Джаррет взглянул на ее бледное лицо, и его улыбка стала печальной. Все усилия Ренни по его спасению кончились тем, что она сама заболела. Опять ирония судьбы! Еще раз ее лучшие намерения оборачиваются скверно. Он вздохнул.

— Ты, милая леди, может, и родилась с серебряной ложкой во рту, но эта ложка наверняка была тусклой.

Джаррет вышел из вагона и занялся приготовлением еды. Это можно было сделать только снаружи, потому что печь хорошо грела, но готовить на ней оказалось невозможно. Когда Ренни станет лучше, он обязательно спросит ее, нельзя ли решить эту маленькую проблему. У нее явная склонность чинить все на свете.

Сидя на стуле, прислоненном к перекошенной стене, Джаррет съел бобы с хлебом. Покончив с этим, он ложечкой влил горячий чай в посиневшие губы Ренни. После этого, решив, что может позаботиться о ней получше, Джаррет перенес ее вместе с матрацем к встроенной койке. Когда он попытался накрыть ее, Ренни оттолкнула покрывало. Она больше не дрожала; тело ее горело.

Снова взяв в руки мокрую тряпку, Джаррет убрал со лба Ренни влажные пряди волос. Лицо ее пылало. Капли пота блестели на верхней губе. Джаррет вытер и их.

Ее ночная рубашка взмокла, и он сменил ее на одну из своих сорочек. Чувствуя прикосновения Джаррета, Ренни слабым жестом оттолкнула его руки, застегивающие пуговицы.

— Не трогайте меня, — сказала она.

— Не буду. — Джаррет подождал, пока руки Ренни опустились. Возбуждение ее прошло. Казалось, она удовлетворена его обещанием, хотя он тут же стал вновь застегивать рубашку. Джаррет так и оставался возле Ренни, пока она снова не заснула.

Ренни проснулась не сразу. Она открыла глаза и, поморгав, снова закрыла, осторожно потянулась, постанывая от боли и от собственных усилий. Повернувшись на бок, Ренни просунула руку под голову и наконец открыла глаза. Голова у нее слегка закружилась, так как окружающую обстановку было невозможно узнать.

Салон-вагон больше не кренился на сторону; только одна полка торчала из стены под углом. На совершенно ровном обеденном столе стояли масляные лампы; большая часть находившихся в комнате предметов размещалась там, где они и должны были быть. То, что Джаррет оставил одну полку наклоненной, доказывало, что у него сохранилось чувство юмора, пусть даже за счет Ренни.

Слабое шевеление в углу кровати выдало его присутствие. Внимание Ренни переключилось на другой объект. Ею вновь овладело чувство смятения, на этот раз более глубокое, не имеющее ничего общего с наклоненной полкой или ровно стоящей кроватью.

— Вы улыбаетесь, — сказала она первое, что пришло в голову.

Джаррет понял, что так оно и есть, и от этого замечания его улыбка стала еще шире. Наклонившись вперед, он коснулся лба Ренни тыльной стороной руки. Кожа была сухой, ее температура не отличалась от его собственной.

— Как будто раньше я никогда этого не делал, — сказал он.

— Не делали. — После долгого молчания ее тихни и слегка дребезжащий голос было трудно узнать. — По крайней мере в последнее время.

Он провел кончиками пальцев по ее щеке.

— Разве?

Ренни кивнула. Пальцы Джаррета оторвались от ее лица, слегка прикоснулись к плечу и отстранились вовсе. Ренни ощутила странное чувство утраты. Поняв, что пристально смотрит на его руку, Ренни демонстративно перевела взгляд в другую сторону.

— Вы очень много сделали, — сказала она. — Вы выпрямили вагон.

— Вы заметили?

Прозвучавшая в его голосе легкая насмешка в свою очередь заставила Ренни улыбнуться.

— Как вам это удалось?

Просто удивительно, как много могут сделать три лошади и осел, если заставить их тянуть в одном направлении.

— Какой осел?

— Я.

Ренни внимательно посмотрела на него. Улыбка на лице Джаррета исчезла. Лицо было совершенно серьезным, взгляд темно-синих глаз — твердым.

— Вы хотите за что-то извиниться? — спросила она. Он покачал головой.

— Я хочу извиниться за все.

Ренни нахмурилась, и две тонкие линии пролегли между бровями.

— Пожалуй, я не понимаю.

— Жалость к себе — это рак для души, — сказал Джаррет. — Я чуть было не утратил свою душу. — Большим пальцем он разгладил складку между ее глаз и улыбнулся. — Наверно, чтобы вы приняли мои извинения, я должен составить полный список всех моих прегрешений?

— Нет, — сказала она. Внезапный зевок, о котором Ренни сразу же пожалела, сдвинул его руку в сторону.

— Вы просто должны мне сказать, умерла я или вижу сон.

Смех Джаррета был таким неожиданным и таким для нее непривычным, что глаза Ренни широко раскрылись от удивления. И тут же закрылись.

— Мне снится, что я умерла, — пробормотала Ренни. — Вот что происходит.

Джаррет собирался поговорить с ней еще, но разговор пришлось отложить. Ренни заснула так же внезапно, как и проснулась.

Когда Ренни снова проснулась, было сумрачно. На этот раз в вагоне никого не оказалось. Она села, набросив на плечи самое толстое одеяло. Пол вагона для ее босых ног казался холодным, но воздух был теплым. Ренни на цыпочках прошла к печке, подбросила в нее дров, погрела руки перед огнем и закрыла решетку. Выпрямившись, краем глаза она уловила какое-то движение.

Уцелевшие окна салон-вагона замерзли, поэтому в них можно было разглядеть лишь смутные очертания. Ренни приложила ладонь к оконному стеклу. Когда лед растаял, она стала всматриваться в окно сквозь образовавшийся четкий, еще влажный просвет, повторявший контуры ее руки.

Пальцы Джаррета закоченели от холода. Он выкрутил мокрую ночную рубашку Ренни, выжимая из нее воду, и развесил на камне. Наклонившись над бурно бегущим потоком, он успел выловить из воды одну из собственных рубашек, прежде чем она успела уплыть по течению. Джаррет быстро постирал ее, выжал, собрал стопку обледеневшего белья и двинулся обратно к вагону.

Поверх стопки он увидел Ренни, стоящую на подножке, « неодобрительно покачал головой.

— Сейчас же вернитесь внутрь! — сказал он ей. Она подчинилась, все же оставив дверь открытой.

Джаррет вошел в вагон, топая ногами, отряхнул снег с ботинок и бросил на стол выстиранное белье. Ренни закрыла дверь и начала развешивать вещи на веревке, которую успела повесить поперек вагона.

— Вы должны быть в постели, — сказал Джаррет. — И наденьте какие-нибудь носки, — добавил он, бросив взгляд на ее босые ноги, Ренни прервала работу, чтобы приветствовать его изящным поклоном.

— Очень даже весело, — сухо сказал Джаррет, но на самом деле против ее широкой улыбки он ничего не имел. После предыдущей оказался слишком большой перерыв, так что он был счастлив так скоро увидеть новую — пусть даже немного насмешливую — улыбку.

Пока Джаррет грел руки над печкой, Ренни быстро обыскала ящики под кроватью, нашла пару носков, надела их и снова взялась за работу. Лед на белье начал таять, и капли забарабанили по полу, выстукивая приятную мелодию.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Джаррет.

— Не совсем хорошо, — сказала она. — Немного устала. Но больше ничего. У меня сильная конституция — я быстро выздоравливаю.

Тень улыбки появилась на лице Джаррета.

— Будем считать, что быстро, — сказал он, отворачиваясь к печке.

Ренни подперла веревку с бельем высокой спинкой одного из стульев.

— Так же быстро, как и вы, — сказала она, поправляя свою затвердевшую ночную рубашку.

— Ренни, — мягко сказал Джаррет, — я был без сознания меньше, чем двадцать четыре часа.

Она кивнула, перекидывая через веревку следующую вещь.

— Я знаю.

Джаррет перехватил ее взгляд.

— Это было примерно неделю назад.

Руки Ренни, разглаживавшие рубашку, застыли.

— Этого не может быть. — Но по его лицу она поняла, что может. — Неделю, — почти беззвучно повторила она. — Как же это?

— Шесть с половиной дней, — сказал Джаррет, сделав шаг к ней навстречу. — С вами все в порядке? Вы не собираетесь упасть в обморок?

— Я никогда не падаю в обморок.