– Какова просьба! – возмутилась Анна.

– Ах, ваше высочество, это вовсе не просьба, это прямой приказ. Слышали бы вы, каким тоном все это было сказано! Я ведь близка к ней и знаю, на что графиня способна, невзирая на всю ее набожность и показное милосердие.

– И тогда ты бросилась ко мне? – с улыбкой спросила Анна.

Баронесса глядела ей в лицо своими большими, серыми, как осенний туман, глазами.

– Куда же мне было идти?

Анна встала и прошлась по комнате.

– Клянусь всеблагим небом и Пречистой Богоматерью, вы меня просто изумляете, баронесса Шенли. Разве вам неизвестно, что в знатных семьях время от времени ставят такие условия прислуге? Заметьте – только прислуге или кому-нибудь из захудалой родни, то есть тому, кто всецело зависит от своих покровителей. Но вы свободная женщина, а по чистоте и благородству происхождения не уступаете Бофорам или Тюдорам. Вы ничего не должны ни графине Ричмонд, ни ее отпрыску.

– О, моя патронесса так не считает! Она только и твердит о том, как много она сделала для меня, в каком я перед нею долгу и что ее сын, в жилах которого течет не одна унция королевской крови, должен приобрести любовный опыт только в объятиях высокородной дамы.

– Что ж, тогда ступай и служи им! – выходя из себя, воскликнула Анна.

Дебора начала всхлипывать, и Анна не выдержала:

– Послушай меня! Ты знатная дама, ты богата. Чего тебе опасаться? Пусть твой смуглый красавчик Кристофер поскорее объявит тебя своей невестой и таким образом возьмет под свою защиту.

– О, мы даже ни разу не говорили об этом!

– Но альбы и лэ он тебе уже пел! О, эти мужчины! Сколько в них малодушия и вялости! Хорошо, отчего бы тогда тебе не отказаться от службы и не вернуться в Фарнем? Или ты опасаешься жить под одним кровом с полоумным Джозефом Шенли?

У баронессы в ужасе расширились глаза.

– Помилуй Бог, миледи! Откуда вам известно о брате моего мужа? Это семейная тайна, и несчастный Джозеф вот уже год как обитает в одной из башен Фарнема.

Анна пожала плечами.

– По-моему, раньше барон не делал из этого тайны. Однако вы не ответили на мой вопрос. Если не общество Джозефа Шенли, то что в конце концов мешает вам оставить двор и вернуться в свои владения? Или вы опасаетесь снова стать яблоком раздора в Нортгемптоншире?

Дебора застенчиво улыбнулась:

– Нет, ваше высочество. Просто я очень не хочу покидать Лондон.

Анна догадалась:

– Ах да! Я едва не позабыла о нашем шталмейстере.

– Ваше высочество!

Щеки Деборы стали алее роз, но глаза ее сияли.

– Леди Анна, а не могли бы вы замолвить за меня словцо сестре вашей, герцогине Кларенс? Ведь тогда и я, и Кристофер служили бы одному дому, чаще виделись и, быть может…

Дальше она не могла говорить и спрятала лицо в ладони. Видимо, ей стоило немалых усилий побороть застенчивость.

Анна вздохнула и протянула ей серебряный гребень:

– А теперь причеши меня поскорее. Я подумаю над твоими словами.

Правду сказать, она хотела видеть Дебору подле себя, хотя это и могло обострить их отношения с обидчивой леди Бофор. Однако Анна в который уже раз убедилась, что ее дружба не в силах противостоять влечению молодой женщины к красавцу шталмейстеру. От этого ей стало грустно. С уходом подруги в Савой она останется в полном одиночестве. Отец вот уже вторую неделю инспектирует гарнизоны, а может статься, что отправленное ею во Францию письмо возымеет свое действие и вынудит приехать сюда Эдуарда Уэльского. Тогда ей и вовсе не с кем будет отвести душу.

Анна подняла глаза и увидела в зеркале позади себя баронессу. При их первой встрече в замке Фарнем леди Шенли была крайне измождена голодом и жестоким обращением. Теперь же перед нею стояла просто красавица. Ее формы обрели приятную округлость, кожа лица стала атласно-розовой. Нос хоть и был несколько длинноват, но правильной формы и тонок, каштановые брови мягко оттеняли светлые глаза баронессы, кроткие и добрые, как у ангелов на алтаре в соборе Святого Павла.

