Критянин свернул в калитку в высоком кирпичном заборе, окружавшем дом у Риджентс-парка, и юркнул в кустарник, растворившись среди теней. Он бросил взгляд на светящийся циферблат часов. Без десяти семь. Значит, у него еще есть немного времени.

Из кармана темной куртки с капюшоном он извлек „маузер" с шарообразным глушителем, проверил оружие и снова спрятал его.

Особняк выглядел внушительно, что, однако, не удивляло, – ведь он принадлежал Максвеллу Якобу Кохену или, для друзей, Максу Кохену, помимо всего прочего, председателю крупнейшей в мире компании по производству одежды и одному из самых влиятельных евреев в Великобритании. Человеку любимому и уважаемому всеми, кто имел счастье быть с ним знакомым.

К несчастью, он являлся еще и ярым сионистом – серьезный недостаток в глазах определенных людей. Впрочем, Критянина это ничуть не волновало. Политика – ерунда. Игрушки для детей. Он никогда не интересовался целью, только деталями, а в данном случае он самым тщательным образом их продумал. Сейчас в особняке Кохен, его жена и служанка – более никого. Остальная прислуга на ночь разъехалась по домам.

Он вытащил из кармана черный шлем-маску и натянул на голову, оставив неприкрытыми лишь глаза, нос и рот. Затем поднял капюшон куртки, вышел из кустов и зашагал к дому.

Когда раздался звонок, служанка Кохенов – испанка Мария – находилась в гостиной. Открыв дверь, она испытала самый большой шок, который ей когда-либо доводилось пережить. Возникший перед ней призрак сжимал в правой руке пистолет. В кошмарной прорези шерстяной маски шевельнулись губы, и до нее донеслись слова, сказанные по-английски хриплым голосом с сильным акцентом.

– Отведи меня к мистеру Кохену. – Мария открыла было рот, чтобы запротестовать. Но, угрожающе направив на нее пистолет, Критянин шагнул в прихожую и закрыл за собой дверь. – И быстро, если хочешь жить.

Девушка повернулась к лестнице, Критянин последовал за ней. Когда они поднимались по ступенькам, приоткрылась дверь в спальню, и оттуда вышла миссис Кохен. Уже много лет она жила в постоянном страхе, что случится нечто подобное. И вот теперь, увидев Марию, человека в маске, пистолет, она инстинктивно шагнула назад, захлопнула дверь, повернула ключ в замке и бросилась к телефону набрать три девятки.

Критянин толкнул Марию в спину. Служанка пошатнулась. Туфля соскочила с ее ноги. Она остановилась у двери в кабинет хозяина и после некоторого колебания постучала.

Макс Кохен открыл на стук, хотя и удивился, ибо в доме существовало строжайшее правило: до восьми вечера никому не позволять беспокоить его в его кабинете. Перед ним предстала Мария в одной туфле и с лицом, искаженным ужасом, затем ее отпихнули в сторону, и на ее месте возник неизвестный с пистолетом. Оружие коротко кашлянуло один-единственный раз.

В молодости Макс Кохен занимался боксом, и на какой-то миг ему показалось, что он снова на ринге и противник нанес ему сокрушительный удар в челюсть, от которого он оказался на полу собственного кабинета.

Его губы дрогнули в попытке произнести слова молитвы, которую читают на смертном одре все евреи: „Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один!" Но слова застряли в горле. Свет вокруг становился все слабее и слабее, а потом и вовсе опустилась темнота.

Когда Критянин выбегал из парадной двери особняка, первая из спешащих на вызов полицейских машин уже появилась в конце улицы, сирены остальных быстро приближались. Он метнулся в тень сада и перемахнул через стену в соседний двор. Несколько минут спустя он приоткрыл калитку и выскользнул на узкую улочку. Там он опустил капюшон, стянул с головы маску и поспешил прочь. Служанка уже описала его внешность прибывшим на место убийства полицейским, и сейчас данные о нем звучали в эфире. Неважно. Еще пара сотен метров, и он затеряется среди растительности Риджентс-парка. Пересечь парк, нырнуть в метро на его противоположной стороне, сделать пересадку на станции Оксфорд-серкус…

Критянин начал переходить улицу, когда вдруг раздался скрип тормозов и крик:

– Эй, там!

