– Нет! – выкрикнул Раулинс. – Не убивайте его, Чарльз! Он пришел просто поглядеть на нас!

Бордман выстрелил.

Зверь подпрыгнул, задергался в воздухе, застыл, вытянув конечности, и упал на землю. Раулинс бросился к нему, не в силах вымолвить ни слова от изумления. «Ведь не было же никакой необходимости в убийстве, – думал он. – Зверь всего лишь любопытствовал. Это же просто подло!»

– Разве нельзя было подождать минуту? Возможно, он сам бы ушел! Зачем…

Бордман улыбнулся. Кивком головы он подозвал одного из членов экипажа, тот создал эксрудером сеть и накинул ее на зверя.

– Я лишь оглушил его, Нед, – добродушно пояснил Бордман. – Часть расходов на эту экспедицию мы собираемся списать на пополнение государственного зоопарка. Неужели ты решил, что я могу быть таким бездушным?

Раулинс почувствовал себя маленьким и глупым.

– Ну… не вполне. Но это…

– Забудь об этом. Хотя нет, постарайся ни о чем не забывать. И получи из этого урок: следует сперва подумать, прежде чем выкрикивать глупости.

– Но если бы я не торопился, а вы его действительно бы убили?

– Тогда ценой жизни этого создания ты узнал бы обо мне кое-что неприятное. Стал бы обладать полезным знанием, что меня провоцирует на убийство все незнакомое и с острыми зубами. А вместо этого все, что ты сделал, – это произвел громкий шум. Если бы я хотел убить, твой крик ничего бы не изменил. Возможно, у меня бы дрогнула рука, и тогда ты добился бы того, что я оказался бы перед разозленным раненым зверем. Так что всегда выбирай подходящий момент, Нед. Порой надо позволить, чтобы что-то произошло, чем действовать слишком поспешно. – Бордман подмигнул. – Не обиделся, Нед? Не чувствуешь себя идиотом после моей маленькой лекции?

– Конечно, нет, Чарльз. Я далек от уверенности, что нет ничего такого, чему мне следовало бы научиться.

– И ты готов учиться у меня, даже если я приводящий в бешенство старый дундук?

– Чарльз, я…

– Прости, Нед. Мне не следовало тебя подкалывать. Ты был прав, совершая попытку удержать меня от убийства зверя. Не твоя вина, что ты не понял моих намерений. На твоем месте я поступил бы примерно так же.

– Вы хотите сказать, что не следовало медлить, когда вы достали парализующее ружье, да? – растерянно спросил Раулинс.

– Пожалуй, не следовало.

– Вы сами себе противоречите.

– Быть непоследовательным – моя привилегия, – сказал Бордман. – Сегодня хорошенько выспись. Завтра с утра мы сделаем облет лабиринта. Составим план, а потом будем посылать туда людей. Может статься, через неделю мы будем беседовать с Мюллером.

– Думаете, он захочет с нами сотрудничать?

– Сперва не захочет. Будет раздраженным, станет плеваться в нас ядом. Ведь это мы его отвергли. С чего бы ему теперь помогать людям Земли? Но затем он переменится, Нед, потому что он человек чести, а честь – это нечто, не меняющееся ни при каких обстоятельствах, неважно, насколько ты болен, одинок или обижен. Настоящую честь не может убить даже ненависть. Тебе, Нед, не надо говорить об этом, потому что ты сам человек того же покроя. Даже я обладаю своеобразной этикой и честью. Как-нибудь мы вступим с Мюллером в контакт. Уговорим его покинуть этот проклятый лабиринт и помочь нам.

– Надеюсь, так все и будет, Чарльз. – Раулинс поколебался. – Но как подействует на нас… близость к нему? Я имею в виду его болезнь… его воздействие на окружающих…

– Будет мерзко. Очень мерзко.

– Вы с ним встречались после того, как это произошло?

– Да, много раз.

– Я действительно не могу вообразить, каково это – находиться рядом с человеком, когда все его естество воздействует на тебя. Ведь именно так происходит при встрече с Мюллером?

– Ощущение такое, словно забираешься в ванну, наполненную кислотой, – ответил Бордман с некоторыми колебаниями. – К этому можно привыкнуть, но полюбить это – никогда. Чувствуешь как бы огонь по всей своей коже. Что-то печет, какой-то страх, отчаяние, болезнь, и все это излучается из Мюллера, как фонтан гноя.

