– Тебе смешно, да? – прорычал Кристиан и, садясь в кровати, швырнул экземпляр «Нью-Йорк леджер» на ночной столик. Журнал заскользил по полированной столешнице и задержался на самом краю. – Если бы меня не держали под арестом в собственной спальне, я бы, пожалуй, нашел что-то приятное в этой обстановке.

– Я же был у тебя всего два дня назад, – удивленно сказал Скотт. – Теперь здесь все не так. И когда только она успела все переделать?

Шторы, полог над кроватью и стеганое одеяло сменились другими: тяжелый бархат защитно-зеленого цвета уступил место легким тканям кремовых тонов. Теперь стены казались светлее, а камин притягивал взгляд выставленной на нем коллекцией курительных трубок и изящных табакерок. На большом плетеном ковре перед камином стояли диван и старинное кресло-качалка, образуя на удивление уютный уголок для отдыха. Мебель из темного ореха уже не являлась частью общей мрачной обстановки, а удачно контрастировала с остальными предметами.

– Кто?

– Мисс Холланд, конечно. Как это ей удалось?

Кристиан обхватил колени руками.

– Дженни не имеет никакого отношения ко всей этой обстановке, если не считать того, что она сорвала с окна старые, вполне еще пригодные занавеси, испортила мою стену и натерла мне пол своей задницей. Миссис Брендивайн внесла свои предложения, и я с ними согласился. Здесь побывала целая армия работников. Они мыли, терли, вешали и так далее. Дженни среди них не было. И слава Богу! – добавил он, надеясь, что это прозвучало искренне. – Даже генералы союзной армии не все были такими властными, как она.

– Вот почему на покорение Юга нам потребовалось несколько лет, – сухо заметил Скотт.

Кристиан скривил рот в улыбке и насмешливо фыркнул. Скотт подошел к камину и принялся рассматривать трубки и табакерки.

– Не знал, что ты куришь трубку.

– Я не курю. Это вещи Брэйдена.

Это удивило Скотта. Кажется, раньше Кристиан не выставлял напоказ семейные реликвии. Скотт побывал во всех уголках дома Маршаллов, но никогда не видел этой коллекции.

– Он был старшим?

Осторожно взяв с каминной полки пенковую трубку, Скотт подержал ее в руках, любуясь тонкой работой. По следам зубов на конце трубки Скотт догадался, что она была любимой.

– Да, старшим. – «И умер первым», – чуть не добавил Кристиан. Он пытался прогнать горькие мысли. – Миссис Брендивайн нашла их на чердаке. Я и не знал, что они там. Наверное, мама убрала, их подальше после того, как Брэйдена убили.

Скотт положил трубку на место.

– Булл-Ран?

Кристиан кивнул.

– Первое сражение.

Отвернувшись от камина, Скотт пошел к кровати. Ему меньше всего хотелось бередить старые раны Кристиана. Поставив на стол свой докторский чемоданчик, он открыл его и вытащил стетоскоп.

– Как себя чувствуешь?

– Как последний дурак.

– Вообще-то я не о том, – усмехнулся Скотт, – ну ладно, ответ принимается. – Он заставил Кристиана наклониться вперед, прослушал его дыхание, проверил сердце и пульс. – Итак, ты не пьешь… сколько же дней? Четыре?

– Пять, и ты это знаешь.

– Решил проворить, считаешь ли ты.

– Считаю, но не потому, что хочу выпить, – огрызнулся Кристиан, – а потому, что хочу выйти из этой комнаты.

– Терпение, друг мой, терпение.

– К черту терпение! – Он сбросил руку Скотта со своего запястья. – Пульс у меня в порядке, сердце и легкие тоже! А вот мышцы слабеют от бездействия и мозг превращается в кашу. Мне не нужно спиртное, мне нужно вырваться отсюда!

– Позволь узнать, что ты будешь делать, когда вырвешься отсюда? – любезным тоном осведомился Скотт.

Мгновение Кристиан пребывал в замешательстве:

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказал. – Скотт убрал стетоскоп и закрыл чемоданчик. Подойдя к креслу-качалке, он повернул его к Кристиану и сел. – Чем ты собираешься заниматься?

– У меня есть дела в «Кроникл».

– Но ты же сам столько раз говорил, что терпеть не можешь ходить в издательство.

