– В принципе в этой небылице что-то есть. Почему Машка стащила у убитого ею сына Камальбекова дряхлую, никому не нужную шкуру какой-то драной кошки? Я много думал над этим вопросом. Мне кажется, дело было так. – Интригующе замолчав, хирург-травматолог оглядел всех собравшихся, подогревая интерес к своим словам, неторопливо достал из кармана вельветового пиджака пачку сигарет, щелчком выбил одну штуку, вставил ее в мундштук, щелкнул зажигалкой, добытой из другого кармана, картинно закурил, выпустив кольца дыма в потолок, и только тогда продолжил: – Некогда Камальбеков позаимствовал подобным образом у какого-нибудь другого шамана его гордость и красу – эту самую шкуру. Шаман есть не мог, спать не мог, все вынашивал план коварной мести. И, прослышав, что в Москве проходит Олимпиада, отправил в Страну Советов одного из своих сыновей. И строго-настрого наказал: «Езжай, сынок, в далекую Россию и без шкуры ягуара не возвращайся». А сынок, не будь дураком, как увидел московских красоток, так и позабыл, за чем приехал. А через девять месяцев, когда за африканским гостем растаял санный след, родилась смешная девочка Машка. Шли годы, нерадивый сын, забывший о наказе отца, в положенное время стал вождем племени. И тут-то он и вспомнил о святыне – кошачьей шкуре, некогда выкраденной у племени танцором Камальбековым. И полетели в Москву на адрес давней возлюбленной телеграммы – мол, как живешь-можешь? Соскучился, мечтаю проведать и все такое прочее. А телеграммы те до давней зазнобы сына вождя так и не дошли, а попали в руки к их дочери Машке, и она, а не мать ответила далекому отцу. А тот обрадовался и давай заманивать девчонку к себе – мол, жду с нетерпением на родине праотцов, но только как поедешь, нашу родовую драгоценность, шкуру кошачью, не забудь с собой прихватить. Эта шкура сейчас у злых людей, так что ты, дочка, если что, не тушуйся, смело пускай в ход хоть нож, хоть яд... Вот и сбежала девчонка из дома, разыскала папашкиного неприятеля, стащила шкуру, зачем-то прихватив и провода от израильского прибора, а напоследок полоснула парня остро заточенным брелоком, предварительно натерев его африканским ядом, переданным ей папашей с оказией в тыкве.

В этом месте эпического повествования Аркаши, которое все мы, затаив дыхание, слушали, не смея шелохнуться, Володя с лицом молодого революционера или Джонни Деппа, это кому как будет угодно, вдруг покачал головой, как бы возражая против услышанного, поставил в строй восьмой по счету самолетик и негромко произнес:

– Не получается.

Еще до инсинуаций доктора Орлова, которыми тот без зазрения совести нас потчевал, доцент Куракин выложил на середину стола горсточку «барбарисок» и во время рассказа Аркадия планомерно их уничтожал, приглашая соседей по столу кивками и радушными улыбками к нему присоединиться. А из каждого фантика, оставшегося после съеденной конфетки, Владимир кропотливо складывал самолетик и выстраивал один за другим в ровную линию.

Дядя Веня с интересом посмотрел на Люськиного протеже и тоже взял из кучки в центре стола «барбариску», следователь Козелок удивленно почесал нос, участковый Свиридов громко крякнул, а Аркадий, замолчав, тупо уставился на парня.

– Чего не получается? – недовольный тем, что прервали такую складную и красивую историю, выдохнул доктор Орлов, люто глядя на летную эскадрилью на краю стола.

– Африканский яд не получается, – безапелляционно ответил Володя.

– Вы его слушайте, он про Африку все-все знает, – защебетала Люська, нежно поглаживая мускулистую руку своего друга. – Он доцент, кандидат культурологических наук и специализируется как раз на быте и традициях африканских племен.

Доктор Орлов неприязненно взглянул на накачанный торс доцента, почесал хилую грудь под черной атласной рубахой, расстегнутой для большего шику аж до самого пупа, и ехидно спросил:

– А как вы нам объясните сосуд из тыквы явно африканского происхождения, а, уважаемый?

Люськин приятель выпростал руку из цепких объятий подруги, расстегнул стильную сумку из вываренной холстины, небрежно вынул расписную тыковку и бросил ее на стол.

