От чужих глаз нас прикрывал танцевальный зал наверху – не дорогой клуб вроде «Софьи Власьевны», а обычная дискотека или как там она нынче называется. Словом, «грязные танцы». Кстати, это расхожее заморское выражение вовсе не означает танцев с грязными намерениями: просто молодые американцы приходили на такие танцульки сразу после работы, не переодеваясь…

Это была уже третья моя лекция о «Меморандуме Крашке» – именно так именовался документ, завещанный мне Паниным.

– Жил в довоенной Германии молодой физик и музыкант Эрвин Альгримм… – начал я.

(Когда я приступил к изучению меморандума, то сперва обрадовался, что Клаус Крашке немец – думал, уж немец-то мне всё аккуратно разложит по полочкам. Куда там! У этого бременского архивиста в голове тоже была слегка упорядоченная каша, так что хлебнул я с ним лиха.)

…Юный тевтон был дьявольски талантлив, только никак не мог определиться между физикой и музыкой. Физику он изучал не где-нибудь, а в Гёттингенском университете, а игре на фортепьяно его обучал родной гроссфатер – известный в Саксонии исполнитель.

В сущности его установки, названной впоследствии «контуром Альгримма», я даже не пытался разобраться, как и бедный гуманитарий Крашке. У архивиста тоже был полный разнобой: то ли студент ладил по вечерам в лаборатории принципиально новый электродвигатель, то ли он собирался создать электронный рояль. Словом, во время его эксперимента внезапно погас свет – выбило пробки во всём здании. Пока меняли пробки, незадачливый творец выслушал немало тяжеловесных немецких ругательств от своих камрадов и служителей. Энергию надо было экономить: в будущем Рейхе всё должно служить грядущей победе.

И всё бы ничего, но с рабочего стола (по другим воспоминаниям – с крышки рояля) пропала бутылка доброго вина «Либфраумильх» – Альгримм собирался отметить успех своего предприятия. Скорее всего, сосуд умыкнул в темноте кто-то из камрадов…

Напуганный изобретатель решился повторить свой опыт только через месяц, когда в здании никого не было – все ушли, чтобы принять участие в факельном шествии студенческого союза. На этот раз свет вырубило в целом квартале, а со стола исчез вольтметр.

Назавтра Эрвина вызвали к декану и строго предупредили, что его изыскания вполне можно квалифицировать как вредительство и саботаж и никакие хорошие оценки и блестящие успехи ему не помогут…

На счастье (или несчастье) Альгримма, Альберт Эйнштейн ещё не успел покинуть Германию, хотя всё шло к этому. Эйнштейн выслушал юного учёного, заинтересовался странными исчезновениями и даже набросал основы математического аппарата. «Это перспективное направление, мой юный друг!» – сказал гений и, вероятно, напрочь забыл: не до того ему было.

К неудовольствию родственников и соседей, Альгримм перенёс свои опыты в крошечный семейный домик на Розенштрассе. Там тоже начались проблемы с электричеством, но район был на отшибе и не успел ещё войти в моду, так что до поры обходилось.

Ученик Эйнштейна твёрдо убедился: любой предмет, помещённый в «контур Альгримма», после воздействия электрическим током исчезает неведомо куда…

Все попытки продемонстрировать открытый эффект друзьям и коллегам неизменно заканчивались здоровым смехом: «Да тебе, старина, в кабаре надо выступать! В темноте у публики много чего может исчезнуть под твою музыку!»

Дело в том, что опыт должен был сопровождаться игрой на фортепьяно. Иначе ничего не получалось. Да и тут не всякая музыкальная пьеса годилась: после многочисленных экспериментов Альгримм убедился, что подходят только две: бетховенская «Ода к радости» и, извините, «Майн либер Августин» (по другим источникам, это были «Песни странствующего подмастерья» Малера и «Лили Марлен»).

В общем, у Крашке получалось, что молодой Эрвин должен был одновременно и замыкать контур, и бить по клавишам… Ох уж этот сумрачный германский гений!

