Глушков и Бакулев поняли все, но гнали прочь страшные мысли, отчего все они оказались незаконченными, как обрывки газеты.

Бакулева первым повалили на землю. Двое узбеков держали, насев на него, третий занимался его руками. Срезав стягивающий запястья хомут, он связал их спереди веревкой, подергал ее – узлы держали крепко.

Русских подняли на ноги одновременно. Ни секунды паузы. Они даже не успели обменяться взглядом, как виловый погрузчик оказался в метре от них. Водитель поднял вилы на такую высоту, чтобы облегчить работу товарищам; тем оставалось только удерживать руки пленников над головой. Он подал машину вперед, и когда вилы прошли между руками пленников, он тут же поднял их и изменил угол наклона. Все. Теперь русские не могли сорваться с вил, разве что скользнуть ближе к подъемному механизму с его толстыми цепями. Водитель тем временем отрегулировал высоту так, что ноги пленников едва касались земли. Они могли только чувствовать ее, и это походило на удушье.

Толпа взрослых расступилась, давая дорогу детям. Их было тридцать четыре. Они подходили со стороны каменной кучи и казались высокоорганизованным существом, не раз выполняющим эту работу. Каждый из детей, возраст которых колебался от двенадцати до четырнадцати лет, брал камень и, выбрав жертву, бросал в нее с расстояния трех-четырех метров. Потом возвращался за новым снарядом.

Первый же камень, брошенный рослым мальчиком, рассек Глушкову лоб. Кровь потекла по лицу, заливая один глаз. Второй камень попал в плечо. И началось. Частота попаданий нарастала, пока не достигла пика, при котором камни летели каждые две секунды. Ни Глушков, ни Бакулев не видели и не слышали, как вернулся погрузчик и пополнил арсенал. Большие и маленькие, они причиняли разную боль, но с каждым новым попаданием немел новый участок тела, как будто отмирал. Через пятнадцать минут тело не чувствовало боли. Но голова – разрывалась от боли. Она походила на кусок гранита, по которому шли трещины, и с каждым ударом молота они становились все глубже и шире. Через пятнадцать минут погрузчик приподнял их на полметра, поскольку под ногами жертв выросла куча камней.

Глушкову казалось, голову его раздирали на части веревками, вогнав крюки в лоб и затылок, в виски. Даже вверх кто-то тянул. Он кричал что-то нечленораздельное, просто вопил от боли, призывая смерть побыстрее забрать его, проклинал жизнь и поносил Бога последними словами. Его лицо превратилось в бесформенную массу, с которой свисали кровавые лохмотья.

Первым умер Сергей Бакулев. Он всеми силами старался достать ногами земли, чтобы оттолкнуться; но он отталкивал камни, скопившиеся под ногами. А когда умер, тело его обмякло, обвисло настолько, что он стал на полные ступни.

Глушков продержался на десять минут дольше. Он сошел с ума за минуту до того, как душа покинула его тело.

Султан к этому времени съел все конфеты. Бросив пустую коробку под ноги, он отер руки и губы так, как будто все это время лузгал семечки, и сказал Алимджану:

– Заплати детям. Пусть их родители купят им еду и одежду.

Казалось, дети подходили к Алимджану за деньгами в той же очередности, с которой бросали камни.

Москва

Генерал Баскаков открыл сейф, с трудом вынул из него кейс банковского типа – серебристый, с продольными ребрами, похожими на реданы быстроходного катера, вместительный. Еще сегодня можно успеть перевести деньги на счет Эстебана, подумал он. Вызвав бухгалтера – лет сорока пяти сутуловатого мужчину – он отдал ему распоряжение. Тот бросил короткий взгляд на человека, которого знал под именем Виктор Данченков, и быстро вышел из кабинета.

Генеральский кабинет имел округлую форму, словно высеченную в бетоне. Центральное место занимал рабочий стол – с обязательный настольной лампой под зеленоватым абажуром и письменными принадлежностями. Второе, что бросалось в глаза, – это пара окон, этакий стереосвет по обе стороны стола. Массивный сейф находился в углу кабинета: незаметный, облагороженный грабом, он стоял справа от двери. Слева – роскошный глобус. Баскаков обожал раритетные машины и неспешную езду – правда, на грани возможностей машин из своей коллекции. На одной из картин, занявших место на стенах кабинета, был изображен «Хорьх» с двухцилиндровым двигателем и мощностью пять лошадиных сил, первый автомобиль Августа Хорьха.

