Грудь у нее ныла так, словно что-то распирало ее изнутри, а голова была легкой и пустой. Оказавшись на поросшем вереском плато, в самой гуще павших, она уже не испытывала того леденящего ужаса, как днем. Открытое пространство было мертвым, но оно было и живым. Где-то каркнула ворона. Пищали и дрались крысы, сбежавшиеся сюда со всего города.

Совсем недалеко от нее возник силуэт волка. Она остановилась. Волк взглянул на нее, сверкнув тусклым огнем глаз, и, глухо урча, поплелся прочь. Его брюхо было раздутым: зверь был сыт.

Дальнейшее напоминало лихорадочное видение. Она брела по трупам, оскальзываясь в вязкой крови. Руки ее касались нагих человеческих тел, разверстых ран, оскаленных челюстей. Они оцепенели в тех позах, как их застала смерть, и в неясном лунном свете она видела выражение ужаса или покоя на их лицах, а иной раз – жуткое черное месиво вместо лиц.

Ей и в голову не пришло молиться. Мыслей не было. Она снова и снова видела волчьи тени, но уже не боялась, слыша, как работают в темноте их челюсти и хрустят раздираемые сухожилия. Глаза Анны настолько привыкли к темноте, что она отчетливо видела все вокруг. Вот нанизанный на обломанное копье человек, который словно висит над землей. Мародеры стащили с него сапоги и штаны, но не смогли содрать кольчугу. Далее лежит юноша, совсем мальчик, с нежным спокойным лицом, но череп его размозжен.

Два воина сплелись в объятии, и из спины каждого торчит острие меча. Вот сидит человек. Сидит?.. Анна приблизилась и увидела, что этот ратник так и умер сидя, опершись на груду поверженных тел… Она пошла было дальше, но замерла, заметив какое-то движение впереди. Заржала лошадь – жалобно, беспомощно. Живая лошадь на мертвом поле… Анна увидела, как она вскидывает голову и бьет в воздухе передними ногами. Вокруг рваными тенями бродили волки. Они были уже сыты, но чуяли живую кровь, и это их возбуждало.

Ближе к рассвету похолодало. Налипшая на платье и башмаки Анны грязь засохла комьями. Анна спустилась к краю болота, где было больше всего тел. От воды поднимался туман, опутывая мертвенно-сизыми прядями поросшие осокой кочки. В черной воде стояли безжизненные деревья. В ложбинах были свалены обломки копий, рукояти мечей, сломанные арбалеты. У края воды колыхалось раздутое тело утопленника. Она вспомнила, как лекарь говорил – многие утонули в этом месте. Может быть, и Филип.

Какое-то время она стояла в нерешительности, а затем, сломав сухую сосенку, вошла в воду и стала шарить ею по дну как шестом. Здесь погибло множество рыцарей в доспехах. Когда она с огромным трудом приподнимала их тела, вода потоками хлестала из шлемов, но Анна поднимала забрала и вглядывалась в иссиня-бледные лица. Майсгрейва не было среди них.

Она должна во что бы то ни стало успеть! Скоро рассветет, сюда придут люди – мародеры, нищие, монахи. Она должна будет скрыться. Но нет, она не уйдет, пока не коснется его лица, не прочитает над ним заупокойную молитву. Он слишком дорог ей, чтобы оставить его гнить в болотной жиже или на поживу волкам и крысам!

Она в отчаянии бороздила гнилую воду шестом, не замечая ничего вокруг. Внезапно ее окликнули с берега:

– Эй! Что ты там делаешь?

Анна застыла на месте.

В полосах тумана на берегу стояли двое мужчин, одетых в кожаные куртки и шерстяные оплечья с плотно облегающими голову капюшонами.

«Мародеры!» – подумала Анна.

Эта встреча не могла предвещать ничего хорошего. Анна сжала в руках ствол сосны, как оружие. Она стала медленно продвигаться по колено в воде, стараясь скрыться за зарослями камыша.

– Эй, ты куда? Ты что здесь делаешь, ведьма? Вырезаешь сердца и языки для своих бесовских заклинаний? Ты знаешь, как поступают добрые христиане с такими стройными колдуньями, как ты?

Человек захохотал и ступил в воду.

– Оставь ее, Джоб! – крикнул его приятель. – Клянусь, у нас полно дел поважнее.

Но Джоб не слушал. Он напрямик брел по воде к Анне, пока она не метнулась прочь.

