А отец? Он с ранней юности посвятил себя науке, познанию прошлого, истории народов Востока – эрудит и тонкий ценитель изящного, знаток древних языков. Что его объединяло с сорвиголовой, искателем удачи? Но, как ни странно, именно от отца Евгений услышал, что Сарычев весьма одаренный и прекрасно образованный человек. Редко кому покойный профессор давал подобную характеристику, особенно если учесть, что он трудно сходился с людьми.

Сам Сарычев никаких слухов о себе не подтверждал, но и не опровергал – в ответ на любые вопросы только загадочно улыбался и щурил пронзительно синие глаза: дерзкие, насмешливые, от взгляда которых многим становилось не по себе…

Из церкви похоронная процессия медленно потянулась на кладбище. Вскоре на месте последнего приюта профессора Тоболина поднялся холмик чужой красноватой земли, на который возложили венки и цветы. Потихоньку провожавшие в последний путь разошлись, и Евгений остался один. Кто-то тихонько тронул его за локоть. Обернувшись, он увидел Сарычева.

– Тяжелая утрата, – прикусывая ус, сказал Павел. Шляпу он держал в руке и слегка обмахивался ей, как веером: парило, видимо, к вечеру соберется дождь.

– Мне страшно, – признался Евгений. – Вы не согласились бы некоторое время пожить у нас?

– Чего ты боишься? – прямо спросил Павел.

– Все так ужасно, – опустил голову Евгений. – Смерть отца, заметки в «Русской мысли», разговоры.

– Агенты ЧеКа? – криво усмехнулся Сарычев. – Бред! Ты достаточно здравомыслящий человек и должен понять, что твой отец ничем не мог помешать большевикам. Тем более, находясь за тысячи верст от них и не занимаясь никакой политической деятельностью. Большевиков тебе здесь бояться нечего.

– Тогда кому он помешал? В доме сущий разгром, – вздохнул юноша. – Вы просто не представляете.

– К сожалению, представляю. – Сарычев обнял Евгения за плечи и повел по кладбищенской аллее к выходу. – Что-нибудь ценное взяли?

– Вроде бы нет. Но я еще не все проверил.

– Проверь, – достав из портсигара папиросу, посоветовал Павел Петрович, – непременно проверь, и прямо сегодня же. Деньги у тебя есть?

– От отца остались кое-какие средства, пока хватит. – Евгений отвернулся и украдкой смахнул набежавшую слезу. – Пусто, одиноко. Вы тоже одиноки, Павел, отчего не женитесь? Вам, наверное, еще нет и сорока? Могли бы устроить свою жизнь.

– У меня прелестная компания закоренелых холостяков, – рассмеялся Сарычев. – Неженатыми умерли Спиноза, Кант, Дантон, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджелo, Гендель, Бетховен и даже автор знаменитого свадебного марша Мендельсон. Не хочется отставать от великих.

– Все шутите, – печально сказал Евгений, – а я, между прочим, серьезно.

– Если серьезно, то давай договоримся больше никогда не затрагивать эту тему, – Сарычев выбросил недокуренную папиросу и надел шляпу. – Пошли, помянем отца по православному обычаю.

Шагая рядом с ним, Евгений вдруг подумал, что навряд ли покойный отец был прав, говоря, что на Павла Петровича можно рассчитывать. Наверное, профессору просто импонировала независимость бывшего есаула, его странная способность как бы проходить сквозь людей и обстоятельства, ни с чем и ни с кем себя не связывая. Ну да Бог ему судья. Каждый сам выбирает себе дорогу в жизни, и не дело соваться с советами и поучениями, когда тебя об этом не просят…

Экономка успела прибраться после налета – полы вымыты, белье выстирано, поглажено и опять разложено по ящикам комодов, одежда вычищена и развешена по шкафам, бумаги собраны в пачки и сложены на бюро. Вернувшись с поминок, Евгений сел за стол отца и начал просматривать листки незаконченных рукописей, но все было перепутано, а на одной странице отпечатался след грязного башмака.