Однако маленький яркий рот говорил о твердости и силе духа. У леди Шенли были светлые, почти белые, волосы, но сейчас их полностью скрывал замысловатый головной убор из дорогих фламандских кружев, один конец которого был пропущен под подбородком и плотно охватывал лицо, подчеркивая правильность его овала.

Красивые руки, изящные и округлые одновременно, с ловкостью и грацией управлялись с волосами принцессы. Разделив их на две густые волны, Дебора уложила их кольцами вокруг ушей и покрыла сеткой, искусно сплетенной из серебряных нитей и жемчуга. Сверху прическу удерживал тонкий чеканный обруч фероньеры, с которого на середину лба свисала удивительной красоты каплевидная жемчужина.

– На вашем месте, принцесса, я бы наложила еще серые тени на веки в тон платью. Это придает бархатистость глазам, а если в уголках сделать тени гуще, глаза будут казаться еще сильнее приподнятыми к вискам.

Когда Дебора закончила, Анна не узнала себя. В ее внешности появилось нечто экзотическое и таинственное, а прическа подчеркивала горделивую посадку головы.

– Ты кудесница, Дебора! Неудивительно, что Маргарита Бофор казалась совершенством, выйдя из твоих рук.

Баронесса улыбнулась и вздохнула. Анна поднялась, и Дебора накинула ей на плечи плащ из синего бархата с большим капюшоном, подбитый нежным мехом серой норки.

– Я все решила, – сказала Анна, поворачиваясь к подруге. – Сейчас мы отправимся слушать мессу, а затем вернемся в Савой. Как известно, моя сестра в положении и почти не бывает на людях. И я сделаю так, чтобы вышло, как ты просишь. Думаю, Изабелла мне не откажет.

Служба в соборе подходила к концу. Пропели псалмы, отзвучали мерные слова Евангелия. Епископ Невиль опустился в кресло под балдахином у главного алтаря, трижды благословил собравшихся, и священник кончиками пальцев поднял вверх облатку.

Слышалось тихое потрескивание горящих свечей и рокот молящейся толпы. Ладан голубыми облаками плыл над головами.

Рядом с Анной горячо молился король. Он стоял на коленях, раскинув руки и подняв очи горе. Голос его звучал приглушенно, слова он проговаривал быстро, но с надрывом, что сбивало Анну, не давая углубиться в молитву.

Оставалось лишь размышлять. Она развлекалась тем, что вспоминала недовольное и растерянное лицо графини Ричмонд, когда Дебора заявила, что оставляет службу у нее, и растерянный взгляд Генриха Тюдора, когда баронесса, гордо подняв голову, прошествовала мимо него и встала возле принцессы Уэльской. И еще – измученные глаза герцогини Йоркской, которую она почтительно приветствовала на виду у всех собравшихся и назвала ее бабушкой.

Когда она вошла в храм, у нее невольно сжалось сердце при взгляде на эту немолодую, но все еще прямую, как меч, леди, одиноко стоящую в боковом приделе. Герцогиня очутилась в положении изгоя при дворе, ей оказывали приличeствующие рангу почести, но в остальном избегали. Неудивительно, что многие, как и сама герцогиня, опешили, когда юная принцесса Уэльская склонилась перед ней в глубоком реверансе.

Анна припомнила странный разговор, что состоялся перед службой между нею и бастардом Фокенбергом. С тех пор как он сделал ее на время узницей Уорвик-Кастл, она возненавидела его, хотя и ни о чем не поведала отцу, памятуя о слове, данном Фокенбергу, что все останется в тайне, если тот не причинит вреда Филипу Майсгрейву. Порой она ловила на себе беспокойные взгляды бастарда, но отвечала ему пренебрежением и холодностью. И вот впервые с тех пор, как она в Англии, он преклонил перед нею колено и поцеловал руку, которую она поспешно отняла.

– Я провел эту неделю с вашим отцом, принцесса, и поразился, насколько он деятелен и бодр. Милорд сообщил мне, что именно вы убедили его отказаться от столь пагубного пристрастия.

– Мне кажется, отец излишне доверяет вам, сэр Фокенберг.

– Я заслужил это доверие.

– На вашем месте я не решилась бы с такой уверенностью это утверждать.