на улицу, которая вела на божий свет! Поток карет и колясок был виден в конце улицы. Она пошла по направлению к ним. Вышла на Риджент-стрит и остановилась, как очарованная. Одна лавка за другой тянули ее к себе.

Молодой человек в шляпе на затылке и с папиросой в зубах посмотрел на нее. Он медленно пошел за ней и, наконец, подошел и приподнял шляпу.

– Здравствуйте, – сказал он, улыбаясь ей. Она улыбнулась в ответ:

– Здравствуйте.

– Красивые вещицы, не правда ли? – и он показал пальцем в желтой перчатке на драгоценности, выставленные в одном из окон.

Голос его показался Тони таким обычным и произношение тоже.

– Вы уже пили чай? – спросил он. – Я чувствую, что нет, тогда пойдемте вместе, а?

Это было настоящее приключение. Тони не задумываясь ответила согласием.

Молодой человек широко оскалился.

– Я догадался, что вы одна из этих маленьких канареек, – добавил он.

Тони посмотрела с удивлением и рассмеялась. Он также рассмеялся и взял ее под руку.

Этого она терпеть не могла, прикосновение всегда вызывало с ее стороны резкий отпор. Она не переносила, чтобы к ней прикасались люди, которых она не любит. Тони попыталась вырвать руку, но он держал ее крепче, все еще продолжая смеяться.

Они дошли до угла Гросвенор-стрит и собирались перейти улицу, когда завернувший из-за угла мотор остановился перед ними.

– Тони! – раздался голос из машины. Тони подняла глаза и увидела тетю.

– Это моя тетя, леди Сомарец, – сказала она, обращаясь к молодому человеку. Тот пробормотал что-то и, освободив ее руку, повернулся и ушел.

– Сядь, – сказала леди Сомарец, и голос ее резнул Тони, как ножом.

Они ехали до дома в полном молчании.

В будуаре Тони стояла и ждала.

Нехорошо было то, что она вышла, нехорошо, потому что Мэннерс была необходимым элементом каждого ее выхода, а она ничего не сказала ей, и все-таки она не заслужила того каменного молчания, которое разразится раньше или позже обжигающей, как серная кислота, речью.

– Ты раньше была знакома с этим молодым человеком? Что ты делала с ним?

– Ничего.

– Ты сегодня впервые встретилась с ним?

– Да.

– Кто же тебя с ним познакомил?

– Никто. Я… он…

– Так вот ты какого сорта девушка! Ты позволяешь любому человеку подойти к тебе и заговорить на улице, любому приказчику?

– Он первый заговорил.

Леди Сомарец коротко рассмеялась.

– Да я бы не удивилась, если бы ты мне сказала, что сама проявила инициативу. – Она была зла до бешенства. В ней было оскорблено ее чувство приличия, чувство, которое требует всегда, чтобы поступали как подобает.

– Я надеялась, что воспитание в монастыре сможет уничтожить следы твоей жизни в детстве. Я вижу, что совершенно напрасно считала это возможным.

Мрачное раздражение вспыхнуло в Тони.

– Вы никогда не позволяете мне выходить на улицу. Вы не даете мне увидеться с дядей Чарльзом. Я была совершенно одна все это время, мне хотелось хоть немножко почувствовать себя счастливой. Я не знала, что я поступила плохо. Я ведь не могла помешать этому человеку заговорить со мной. Я считала это просто приключением.

– Приключением? – леди Сомарец произнесла это слово, как если бы это была заразная болезнь. – Прилично воспитанные люди не знают приключений.

Тайный бес противоречия подтолкнул Тони.

– Вот почему, я полагаю, они все так глупы и ограниченны, – сказала она.

– Как ты смеешь так говорить со мной? – воскликнула леди Сомарец. – Ты, видимо, совершенно забыла, кто ты здесь. Я вынуждена напомнить тебе об этом и пояснить, что всем и во всем ты обязана твоему дяде и мне. Это мы платили за то воспитание, которое, судя по твоим словам, сделало тебя такой просвещенной и свободомыслящей. Ты находишься сейчас в моем доме не по праву, а потому, что тебя терпят здесь.

Два ярко-красных пятна выступили на щеках у Тони. Она нанесла обратный удар тем оружием, которое, как подсказало ее быстрое соображение, должно было ранить сильнее.

– Вы не посмели бы говорить мне такие вещи, если бы дядя Чарльз был здесь. Он не позволил бы вам этого.

Слезы ярости выступили на глазах леди Сомарец.

– Я сегодня же вечером расскажу обо всей этой истории твоему дяде, – сказала она с мертвящей холодностью, – и ты, я надеюсь, убедишься, что его мнение в этом случае совпадает с моим. Ступай к себе в комнату. Я верю твоей честности, что ты будешь оставаться там, пока я не позволю тебе спуститься вниз.

Тони вышла, охваченная до самозабвения раздражением и злобой. Весь ее прежний бешеный нрав, над смягчением и введением в рамки которого так много трудилась «мать» в последние пять лет, проснулся в ней снова.

Она ходила взад и вперед по комнате, и в уме ее кипел водоворот негодующих мыслей.

Затем она открыла дверь и побежала вниз.

На улице автомобиль еще ждал. Она села в него, с силой захлопнула дверцу и через окошко сказала шоферу адрес санатории на Портлэнд Плейс, где находился сэр Чарльз.

Полагая, что ее послала госпожа, шофер немедленно поехал.

После нескольких минут ожидания в приемной комнате старшей сестры сиделка пришла за Тони и проводила ее наверх.

Через открытую дверь до нее донесся смешанный запах цветов и хлороформа. Наконец она дошла до комнаты сэра Чарльза. Тони быстро и порывисто вошла и при виде дяди залилась слезами.

Она опустилась на колени возле его постели и плакала без конца.

Среди рыданий она рассказала ему все. Все свое одиночество, всю пустоту, жажду приключений, наконец самое приключение и все, что последовало за ним.

– Не спеши, старушка, – ласково сказал ей дядя, – я почти не могу разобрать. Ты в самом деле вышла на улицу и собиралась завести дружбу с бесстыжим молодым сорванцом?

– О, ты не понимаешь! – воскликнула Тони. – Я не знала, если бы знала, я не сделала бы этого, дядя Чарльз. Но откуда мне было знать? «Мать» никогда не говорила мне о таких вещах, а я ведь, кроме монастыря, нигде не была.

Чарльз видел, что она искренна в своем горе.

– Тони, – сказал он, – послушай, разве инстинкт не подсказывал тебе, что ты делаешь то, чего не следует делать?

Тони своими большими янтарными глазами смотрела на него.

– Нет, – сказала она, – нисколько, мне хотелось повеселиться, было так солнечно, молодой человек казался веселым, хотя и немножко странным, – ведь не может быть ничего плохого в том, чтобы повеселиться? Каждый же это делает, если может?