– И при этом он человек чести?.. Порядочный человек?..

– Да, был. – Бордман посмотрел в сторону далекого лабиринта. – И слава богу, что это так. Ведь это отрезвляющая мысль, да, Нед? Если в голове такого прекрасного человека, как Дик Мюллер, кроется такая дрянь, то что же тогда в мозгу обычных людей? Этих взбалмошных, измученных людей, ведущих свой привычный образ жизни? Если бы их всех постигло такое несчастье, как Дика Мюллера, то их разум опалял бы настолько, что выжег бы все на расстоянии во много световых лет.

– Но Мюллер провел девять лет, пытаясь справиться со своими страданиями, – заметил Раулинс. – Он мог измениться. Что, если к нему теперь вообще нельзя приблизиться? Что, если излучаемое им окажется настолько сильным, что мы не выдержим?

– Выдержим, – сказал Бордман.

В лабиринте Мюллер анализировал ситуацию и прикидывал свои возможности. На экранах видеонаблюдения были видны корабль, пластиковые купола и мельтешение крохотных фигур. Теперь он жалел, что не смог разобраться, как управлять устройствами наблюдения, так как сейчас интересующая его часть изображения была расплывчатой. Но он был доволен тем, что в его распоряжении есть хотя бы такая техника. Очень многие механизмы в городе давно перестали работать, потому что в них рассыпались какие-то важные узлы. Но его поражало то, что огромное количество их сохранило свою трудоспособность в течение стольких веков, и их состояние свидетельствовало о величии техники их создателей. Мюллер понял лишь немногие из них и хотя научился ими пользоваться, но был уверен, что использует очень немногие из тех возможностей, что в них заложены.

Он следил за туманными изображениями ближних своих – людей, занятых обустройством лагеря на равнине, и размышлял, какую новую пакость они ему приготовили.

Он сделал все, чтобы стереть за собой любые следы, когда стартовал с Земли. Взяв в аренду звездолет, он неверно заполнил маршрутный лист, указав, что летит на Сигму Дракона. Во время полета ему пришлось отметиться на трех станциях слежения, но на каждой из них он зарегистрировался как совершающий облет Галактики, и маршрут он старательно обдумал так, чтобы никто не мог знать, куда он попадет.

Самая обычная регулярная проверка данных станций слежения должна была выявить, что все три его отчета ложны, однако он рассчитывал, что до ближайшего контроля успеет закончить маршрут и исчезнуть. Судя по всему, ему это удалось, поскольку в погоню за ним не послали скоростные корабли-перехватчики.

Выйдя из искривления пространства вблизи планеты Лемнос, он выполнил последний отвлекающий маневр: оставил корабль на орбите и спустился на планету в капсуле. Термическая бомба взорвала ракету и разбросала ее микроскопические оплавленные обломки на миллионы орбит. Нужен был какой-то поистине фантастический компьютер, чтобы установить источник этих частиц. Бомба была запрограммирована так, что на каждый квадратный метр взрываемой поверхности приходилось пятьдесят фальшивых векторов, а такое через небольшой промежуток времени сводит на нет работу трассеров. Времени же Мюллеру требовалось немного – лет шестьдесят. С Земли он улетел почти шестидесятилетним и в нормальных условиях мог бы рассчитывать еще по меньшей мере на сотню лет полноценной жизни, но здесь, на Лемносе, без врачей, пользуясь лишь услугами далеко не лучшего диагноста, он знал, что будет счастливчиком, если дотянет до ста десяти – ста двадцати максимум. Шестьдесят лет одиночества и спокойная смерть в изоляции – вот все, чего он ждал от судьбы. Однако в его тихий уголок вторглись пришельцы. Как они его выследили?

Он пришел к выводу, что выследить его они не могли. Во-первых, он использовал все возможные средства предосторожности. Во-вторых, нет никакой причины, чтобы за ним гнались. Он не совершил ничего такого, за что его стоило преследовать, ловить и возвращать на Землю, в руки правосудия. Он просто человек, жестоко страдающий от непонятной, но незаразной болезни, из-за которой всем людям стало противно встречаться с ним, и потому на Земле наверняка рады, что избавились от него. Там он был живым укором для всех, концентратором вины и жалости, темным пятном на совести всей планеты. Он понимал, что его изоляция для них величайшее благодеяние. Поэтому они не станут совершать никаких усилий, чтобы отыскать существо, столь им ненавистное.