Не сразу бросался в глаза монитор: его скрывала настольная лампа, и он был расположен так, что смотреть на него можно было только, развернувшись за столом. Это говорило о том, что хозяин кабинета пользовался компьютером от случая к случаю.

Соседний кабинет занимал бухгалтер компании, отличный специалист в своем деле и военный в отставке – впрочем, как и большинство служащих фирмы. Приемная была обставлена таким образом, что как бы объединяла два кабинета. Однако между кабинетом Баскакова и приемной была еще одна комната – Михаила Чащина, человека, которого чаще всего назвали референтом генерала. Чащин никогда не составлял доклады для босса, но был его главным консультантом по определенным вопросам.

На Баскакове был пиджак темно-серого цвета и в тон голубоватой рубашке галстук. На мизинце правой руки – неброская печатка с опалом.

Он вышел из-за стола навстречу гостю, которого не видел пять или шесть месяцев. Не изменяя давней привычке, генерал, положив вытянутые руки на его плечи, долго рассматривал вошедшего. Со стороны казалось, Баскаков сейчас крепко прижмет его к груди и расцелует, как Брежнев Хонеккера. Михаил Чащин, проводивший гостя в кабинет шефа, дождался от последнего жеста и вышел, прикрыв за собой дверь. Чащин был вторым и последним человеком в фирме, который знал имя, фамилию, кличку и род занятий этого человека.

– Как тебя называть? – проявил такт Баскаков, другим жестом предлагаю гостю сесть в кресло.

– Как прежде.

Валерий Кознов привычно устроился в кресле, положив руки на мягкие подлокотники. На одном из них уже стоял стакан с виски. Он любил этот шотландский напиток за его «самогонный», мягкий и неповторимый вкус. Единственный напиток, которым он мог запить виски, было само виски; и если закусывать его, то только льдом.

Он припомнил события почти тридцатилетней давности. Подполковник Утяшев, выписавший ему первую «лицензию на убийство», как-то сказал: «Давай-ка придумаем тебе позывной». Недавно в газете «Советский спорт» он увидел снимок пуэрториканского боксера Эстебана де Хесуса (Иисуса), который выступал на профессиональном ринге в легкой и полусредней весовых категориях. На счету Эстебана были победы над знаменитым Рэем Лампкиным, Хулио Мединой. В 1981 году Эстебан застрелил подростка. Внешне Эстебан и Кознов были похожи, только последний был выше и мощнее; особенно их объединяли глубокие темные глаза. «Эстебан?» – переспросил Кознов. Откровенно говоря, ему это прозвище не понравилось. «Какое-то оно китчевое». Разговор этот продолжения не имел. А вот кличка за Козновым закрепилась.

На взгляд Баскакова, Валерий Кознов заматерел. Лицо и руки его загрубели, как если бы он целый сезон провел на море, не сходя с борта своей яхты на берег выполняя обязанности и капитана, и матроса.

Баскаков предложил гостю выпить еще и через пару минут вернулся к нему со стаканом виски в одной руке и фотографией в другой; это была классическая сцена под названием «заказчик и исполнитель». За исключением одного «но»: этих людей связывало четверть века непростых отношений. Они не были особо дружны, но не проходило дня, чтобы не вспоминали друг о друге. Баскаков подал фотографию со словами:

– Знаешь этого человека?

Валерий Кознов мельком глянул на снимок, как будто заранее знал, что увидит именно это лицо, и кивнул, снова встретившись взглядом с генералом:

– Да, знаю.

– Сможешь его убрать?

– Да, – последовал короткий ответ.

– Нас связывали деловые, партнерские, даже дружеские отношения. Я доверял этому человеку долгие годы. Наивно полагал, что идем мы в одной упряжке. Что бы сказал отец этого человека, если бы был жив?..