Литмир - Электронная Библиотека

Огненный пупырух

По следам минувших эпидемий - pic05.png

Сибирская язва была известна еще древним египтянам за полторы тысячи лет до нового летосчисления. Легендарный поэт Древней Греции Гомер в первой песне «Илиады» повествует о моровой язве, насланной на греков богом Аполлоном. Болезнь поражала людей и животных и, судя по ее проявлениям, могла быть сибирской язвой.

Мифологический пророк Моисей, с именем которого связывают освобождение древних евреев от преследований их египетскими фараонами, во второй книге Пятикнижия описывает «шестую египетскую казнь», которая, по всей вероятности, была сибирской язвой. В арабских рукописях ее именовали «персидским огнем». В Библии имеется описание «пятой чумы», поразившей египетский скот в 1491 году до н. э., не оставляющее сомнения в том, что это была эпизоотия сибирской язвы. Название болезни (от греческого слова «антракс» — уголь) было дано Гиппократом в связи с внешним видом злокачественной пустулы, характерной для этой болезни. О ней упоминает и греческий историк Геродот. О широком распространении этой болезни в странах Средиземноморья можно прочесть в произведениях античных авторов — Тита Ливия, Галена, Сенеки, Плиния Старшего, Цельса и других.

В дидактической поэме «Георгики», посвященной вопросам земледелия, поэт, современник крушения Римской республики Вергилий (Публий Вергилий Марон, 70–19 гг. до н. э.) описал картину мора сельскохозяйственных животных:

…Частым блеяньем, постоянным мычаньем, реки,
Все сухие брега звучат, и склоны пригорков.
Целые толпы зараз предает она смерти и в самых
Стойлах груды валит гниющих в гнусном распаде
Тел, пока их землей не засыплют и в яму не скроют.
Даже нельзя было кож применять и внутренних вымыть
Чистой водою частей, иль пламенем справиться с ними.
Также нельзя было стричь изъеденной грязью и хворью
Шерсти, касаться нельзя никому испорченной волны.
Если же кто надевать пытался лихие одежды,
То упыри у него горячие с мерзостным потом
Вдруг возникали на членах зловонных и через немного
Времени хворую плоть огнем разъедало.

Поэт верно подметил устойчивость неизвестного в те времена возбудителя болезни, заразительность шерсти и кож больных животных и затем некоторые проявления этой инфекции у людей.

Другой римский поэт, Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. — ок. 18 г. н. э.), сосланный по приказу римского императора Августа на Черноморское побережье и умерший в районе современной Констанцы, в девятой песне «Метаморфоз» описал болезнь, которая, можно предполагать, была сибирской язвой. Эти и им подобные многочисленные литературные памятники, синтезирующие сказания и легенды, главным образом, дохристианской эпохи, позволяют сделать вывод об очень древнем происхождении этой болезни, поражающей животных и людей.

История сохранила свидетельства исключительно жестоких эпизоотии сибирской язвы, совпадающих обычно с войнами. Когда в V столетии гунны шли на Константинополь, то во время этого похода у них пало 40 тысяч лошадей, чуть ли не 100 тысяч голов крупного рогатого скота и погибло 30 тысяч людей.

Надо думать, что русские летописи, отмечавшие в XIV и XV веках массовую гибель животных: «Был мор на люди и кони и на всякий скот» (1309); «На люди и на скот был мор в Твери» (1375); «Мор на конех и люди мерли» (1433, 1448), также повествовали о сибирской язве. Для избавления от этой напасти народ обращался тогда к определенным святым, считавшимся покровителями сельскохозяйственных животных. Возможно, что именно по созвучию имен первые проповедники христианства подменили языческого бога Волоса (Белеса) — покровителя рогатого скота — священномучеником греческой церкви Власием и стали считать его защитником этих животных. В древнем Новгороде был храм святого Власия на Волосовой или Велесовой улице. Мучеников римской церкви — Фрола и Лавра сочли покровителями лошадей, а Бориса и Глеба — покровителями земледелия. Власия называли также «бокогреем» или «сшиби рог с зимы», так как память его отмечалась церковью 11 февраля, когда холода становятся более мягкими.

С. В. Максимов, автор книги «Нечистая, невидимая и крестная сила», изданной Этнографическим бюро в Петербурге в 1903 году, указывает, что образ святого Власия крестьяне ставили в коровниках и хлевах; использовали его во время общих молебнов, например в первый день выгона скота в поле, а также на случай падежа животных. Тогда с этой иконой обходили без священника все дворы, где были случаи заболевания, а затем связанную хвостами больную скотину гнали за село, в овраг и убивали ее камнями, приговаривая: «Мы камнями побьем, и землей загребем, землей загребем — коровью смерть вобьем, вобьем глубоко, не вернешься на село». Трупы забитых животных сжигали на костре. В этом обычае надо видеть остатки языческого ритуала.