Полицейская машина – он понял это с первого взгляда. Юркнув в ближайший переулок, Критянин припустил бегом. Как всегда, ему повезло: пробегая вдоль стоящих машин, он заметил, как в одну из них садится мужчина. Хлопнула дверь, загудел мотор.

Критянин распахнул дверь, вышвырнул незнакомца на асфальт головой вперед и запрыгнул на водительское сиденье. Не теряя ни секунды, он вывернул руль, дал газ, смяв крыло припаркованной впереди машины, и рванул вперед, ибо полицейский автомобиль с рычанием уже приближался по узкой улице.

Убийца пересек Вейл-роуд и помчался по Паддингтон-роуд. Он знал, что у него оставалось совсем немного времени, чтобы оторваться от преследования, ведь через несколько секунд все окружные полицейские машины начнут стягиваться сюда, перекрывая пути к отступлению.

Впереди возник знак „Дорожные работы". Стрелка предписывала объезд справа, не оставляя выбора. Улочка с односторонним движением между складами, узкая и темная, вела к станции Паддингтон-Гудс.

Полицейская машина висела на хвосте. Критянин прибавил газу и увидел впереди въезд в длинный узкий тоннель под железнодорожными путями. Там маячила человеческая фигура – девушка на велосипеде. Совсем еще молоденькая, в коричневом плюшевом пальто и полосатом шарфе вокруг горла. Она оглянулась. Белое испуганное лицо. Машину занесло.

Критянин крутанул руль, чиркнув крылом о стенку тоннеля так, что полетели искры. Бесполезно. Слишком мало места. Раздался глухой удар, ничего более, и девушку отбросило в сторону.

Полицейская машина резко затормозила. Критянин помчался дальше и вскоре выскочил из тоннеля на Бишопс-бридж.

Пять минут спустя он бросил машину в переулке недалеко от Бейсуотер-роуд, затем пересек ее, быстрым шагом миновал заросли Кенсингтон-Гарденз и вышел через Ворота королевы.

Когда он приблизился к концертному залу Алберт-Холл, там уже собралась довольно большая толпа, а по ступеням, ведущим к кассам, вилась очередь, ибо в тот вечер предстоял незаурядный концерт. Венский филармонический оркестр исполнял „Хорал Святого Антония" Брамса, а Джон Микали играл Второй концерт до минор Рахманинова.

21 июля 1972 года. Критянин закурил сигарету и принялся разглядывать афишу с фотографией Джона Микали, знаменитого пианиста с темными вьющимися волосами, бледным лицом и глазами как черная полированная смальта.

Он обошел здание. Над одной из дверей в задней части концертного зала горела надпись „Служебный вход". Он проследовал внутрь. Вахтер в кабинке оторвался от спортивной газеты и улыбнулся.

– Добрый вечер, сэр. Ну и прохладно же сегодня.

– Случалось и похолоднее, – отозвался Критянин.

Он спустился к коридору, ведущему за кулисы. Там находилась дверь с табличкой „Зеленая комната". Критянин распахнул ее и включил свет в непривычно просторной и со вкусом обставленной гримерной. Единственным видавшим виды предметом обстановки было пианино у стены, старый „Чаппелл", который, казалось, вот-вот развалится на части.

Критянин вынул из кармана „маузер", расстегнул дорожный несессер, открыл двойное дно и засунул туда пистолет. Потом снял куртку, швырнул ее в угол и уселся перед зеркалом.

В дверь постучали, и в проеме появилась голова администратора.

– До вашего выхода сорок пять минут, мистер Микали. Не желаете ли чашечку кофе?

– Нет, благодарю, – отозвался Джон Микали. – Мой организм не переносит кофе. Доктор говорит, причина в химической несовместимости. Вот если бы вам удалось заварить чайничек чаю, я был бы вам весьма обязан.