— Нет, не знает.

— Он отец?

— Да.

Дансер полез в карман и вытащил кисет с табаком. Отщипнул немного и заложил между нижней губой и зубами, прижимая языком.

— Будь я проклят, если понимаю, что происходит, — произнес он. Бросил кисет на стол. — Помоги мне внести эти продукты в дом. Можешь сунуть свои вещи под кровать и развесить на тех крючках у очага. Тебе теперь нет смысла занимать чердак. Через несколько месяцев ты не сможешь карабкаться по лестницам, это уж точно.

Мэгги не карабкалась по лестницам, но зато делала все остальное. Все лето она работала рядом с Таббсом, за исключением тех случаев, когда он работал на своем участке. Он редко чего-то требовал от нее. Но возлагал на нее надежды. Не просил ее делать то, чего не делал сам, а также не просил делать то, чего она раньше никогда не делала, не научив сперва.

Именно так Мэгги научилась стирать одежду в ручье, не позволяя ей уплыть по течению, и колоть щепу на растопку, не отрубив пальцы на ногах. Она носила воду и пекла хлеб. Подметала пол, чистила стойло, мыла уборную. Научилась пользоваться кислотой, чтобы отделять золото Дансера от руды, не обжигаясь при этом. Собирала чернику и малину и научилась их заготавливать. Полола, мотыжила и собирала овощи в огороде Дансера и обнаружила, что часть собранного шла на стол, другая часть — в погреб, а еще часть исчезала в месте, которое не было видно из хижины. Однажды она проследила за Дансером, когда он увез картофель, и обнаружила его самогонный аппарат. Именно тогда она узнала о том, что он гонит самогон.

Сперва ей казалось, что она все время испытывает усталость. Дансер клялся, что она нашла бы способ спать, даже опираясь на мотыгу. Мэгги валилась на его узкую кровать, как только посуда была убрана и вымыта, и крепко спала к тому моменту, когда Дансер забирался по лестнице на чердак.

Мэгги не могла точно сказать, когда все изменилось, только знала, что изменилось. Постепенно она осознала, что больше не засыпает по-кошачьи где попало, что у нее хватает сил работать с большей отдачей, что в какие-то вечера она снова зажигает лампу после того, как Дансер уходит спать.

Были и другие перемены, которые происходили так медленно, что их трудно было заметить. Груди Мэгги отяжелели и стали чувствительными, живот округлился. В пояснице появилась тянущая боль, а походка стала менее грациозной. Настроение ее иногда менялось так же непредсказуемо, как погода. Она распустила в талии свои платья и в конце концов стала носить присобранную верхнюю блузу. У нее появилась привычка поглаживать ткань на животе, впадая в глубокую задумчивость, и улыбаться про себя, когда ребенок толкал ее изнутри.

У нее было много времени, чтобы привыкнуть к мысли о ребенке — с тех самых пор, как она растворила непогрешимые французские пилюли мадам Рестель в умывальном тазу своей спальни, — но только с приездом к Дансеру она начала задумываться о роли матери. В обществе Коннора Мэгги старалась не думать о своем положении и предстоящем материнстве. Она вела себя так, чтобы он не узнал правды. Теперь же ее одолевало беспокойство.

Она беспокоилась, что не знает, как кормить ребенка, как с ним обращаться. Беспокоилась, что уронит его или потеряет терпение, гадая, почему он плачет. Беспокоилась, что может его избаловать, или не научит тому, что ему следует знать. Достаточно ан она умна, чтобы быть матерью? Достаточно аи добра? Достаточно ли мягка? Единственное, о чем она не беспокоилась, так это о том, что очень будет любить его.

Дансер не понимал, как это Коннор мог не знать того, что сам Дансер заподозрил почти сразу. Мэгги пыталась объяснить, но затем бросила эти попытки, потому что Дан-сера заинтересовала также ее попытка защитить Коннора. Смех Дансера всегда звучал более резко и скрипуче, когда он становился высокомерным, поэтому Мэгги старалась не давать ему повода поддразнивать ее. Пусть думает что хочет, все равно он так и поступит, а она утешалась тем, что поступила правильно, не рассказав Коннору о том, что не сделала аборт.