– И что? Есть обязанности, от которых я не могу совсем отказаться. Не хоронить же мне газету.

– А я думал, как раз хочешь. Разве не это ты сказал мне совсем недавно?

Кристиан раздраженно провел по волосам своими длинными пальцами.

– Я сказал, что не хочу быть издателем. И еще я сказал, что стараюсь иметь с «Кроникл» как можно меньше дел. Но хоронить газету? Этого я никогда не говорил! Она нужна слишком многим – кому-то, чтобы зарабатывать себе на жизнь, а кому-то, чтобы заворачивать рыбу.

Скотт усмехнулся:

– Сьюзен говорит, что для рыбы лучше подходит «Геральд». Особенно страницы частных объявлений.

– Слушай, Скотт, у меня никогда не было намерения покончить с газетой. Просто я не стремлюсь соперничать с Грили из «Трибьюн», Беннет из «Геральд» или даже Рэймондом из «Таймс». «Кроникл» несла на себе печать моего отца и моих братьев и несет ее до сих пор. Об этом постоянно заботятся те люди, которые руководят ею. Я бы так не смог. Что касается публикаций, то я редко бываю согласен с точкой зрения «Кроникл». Так было всегда. Сотрудники дважды в неделю терпят мое присутствие в издательстве, но тут уж ничего не поделаешь – у меня тоже есть определенные дела. Я подписываю бумаги, которые кладут передо мной, отвечаю на вопросы, сам что-то спрашиваю и в целом поощряю их труд. Именно им, а не мне газета обязана своим престижем. Я всего лишь единственный уцелевший на войне сын учредителя, – он втянул ртом воздух и медленно выдохнул, успокаиваясь. – Ну а теперь, когда с этим все ясно, может, выпустишь меня отсюда? Мне надо работать.

Скотт не знал, как быть. Несмотря на заверения друга о необходимости появиться в издательстве, он никак не мог отделаться от навязчивой картинки – Кристиан лежит вдрызг пьяный под ближайшим столом. Из тона Кристиана явствовало, что его отношение к газете сводится исключительно к чувству долга перед памятью тех, кому она действительно была небезразлична. Он умолчал – возможно, намеренно – о собственном вкладе в это издание, но именно благодаря влиянию Кристиана Маршалла и его незаурядной личности «Кроникл» стала заметна в определенных светских кругах. Он заставил публику заговорить о газете, сделал ей лицо и не торопился разубеждать тех, кто считал мнение «Кроникл» его личным мнением.

Кристиан забронировал на сезон кресло в партере театра Уоллака и ложу в Академии музыки, частенько посещал места сборищ светской элиты, бега в Гарлеме и нью-йоркский яхтенный клуб. Повсюду он рекламировал «Кроникл», умалчивая о собственных взглядах и притворно интересуясь светской жизнью. Эта суета требовала постоянного напряжения, и Скотт очень опасался, что если Кристиан не похоронит газету, то газета в первую очередь похоронит его.

– Посмотрим, – наконец сказал он, – почему бы нам не подождать до конца праздников? Послезавтра уже Рождество. Пусть твоя газета отдохнет до Нового года.

Кристиан вскинул руки.

– Кто, черт возьми, назначил тебя моим опекуном? Тебе не кажется, что это просто смешно? – Вскочив с кровати, он беспокойно заходил по комнате. – Мне надо привлечь тебя к суду, вот что!

– Ты постесняешься это сделать, – невозмутимо парировал Скотт.

Кристиан искоса глянул на друга.

– Вот именно. Надо мной будет смеяться вся авеню, если не весь город. – Он помолчал. – У меня есть светские обязанности, Скотт. Внизу, наверное, десятка два приглашений ждут моего ответа.

– Приглашений было двадцать восемь, – сказал Скотт, – и на все уже ответили. Ты послал свои сожаления.

– Да как ты посмел!

– А вот как. У мисс Холланд прекрасный почерк. Она позаботилась обо всей твоей корреспонденции. Ты много потеряешь, если не оставишь ее на должности секретарши.

– Просто неслыханно! Ты окончательно прибрал к рукам мою жизнь, причем с помощью моей же прислуги! Боже, избавь меня от гуманистов!

Скотт остался безучастным к этой вспышке бессильной злости и продолжил как ни в чем не бывало:

– Мы со Сьюзен хотели бы на Рождество пообедать с тобой.