Тем временем Эйнштейн удалился в эмиграцию, и на тех, кого он благословил на занятия физикой, стали косо поглядывать. Напрасно Альгримм с чисто тевтонским упорством продолжал посылать свои разработки по многочисленным инстанциям – они неизменно возвращались с самыми жестокими резолюциями.

Кроме того, он со своей наукой напрочь забыл о необходимости политического роста – не вступил в национал-социалистическую партию, не участвовал в сожжении книг, проникнутых антигерманским духом, не сообщал куда следует о порочных настроениях среди коллег, даже не женился – словом, корчил из себя рассеянного учёного вроде Паганеля или Кейвора. Внешние события и убегающее время перестали для него существовать.

В общем, когда его вызвал арбайтгемайншафтсляйтер, сиречь руководитель университетского студенческого союза, крыть Альгримму было нечем. Напрасно он лепетал, что Бетховен и «Августин» есть высшее проявление арийского духа.

– Вздор! – сказал носитель непроизносимого звания. – Это типичная еврейская физика! Вместо того чтобы преумножать богатства Рейха, ваша установка отправляет материальные ценности неизвестно куда. Возможно, даже к русским или англичанам. Это ещё предстоит выяснить… А в оплоте арийской науки вам делать нечего!

Описывать дальнейшие злоключения юного (хотя уже не юного) Эрвина можно долго. Он обращался и к промышленникам, и к военным, сунулся даже в «Аненэрбе» – но репутация его была безнадёжно подорвана.

Тем временем началась Вторая мировая. В армию Альгримма не взяли по причине слабого здоровья. Он подрабатывал где мог, то электриком, то тапёром, но его неизменно увольняли по причине неблагонадёжности.

Выручил его покойный отец. Фридриха Альгримма случайно застрелили во время мюнхенского Пивного путча – что не помешало доктору Геббельсу причислить погибшего ветерана к числу жертв и мучеников Движения. До кучи. Рейхсминистр пропаганды увидел знакомую фамилию в тексте очередного научно-технического доноса. Он не только распорядился оставить молодого физика в покое – он устроил его электриком в концлагере Заксенхаузен (по другим сведениям – Маутхаузен) после отеческого вразумления.

– Поймите, Эрвин, – говорил «доктор Мышка», – физика должна помогать фронту. А ваш пресловутый «контур» что-то не похож на оружие возмездия. Вот когда произойдёт наша полная и окончательная победа, тогда государство и позволит себе роскошь изучения всяких забавных феноменов. Пока же я не вижу в вашем открытии ни толка, ни смысла. Может быть потом, в будущем…

Неглуп был доктор, только будущего у него не было…

Электриком Альгримм оказался надёжным: вовремя менялись лампы в прожекторах на вышках, постоянно поддерживалось соответствующее напряжение в колючей проволоке, исправно транслировались речи фюрера «Телефункен» в кабинете коменданта. Шло неплохое, по военным временам, жалованье плюс талоны. Вечный девственник даже посетил пару раз солдатский бордель, где успешно исполнял на пианино «Полёт валькирий» и «Свадебный марш Лоэнгрина».

Казалось бы – чего ещё желать честному немцу? Так нет же: в самый неподходящий момент аполитичному дотоле Эрвину заблажило помочь родному Рейху в тяжкий час испытаний. Он обратился к начальству:

– Герр комендант, мне кажется, что наши заключённые тратят слишком много времени и сил на похороны своих преступных товарищей. Выходит из оборота и земля, которую можно засеять картофелем и горохом. Кроме того, вид трупов деморализующе действует на солдат охраны. Прикажите – и я навсегда избавлю наше заведение от этой работы. Более того, на мерзавцев не придётся тратить ни патроны, ни верёвку…

Комендант посомневался и согласился – в виде опыта. Удалось же этому чудаку Альгримму наладить великолепную тревожную сигнализацию, так отчего не попробовать?

В качестве подопытного решили использовать старенького пастора, который у себя в кирхе что-то много вякал насчёт гуманизма. Заключённых загнали в бараки, за бараками выгородили соответствующую площадку, осветили её прожекторами, притащили из борделя фортепьяно, подключили кабели, из карцера привели пастора, который ничего уже не соображал…