Он почти настиг ее и схватил за край размотавшейся вуали, но только сорвал ее с головы Анны, едва не задушив барбеттой[73]. Анна потеряла равновесие, повернулась к нему и замахнулась шестом. Человек снова захохотал и, поймав конец шеста, вырвал его из рук Анны. Он был силен и ловок, скорее воин, чем обычный мародер.

Взбаламутив воду, они выскочили на берег, и здесь он ее догнал. Анна закричала, но он обхватил ее бедра и бросил на землю так, что она больно ударилась грудью об исковерканные латы мертвеца.

«Нет! Только не это! Нет!»

Она закричала, пытаясь вырваться, но воин уже набросил юбку ей на голову. Он действовал ловко, и чувствовалось, что опыт его в подобных делах довольно велик.

Анна судорожно билась, хватала горстями грязь, швыряя за спину, в лицо насильнику, но тот лишь посмеивался. Каким-то чудом, пока он возился с ремнем, ей удалось перевернуться и сбросить его, но уже в следующую секунду она вновь оказалась под ним, и он повалился на нее всей тяжестью своего тела. Теперь он дышал ей прямо в лицо, и Анна, памятуя недавний опыт, лязгнула зубами, пытаясь его укусить. Но он был слишком ловок. Он не бил ее, как Кларенс, но был гораздо сильнее и почти не обращал внимания на ее сопротивление.

Анна задыхалась, чувствуя, что уже ничего не в силах поделать. Он подмял ее, она колотила его по бокам, обдирая пальцы о бронзовые щитки его куртки, пока не почувствовала под рукой рукоять его кинжала. Она даже замерла от неожиданности, но уже в следующий миг выхватила кинжал и изо всех сил всадила острие в шею у ключицы, туда, где тело не защищала куртка.

Она ударила раз, другой, третий, рыча от ярости, потом, задыхаясь, оттолкнула обмякшее тело и, сжимая в руке обагренный кровью кинжал, повернулась в ту сторону, где слышался шум торопливых шагов по воде. Она вся дрожала от напряжения, мокрые волосы облепили ее лицо, и она рывком отбросила их. Ей даже не пришло в голову бежать. Ее охватила слепая, неукротимая ярость. После обрушившегося на нее невыносимого горя, после сверхчеловеческого напряжения, безумной ночи, проведенной среди мертвецов, она уже не владела собой и, едва второй мародер возник из тумана, бешено ринулась на него с кинжалом.

Он легко поймал ее руку у запястья и заломил за спину так, что она выронила кинжал, взвыв от боли. В тот же миг он опять повернул ее к себе и странным движением – локтем – ударил в лицо. Анна попятилась и рухнула на спину, ударившись оземь затылком.

На какой-то миг она была оглушена. Потом услыхала его неистовую брань:

– Ах ты, чертова ведьма! Ты убила Джоба!

Что-то в этом голосе поразило Анну. Она медленно приподняла голову и увидела стремительно приближающегося к ней сквозь туман человека. Его правая рука ниже локтя оканчивалась стальным крюком.

У нее мелькнула невероятная мысль:

– Оливер?!

Казалось, он не слышит ее. Наклонившись, он зацепил ее крюком за пояс и рывком поднял. У Анны запрокинулась голова. Их лица оказались почти рядом.

У Анны перехватило дыхание. Она узнала это бледное лицо со впалыми щеками, глубоко сидящие светлые глаза, обрамленные красивыми, как у девушки, густыми ресницами.

– Оливер! – выдохнула она. – Оливер, как ты изменился!

Год назад он казался ей мальчишкой – осиротевший, искалеченный, нуждающийся в сострадании и тепле. Теперь перед нею был воин с жестоким взглядом, перерубленной переносицей и багровым шрамом, тянущимся от угла рта до уха.

Анна видела, как этот воин вздрогнул и отшатнулся, невольно увлекая ее за собой.

– Раны Господни! Анна Невиль!

Он моментально огляделся, а затем ошалело взглянул на нее.

– Не может быть!.. Вы? Здесь?

Анна вдруг почувствовала, что колени не держат ее. Оливер, Оливер из отряда Майсгрейва, тот, что ехал с нею от самого Йорка, когда она была мальчишкой Аланом Деббичем… Он ее друг.

Она осела на землю и, уткнувшись в его куртку, зарыдала.

Оливер что-то бормотал, пытаясь ее поднять, но она неудержимо рыдала, цепляясь за него и тряся головой, словно хотела спрятаться у него на груди от всего мира.