Если богатые классы так часто терпят поражения в борьбе с демократическими партиями, то причиной этого является их нежелание подчиняться своим вождям. Дух зависти, гордости, взаимного презрения, который их разделяет, очень часто заставляет их действовать вопреки собственным интересам даже при угрожающей опасности. Таким образом, в то время как революция во главе с Марием овладела Римом, консерваторы только случайно нашли себе борца в лице Суллы. Сулла до сих пор был одним из тех выдающихся, но одиноких людей, которые часто встречаются среди знати при разложении аристократического строя: слишком образованный и умный для того, чтобы сохранять старые предрассудки своего класса и не понимать роковой необходимости его падения, слишком гордый и серьезный, чтобы искать почестей ценой низости и глупости, от которых почти всегда зависят политические успехи в демократии, слишком энергичный и стремящийся к богатству для того, чтобы оставаться праздным, слишком скептический и чувственный, слишком индифферентный к тому, что зовут добром и злом, слишком жадный до чувственных и умственных наслаждений, чтобы пожертвовать когда-либо своим интересом или своей выгодой какому бы то ни было делу или идеальному принципу… Сулла до сих пор занимался более войной, чем политикой, предпочитая сражаться с кимврами или восставшими италиками, чем служить в Риме той или другой партии; все же по своему происхождению и связям он примыкал скорее к консервативной партии, чем к партии народной.

Он вмешивался в политическую борьбу только в тех случаях, когда это было необходимо для получения магистратуры или командования. Поэтому его карьера была медленной; консульства он достиг только в этом году, имея уже более 50 лет от роду. Вероятно, он еще долго бы предоставлял возможность консерваторам и народной партии поочередно резать друг друга, одинаково презирая и тех и других, если бы революция не обратилась лично против него, отнимая у него начальствование в войне с Митридатом. Мало заботясь об интересах консервативной партии, он вовсе не был расположен уступить Марию эту войну, в которой рассчитывал приобрести громадные богатства и блестящую славу.

На требования Мария он отвечал смелым шагом, впервые обнаружившим его страшный гений; удостоверившись в верности войска, он двинулся на Рим и занял город. Марий, не имея войска и испуганный столь неожиданным нападением, был принужден спасаться бегством.[235] Сулла остался господином Рима, но, желая лишь сохранить свое командование, а вовсе не делать контрреволюции в пользу консерваторов, выказал крайнюю умеренность. Он преследовал только двенадцать вождей революции, приказал уничтожить противоконституционные законы Сульпиция и свободно допустил произвести выборы на следующий год. Консерватор Гней Октавий был избран вместе с демократом Луцием Корнелием Цинной. Сулла ограничился тем, что взял с них клятву в соблюдении законов.[236]

Затем, в начале 87 г., он поспешил отправиться в Брундизий, чтобы сесть на корабли с пятью легионами, несколькими неполными когортами и небольшим количеством конницы, всего немного более тридцати тысяч человек.[237] Никогда столь незначительная армия не должна была выполнить столь большую задачу. Митридат, пользуясь подавляющим превосходством своих сил, готовился к очень энергичной защите своих завоеваний. Архелай и Аристон, уже бывшие в Греции во главе значительных армий, сосредоточили свои войска около Афин и Пирея для их осады. В Азии набиралась новая армия. Надеялись раздавить в Греции маленькое войско, уже истощенное осадой Афин. Этот план был превосходен, потому что Сулла, с трудом высадившись в Эпире со своими тридцатью тысячами солдат, должен был спуститься с севера, следуя за врагом, отступавшим вплоть до славного города Аттики, и начать с небольшими силами длинную и тяжелую осаду, в то время как понтийский флот намеревался прервать сношение с Италией и сделать трудным снабжение войска продовольствием.

Но это положение, уже само по себе тяжелое, сделалось ужасным, когда народная партия снова захватила в свои руки управление в Италии. После отъезда Суллы консул Цинна еще раз поднял вопрос о новых гражданах, желавших быть записанными в 35 триб; другой консул выступил с протестом; оба они вооружили своих сторонников, и на улицах Рима происходили битвы. Цинна, наконец, был низложен и изгнан, но он тотчас же поднял знамя восстания в италийских городах, собирал людей, деньга, убеждал самнитов, все еще бывших под оружием, не складывать его. Посреди этих приготовлений вернулся из Африки Марий с небольшим отрядом нумидийцев и начал вооружать в Этрурии свободных людей и рабов. Сенат попытался предотвратить новую междоусобную войну, предоставив право гражданства всем италикам, еще не получившим его по законам Юлия и Плавция — Папирия, за исключением восставших самнитов и луканов.[238] Но случай не дал на этот раз консерваторам нового Суллу.[239] Марий овладел Римом и стал мстить своему сопернику и той знати, которая никогда не хотела преклониться перед ним. Головы многих аристократов были принесены к нему или выставлены на рострах в качестве украшения; Сулла был объявлен врагом отечества и отрешен от должности; его дом в Риме был срыт, виллы опустошены, имущество конфисковано.

Маленькая армия, которая должна была снова завоевать огромную восточную империю, была покинута и даже угрожаема со стороны Рима. Уже уменьшившаяся от усталости, болезней, сражений, она начала терпеть голод.[240] Если бы понтийская армия явилась на помощь до сдачи города, Сулла и его легионы погибли бы безвозвратно. Но при таких тяжелых обстоятельствах этот гордый скептик, этот утонченный сибарит, который начал свою жизнь тем, что поправил свое состояние наследством богатой греческой куртизанки, вдруг явился гигантом среди этого ужасного социального разложения, разрывавшего все нравственные связи между людьми. Этот гигант, страшный и удивительный в одно и то же время, усилием ничего не разбирающей сверхчеловеческой энергии среди всеобщего беспорядка поставил высшим законом свое благосостояние. Чтобы спастись и спасти свою армию, он сокрушал все на своем пути, даже предметы, наиболее чтимые людьми. Чтобы построить осадные машины, он вырубил рощи Ликея и вековые платаны Академии, в тени которых занимался философией Платон. Чтобы уплатить жалованье и прокормить своих солдат, он устроил в Пелопоннесе монетный двор; он наложил на Грецию изнурительные поборы; он ограбил все храмы, даже наиболее почитаемые; он обратил в золотые и серебряные слитки треножники, вазы, драгоценности, произведения искусства, приносимые богам столькими благочестивыми поколениями. Оспаривая у своих врагов владычество на море, он убедил одного из своих молодых офицеров, Луция Лициния Лукулла, сделать попытку проскользнуть с шестью кораблями через понтийский флот, стороживший Грецию, и отправиться набирать корабли по всему побережью Средиземного моря. Чтобы поддержать присутствие духа в солдатах, он участвовал во всех, их трудах, вмешивался во все схватки, лично водил колонны на приступ, всюду раздавая золото своим войскам. Если Марий понял, что в эту торговую эпоху Рим может набирать свои легионы только среди подонков италийского населения, то Сулла первый понял, что с новыми легионами следует считаться и обращаться как с настоящими наемными солдатами, долгое время удерживаемыми под оружием, подчиненными суровой дисциплине, но хорошо оплачиваемыми.