Вспомнилось, как в дом приехали репортеры и полицейские – вспышки магния, натянутые разговоры, допрос: что видели, кого подозреваете, не угрожали ли вашему отцу? Уже тогда, в тот страшный день, Евгений понял, что для репортеров случившееся в его доме просто очередная сенсация в разделе криминальной хроники, а для полиции – тухлое дело, которым не стоит всерьез заниматься. Кому охота разбираться с делами людей, оставшихся без родины? Лучше действительно все свалить на происки террористов из Чека и, придав убийству некую таинственную политическую окраску, положить его в долгий ящик, посоветовав репортерам не поднимать ненужной волны публикаций в эмигрантских газетах. Ну, был такой профессор Тоболин, ну, убили его, похоронили, и вечная ему память.

Отложив рукописи, Евгений закурил и уставился за окно. По небу ходили тучи, порывистый ветер гнал по мостовой мелкий сор; где-то хлопал плохо прикрытый ставень. Примяв в пепельнице сигару, юноша подошел к камину – надо проверить, цел ли тайник, устроенный отцом для важных бумаг? Отчего-то вдруг стало страшно открывать тайничок, даже ладони вспотели – а ну как там пусто? В последние три дня было не до тайника, к тому же в доме постоянно толклись чужие люди – репортеры, полицейские, коллеги отца по университету.

Сунув руку под каминную полку, Евгений потянул за металлическое кольцо, вмурованное в камень. Тот подался. Положив камень на пол, юноша вынул из образовавшегося отверстия небольшую стальную шкатулку. Она была заперта.

Облегченно выдохнув – если шкатулка заперта, значит, есть вероятность, что ее никто не трогал, – Евгений полез за ключом, спрятанным в гире высоких напольных часов. Отвинтив нижнюю часть блестящего латунного цилиндра, он вынул маленький ключ и, с замиранием сердца, вставил его в замочную скважину шкатулки. Легкий щелчок, и крышка откинулась.

Бумаги на месте! Вытерев выступивший на лбу пот – переволновался, – Евгений уселся за стол и занялся бумагами.

В шкатулке оказались документы банка, где покойный профессор хранил сбережения, и отдельно квитанция и доверенность на имя Евгения, дававшая ему право получить из сейфа коллекцию восточных древностей – профессор предусмотрительно не держал ее дома.

В белом запечатанном конверте лежало нотариально заверенное завещание: отец подробно перечислял принадлежавшие ему вещи и точно указывал, кому что отдать в случае его смерти. Коттедж, деньги, авторские права на опубликованные книги и неопубликованные рукописи, архив и значительная часть раритетов из коллекции переходили к сыну – Евгению. Остальные собранные редкости профессор распорядился безвозмездно передать музеям, колледжу, университету и благотворительному фонду. Оговаривалось, что именно из коллекции сын может продать. Особо был выделен в завещании пункт, касающийся небольшой статуэтки, получившей название «Золотой Будда».

Евгений помнил эту столь ценимую отцом статуэтку – высотой примерно в ладонь, на лице божества застыло потустороннее выражение, глаза полуприкрыты, на шее ожерелье. Будда сидел на подставке круглой формы, так же, как и статуэтка, покрытой позолотой. Отец как-то обещал рассказать историю статуэтки, но так и не успел.

В завещании он просил сына передать «Золотого Будду» в дацан – монастырь буддийских монахов, – известный, как Обитель Синих Скал.

Сложив бумаги в шкатулку, Евгений задумался – стоит ли сейчас заниматься коллекцией? Единственное, пожалуй, он сходит завтра в банк, оформит документы и, получив из хранилища статуэтку, отвезет ее монахам. А с остальным можно подождать. Раз отец хотел вернуть реликвию буддистам, так тому и быть.

Резко протрещал звонок стоявшего на столе телефона. Юноша невольно вздрогнул от неожиданности и снял трубку:

– Алло!

– Это Тоболин-младший? – раздался в наушнике незнакомый мужской голос. – Евгений, кажется?

– Да, это я. Кто говорит?

– Знакомый вашего покойного батюшки. Меня зовут Алексей Владимирович. Я тоже русский и тоже коллекционер. Мы договаривались с вашим отцом относительно продажи некоторых экземпляров его коллекции, а вчера я прочел в газете об ужасном несчастье, постигшем вашу семью. Примите искренние соболезнования. Прискорбно, очень прискорбно.