– Китайский ширпотреб, – прокомментировал он свой вопиющий поступок. – Такая чепуха в огромных количествах продается в сувенирных лавках типа «Путь к себе» и частенько используется для всякого рода приворотов, наговоров и тому подобной ерунды.

Меня будто шилом кольнуло. Точно! Это все проделки старшей по подъезду! Соседка Камальбековых не зря наводила тень на плетень, собирая фотографии предприимчивого похитителя шаманских посохов. И госпожа Сусанна вокруг нее какая-то подозрительная крутится. Вот Зоя Игнатьевна с подачи этой Сусанны тыкву под ванну и подбросила. К гадалке не ходи, все так и было.

Мои рассуждения были выслушаны в кромешной тишине и названы Аркадием горячечным бредом. А вот Бауман воспринял их хорошо. Больше всего меня задело, что молчал дядя Веня, хитро поблескивая глазками и черкая на знакомом нам всем ватмане с загогулинами новые знаки и символы.

– Надо эту Золотареву выводить на чистую воду, – гнула я свою линию. – Слушай, Федор Антонович, позвони-ка старшей по подъезду и скажи, будто в мусоре Будьте Любезны нашел не только фотографии Ахмеда Камальбекова, но и эту вот тыковку. И что ты ее завтра приглашаешь на опознание важной улики. Позвони и прямо сейчас двигай на чердак и бери ее, голубушку, тепленькой. Сто процентов, она отправится наверх к бывшему цирюльнику, чтобы прибить нежелательного свидетеля и стянуть вещественное доказательство ее вины.

И тут, к моему огромному удивлению, меня на все лады принялись поддерживать Джонни Депп, который на самом деле Бауман. И Люська. Ну, Люська-то понятно, она за своим Володечкой что хочешь повторять станет, только бы показать, какая она умница. А вот от доцента такого понимания я не ожидала. Я уже привыкла к тому, что, что бы я ни сказала, меня везде ругают дурой и просят заткнуться, а тут вдруг такое признание моих умственных заслуг!

Ясное дело, под напором столь авторитетной аудитории юному следователю просто некуда было деваться и он отправился в коридор, чтобы оттуда позвонить Золотаревой. Я, само собой, увязалась за ним.

– По домашнему не отвечает, попробуем позвонить на мобильник, – оптимистично проговорил следователь, устав слушать долгие гудки, нажимая на отбой и набирая новый номер. – Але, Зоя Игнатьевна? Следователь Козелок вас беспокоит, – тут же заговорил он в трубку. – У нас появились новые вещественные доказательства, и мы хотели бы вам их предъявить. Нет, не фотографии. Это оригинальный сосуд в виде тыквы. Он сейчас находится у гражданина Крышкина. Ну да, того, что живет на крыше вашего дома. Ну, Зоя Игнатьевна, зачем вы так грубо... У нас эта вещица будет завтра после двенадцати часов дня, и я прошу вас подойти в отделение... Ах вот как? А нельзя ли мне перезвонить в больницу, где вы сейчас находитесь, и переговорить с дежурным врачом? Прошу вас, диктуйте, я пишу.

Следователь нацарапал у себя в записной книжке номер телефона и принялся накручивать диск. Сосед Равшан как раз входил в дверь квартиры, когда Федор Антонович с видом воспитанного человека интересовался у какого-то Якова Абрамовича состоянием больной Золотаревой и ее перспективами на ближайшее будущее. При виде дворника я потеряла всякий интерес к телефонному разговору и во все глаза уставилась на сына солнечного Таджикистана.

Отворив дверь, Равшан бросил сердитый взгляд на меня, на следователя и шагнул в квартиру, крепко прижимая к себе некий грязно-серый сверток. Твердой походкой человека, точно знающего, куда ему надо, он прошел по коридору и толкнул дверь дяди Вениной комнаты, в которой теперь обитала я. Снедаемая любопытством, я тут же вскочила со стула и двинулась за ним.

Промаршировав до стола, Равшан без единого звука вручил сверток хирургу-травматологу и так же беззвучно удалился в свою комнату.

– Эй, Равшан, ты чего, пост, что ли, покинул? – растерялся Аркаша.

И, сунув подношение дяде Вене в руки, опрометью кинулся вслед за соседом. Он нагнал Равшана на пороге его комнаты и, развернув таджика за плечи, услышал презрительный ответ: