Ободренный таким приемом, Цезарь не замедлил выступить на политическую арену, стремясь к популярности. Но это было нелегко даже для племянника Мария.

Из девятисот десяти тысяч граждан, имевших право голоса, большая часть состояла из мелких торговцев, ремесленников, клиентов и паразитов знатных лиц, государственных чиновников, занимавших низшие должности, предоставленные свободным людям, нищих, людей без определенных занятий или разоренных — и все эти люди легко продавали свой голос.[368] Мало-помалу торговля голосами была организована лицами, собиравшими избирательные подонки в клубы, или коллегии. Они приобретали голоса с помощью банкетов, лести, мелких субсидий. Потом они оптом продавали голоса кандидатам, принимая предосторожности, чтобы обеспечить верное исполнение контрактов.[369] Напротив, зажиточные римские и италийские буржуа, крупные откупщики, купцы, собственники, богатые вольноотпущенники, образованные люди, которых богатство, мировое могущество Италии, образованность, дух времени делали гордыми и капризными, голосовали, когда участвовали в комициях, то так, то иначе, в зависимости от личных симпатий, из уважения к могущественным лицам, благодаря надеждам, удивлению, ненависти, заразительному и скоро проходящему энтузиазму, истинным или ложным известиям, пущенным в ход в последний момент. Капризный ветер народного расположения менял свое направление с часа на час. Часто благодаря незначительным случайностям с вечера до утра перепутывались все вероятности; непредвиденная дерзость ниспровергала все, что приготовлялось так долго. В последний момент долгие колебания избирательной борьбы, благодаря внезапному повороту умов, давали результат, изумлявший всех.[370]

Приобрести власть над столь разнородным и непостоянным составом избирателей без помощи господствующей котерии было нелегко. Цезарь, задумав это, начал свою работу с той вынужденной лести, на которую были осуждены политические деятели Рима. Нужно было встать с зарей, тотчас принимать всех лентяев и любопытствующих Рима и других областей Италии, которые приходили или чтобы только посмотреть на знаменитого римского человека, или с более практической целью — попросить его помощи в процессе, денежного вспомоществования, денег взаймы, общественной аренды, освобождения от военной службы, рекомендательного письма к правителю отдаленной провинции. Ранним утром нужно было являться на форум, чтобы вести там тяжбы, видаться с магистратами, сенаторами, богатыми банкирами и просить их за того или за другого. Нужно было позволять останавливать себя на улице первому встречному, узнавать его при помощи собственной памяти или памяти раба-номенклатора, обязанностью которого было запоминать возможно большее число имен избирателей и ловко подсказывать своему господину, чтобы избиратель мог получить иллюзию, что его знают в лицо. Нужно было иметь для всех приветливое слово, комплимент, совершенно определенное обещание. Нужно было всякий вечер приглашать на обед, присутствовать на свадьбах, похоронах, на всех семейных празднествах возможно большего числа граждан; поддерживать при всех выборах того или другого кандидата. Нужно было среди мелкого люда набрать и регулярно поддерживать известное число клиентов, готовых служить шпионами среди народа, агентами во время выборов, клакерами при произнесении речей на форуме, убийцами в буйной ссоре.

Но час Цезаря был еще далек. В данный момент другие люди возбуждали удивление общества: Помпей, правда медленно, но решительно бравший в Испании верх над Серторием; Лукулл, который, обрадованный своим успехом у Кизика и полный рвения, поспешно набирал флот среди союзников и преследовал понтийский флот в Эгейском море, нападая и разбивая одну за другой различные эскадры, безжалостно убивая всех захваченных в плен италийских перебежчиков, в числе которых был и Марк Марий. Его легаты между тем покоряли вифинские города, еще бывшие под оружием, и собирали огромную добычу из рабов и разного рода предметов.[371] Таким образом, в середине 73 г. Лукулл покорил своей власти все города Вифинии за исключением Гераклеи. Он принудил Митридата морем возвратиться в свое царство с остатками армии, которую в прошлом году тот привел для завоевания Вифинии. Тогда летом Лукулл созвал в Никомидии военный совет.[372]

На этом совете почти все генералы полагали, что нужно дать отдых солдатам до следующей весны. Но главнокомандующий не согласился с мнением своих помощников. В то время как последние рассматривали вопрос с чисто военной точки зрения, Лукулл переживал тогда решительный кризис. Этот кризис был не только личным кризисом его характера, но великим моральным и политическим кризисом его эпохи, отраженным в этот решительный момент в его пылком и глубоком духе, как небольшое отражение большого предмета в зеркале. Этот человек решал на военном совете не стратегический вопрос. Он хотел смелым актом разрешить противоречия, в которых так долго блуждала вся римская политика.

Лукуллу было около пятидесяти лет. Он был совершенным образцом той старой римской аристократии, которая своими традиционными качествами могла бы сделать реставрацию Суллы серьезной и продолжительной. Суровый, простой, враг роскоши, денег, иностранных вещей, исключительно образованный, он гордился своей бедностью и презирал популярность и вульгарное честолюбие. К несчастью, этот аристократ был в Риме археологической редкостью, одним из последних представителей уже давно исчезнувшего типа людей. Продолжая сам держаться старых римских доблестей, Лукулл видел, что вокруг него распространяются богатство, роскошь, жажда удовольствий, желание возбуждать удивление. Он видел, что его друзья, разбогатевшие во время проскрипций, уважаются более, чем он, оставшийся бедным, и что Помпей, мало рисковавший в междоусобной войне, так быстро и так высоко поднимается в силу своей популярности. Человек деятельный, очень умный и благородно честолюбивый, он уже давно должен был спросить себя, не кончит ли он, продолжая играть эту столь старомодную роль, тем, что принесет себя в жертву бессовестным честолюбцам. Он хорошо понимал, что робкая и неопределенная политика его партии справедливо вызывает порицание всей Италии, что сулланское правительство будет ниспровергнуто, если оно окажется ни на что не способным. Интриги, к которым он прибег, чтобы получить командование на войне, были первым видимым знаком перемены, которой до тех пор никто не подозревал и которую, может быть, не сознавал и сам Лукулл. Его чрезвычайный успех ускорил эту перемену. После побед при Кизике и на Эгейском море Лукулл решил усвоить политический метод Помпея, нисколько не считавшегося с законностью, и тотчас, не дожидаясь приказаний сената, вторгнулся в Понт.

Он слишком хорошо знал свой круг в Риме, чтобы сомневаться в том, что если бы он ждал сенатских инструкций, то, по истечении довольно долгого времени, получил бы приказ ничего не делать, выжидать и возвратиться в Рим. Напротив, если он предпримет большую экспедицию, в течение которой было бы неразумно его отзывать, то ему легко будет продолжить свои полномочия, и если вожди народной партии будут угрожать ему оппозицией, то он был теперь в состоянии подкупить их восточным золотом.[373] Отмщение за дарданский договор, расплата с Митридатом, конечно, стоили этой уступки испорченным политическим нравам эпохи. Итак, в результате военного совета в Никомидии Лукулл решил, несмотря на противодейтсвие почти всех своих генералов, тотчас же овладеть царством Митридата. Котта должен был в течение этого времени осаждать Геракл ею; Триарий ожидать с 70 кораблями в Геллеспонте понтийские эскадры, возвращавшиеся из Испании и Крита. Сам же он со всей своей армией двинулся на две гавани Амис и Фемискиру с целью основать свою продовольственную базу на время долгой кампании в горных областях Понта, в треугольнике, образованном Кабирой, Амасией и Евпаторией; сюда удалился Митридат, подготовлявший новую кампанию и выжидавший результата своих просьб о помощи, посланных к его зятю Тиграну, царю Армении, к сыну Махару, наместнику Крыма, и к скифам.[374]