Даже если Дансер иногда ее н поддразнивал, он всегда выказывал понимание по отношению к другим. Проходили неделя за неделей, и он терпеливо относился к ее медленным движениям н ко все меньшей подвижности. Никогда не ругал за то, что она не знала чего-то такого, что он считал само собой разумеющимся с точки зрения простого здравого смысла. Задавал вопросы, но редко выслушивал ответы.

За лето, вперемешку с тем, чему Мэгги вынуждена была научиться, Дансер Таббс научил ее тому, чему она хотела научиться. Когда он увидел, как она прижимает ладонь к спине и морщится от боли, то показал, как приготовить чай из коры белой ивы. Обнаружив, что ее иногда по утрам одолевает рвота, он запарил ей чай из «золотой печати» со щепоткой имбиря, чтобы ослабить тошноту.

Дансер методично подходил к обучению: сперва показал Мэгги, как найти нужное растение в лесу. У белой ивы ветви оливково-зеленые и морщинистая темно-коричневая кора. Несколько чайных ложек внутреннего слоя коры кладут в чашку холодной воды и вымачивают два дня, затем кипятят и делят на три дозы. В середине лета они собирали растения, которые росли в лесу или которые он сам специально выращивал. Они всегда шли собирать их в самое теплое время дня, не обращая внимания на жару, чтобы растения не были покрыты росой или водой. Он показывал ей, как выбирать растение в самой лучшей форме, рвать цветы, когда они только собираются распуститься или когда побег достиг наивысшей точки роста. Травы раскладывали слоями и сушили, некоторые хранились в спирту, другие в подсолнечном масле. Мэгги научилась готовить чан, отвары, бальзамы, промывания и примочки, как и когда их применять.

Листья и побеги водяного кресса — прекрасное средство от подагры. Сироп из коры дикой черной вишни можно применять от кашля, простуды и поноса. Хвоя вечнозеленых растений на масле облегчала боль в горле. В виде чая полынь полезна при несварении желудка и изжоге, но, приготовленная в масле, является сильным ядом.

Вызывая некоторое насмешливое удивление у Дансера, Мэгги записывала все, что узнавала, в журнал. Она делала подробные зарисовки растений, вносила их названия, методы приготовления, способы применения. Иногда она засиживалась до поздней ночи.

Мэгги чувствовала, как постепенно завоевывает невольное уважение Дансера. Казалось, он не имеет ничего против ее любопытства или вопросов, кроме тех случаев, когда они затрагивали что-то личное. Она многое узнала от Дансера Таббса — только не об источнике его знаний.

Она подозревала, что большинство знаний он получил от индейцев, но что заставило его жить среди них, она так и не узнала. Возможно, он научился исцелять, чтобы выжить, возможно, его выгнали за то, что он выведал секреты могущества их шамана. Дансер, однако, так и не подтвердил ее подозрений, но, работая с ним бок о бок, день за днем, она получала слабые подтверждения своей правоты. Занятия были для Мэгги тем бальзамом, который лучше всяких трав поддерживал ее в течение дня, не давая мыслям вернуться к Коннору и выматывая ее к ночи так, что у нее уже не оставалось сил размышлять о том, насколько бы все изменилось, если бы он был с ней рядом. И все же Мэгги помнила их прощальный поцелуй, как его рот впивался в ее губы, ощущение его волос под своими пальцами, их общий вздох, когда они разжали объятия.

— Ты снова скучаешь по своему мужу? — спросил Дансер, вваливаясь в хижину. Ком грязи упал с каблука его сапога на пол. Он поставил свой «винчестер» на стойку возле двери, схватил швабру и подмел пол раньше, чем Мэгги успела наградить его одним из своих строгих, нервных взглядов. — Точно, похоже, ты по нему скучаешь. — Он прислонил швабру к стенке и снял саблю.

— У меня нет мужа, — ответила она.

— Однако он у тебя был. — Дансер смеялся собственной грубой шутке, пока взгляд Мэгги не заставил его остановиться. Он склонил голову, прося прощения. — Извини. — Прислушался к себе и прибавил: — Будь я проклят, если не приобретаю хорошие манеры.