В повести С. Гусева-Оренбургского «В глухом уезде» (1912) красочно описан «скотский молебен» Фролу, Лавру и Власию — покровителям рогатого скота и лошадей. А в романе Н. С. Лескова «На ножах» отражены суеверия крестьян, не понимавших истинной причины массового падежа скота, который они связали с открытием фабрики бульона и мясных консервов. Прекратить бедствие крестьяне решили с помощью колдовства. Бабы «все босые, в одних длинных сорочках, с растрепанными волосами, с испачканными кирпичом и сажей лицами и вооруженные цепами, косами, граблями и вилами, вышли на улицу посемейно; здесь по одной из крайних десяти дворов впряглись в опрокинутую сошниками соху, а одиннадцатая села верхом на сошные обжи и захлестала громко длинным пастушьим кнутом». Мужчины же собирались «попалить коровью смерть» «живым огнем», который получали трением сухого дерева о сухое. При этом ходили по деревне, стучали в окна и кричали: «Печи топите, мойтеся, правьтеся, жен берегитеся: завтра огонь на коровью смерть!»

Приблизительно такая же картина встает перед нами со страниц повести И. А. Бунина «Деревня»: «…Мимо избы Ильи шли, белея в темноте рубахами, “девять девок, девять баб, десятая удова”, все босые, простоволосые, с метлами, дубинами, вилами, и стоял оглушительный звон и стук в заслонки, в сковороды, покрываемый дикой хоровой песнью: вдова тащила соху, рядом с ней шла девка с большой иконой, а прочие звонили, стучали и, когда вдова низким голосом выводила: “Ты, коровья смерть, не ходи в наше село!” — хор на погребальный лад, протяжно вторил: “Мы опахиваем, — и тоскуя, резкими горловыми голосами подхватывал, — со ладаном, со крестом…”»

Связь заболеваний животных и людей сибирской язвой эмпирически была установлена очень давно и настолько твердо, что еще в XVI веке в Венеции по указу Сената продажа мяса больных животных — каралась смертной казнью.

В 1649 году сибирская язва приняла столь широкое распространение на Руси, что на московских площадях был объявлен указ, по которому запрещалось убивать заболевших животных, употреблять в пищу их мясо и сдирать кожу. Павших животных предписывалось зарывать за земляным валом. Ослушников царского указа велено было «нещадно бить плетьми».

Сильные эпизоотии наблюдались в России в 1744, 1745, 1746 годах, и, как отмечали очевидцы, «тамо от того и людям жестокие болезни приключились». В 1756 году в Петербургском уезде разыгралась такая жестокая вспышка сибирской язвы, что трупы павших животных во множестве валялись на улицах города. На основании лекарских рапортов Сенат заключил, что «болезнь людей скорее и жесточае побеждает, нежели они в состоянии подать им настоящую помощь». Посему было издано несколько правительственных указов о борьбе с болезнью.

Первые официальные сведения о сибирской язве в России принадлежат лекарям Колывано-Вознесенских заводов Абраму Эшке и Никите Ножевщикову. А название болезни было введено в обиход штаб-лекарем Степаном Семеновичем Андреевским (1760–1818), который произвел множество вскрытий трупов, подробно изучал течение болезни и вынес, твердое заключение о ее тождественности у людей и животных и заразительности. Сомневаться в его данных было невозможно: Андреевский привил себе сибирскую язву в присутствии лекаря и двух чиновников и тяжело переболел ею. Во время болезни он детально записывал свои самонаблюдения до тех пор, пока не потерял сознание. Так была открыта новая глава инфекционной патологии — учение о зооантропонозах, то есть болезнях, общих для животных и человека. Свое сочинение Андреевский озаглавил достаточно кратко: «О сибирской язве», и хотя название сугубо условно отражало географию распространения болезни, око прочно вошло в медицинскую литературу. В народе болезнь называли по-разному: «прострел», «змеиный прострел», а в тех случаях, когда речь шла о молниеносной форме у животных — «антонов огонь селезенки». Кожная форма болезни характеризуется появлением красного пятна, которое быстро превращается в возвышающуюся пустулу медно-красного цвета с багровым оттенком. Ее образно называли «огненный веред» или «огненный пупырух».

17
{"b":"112728","o":1}