Наступило молчание. Информация, предоставленная Кортом, не понравилась Жюльетт, и больше всего ей не понравилось слово «подчиняется». Она подозревала, что Корт нарочно говорит все это, чтобы вселить в нее беспокойство. И это ему удалось.

Пока она взвешивала его слова, она в первый раз обратила внимание на посторонние звуки – поскрипывания, щелчки, скрежет, которыми, по ее наблюдениям, всегда полнился «Конрад». Тихонько гудел радиатор, с лестничной клетки донесся чей-то голос. К тому же вчерашние события придавали всем этим звукам зловещую окраску.

Жюльетт вдруг осознала, что уже довольно долго неотрывно смотрит на руки Корта. У него были сильные, крупные и красивые руки. В этот момент на нее подобно удару молота обрушилось понимание. Прежде она говорила себе, что присутствие здесь Корта имеет простое и обыденное объяснение: Наташа разрешила ему остаться с ней лишь потому, что после ночных событий она нуждалась в утешении и защите. Теперь она видела, шестым чувством понимала, что это предположение неверно. Воссоединение Корта с женой объяснялось другими причинами, причинами, о которых она боялась думать.

– Здесь очень душно, вам не кажется? – сказал он.

– Да, пожалуй, – кивнула Жюльетт и поспешно отошла от Корта.

– Я попрошу Анжелику выключить на время отопление.

Сказав это, он снял пиджак, закатал рукава рубашки. Жюльетт увидела – и знала, что он хотел, чтобы она увидела, – глубокую царапину на его руке. Он читает мои мысли, подумала она, отвечает на безмолвный вопрос. Царапина шла от запястья до локтя, и поскольку у нее была точно такая же царапина на спине, она точно знала, откуда и при каких обстоятельствах он получил свою.

– Вы где-то поцарапались, – сказала она.

– Не сам, мне помогли, – засмеялся он.

– Вашего брака не существует, – проговорила она, пылая яростью. – Он кончился еще до того, как вы развелись.

– Разумеется, вам хотелось бы так думать. – Жюльетт увидела, что Корт наконец утратил равновесие – в первый раз за весь разговор. – Не стану отрицать, в нашем браке было много боли. Обоюдной боли.

– Я не стану обсуждать с вами вопрос боли, – резко ответила Жюльетт, – хотя понимаю ваш интерес к этому предмету. Он очевиден в любом из ваших проклятых фильмов.

– Справедливо. – Корт задумчиво взглянул на нее. – Но вы должны отдать мне должное – я избегаю банальностей. Вы не найдете ни в одном из моих фильмов хлыстов или масок. Подобные грубости меня не интересуют. – Помолчав, он добавил: – И в том виде, как вы это себе представляете, Наташу это тоже не интересует.

Он наклонился, взял пиджак. Жюльетт смотрела на него с отвращением. Она не могла заставить себя не видеть, как сильно в нем мужское начало, не реагировать на его сексуальность, и это вызывало в ней дикую злобу. Она начала понимать, что Наташа могла желать этого человека и бояться его – или желать его, потому что он вызывал в ней страх. Эта мысль лишала ее сил, но она сказала себе, что Наташу можно излечить. Она с вызывающим видом снова уселась в кресло. К ее удовольствию, он тоже разозлился.

– Хотите, я скажу вам, почему вы даром потратите время, если останетесь, – сказал он, – и почему моя жена к вам не выйдет, сколько бы вы здесь ни сидели?

– Наташа придет. Она любит меня.

– Возможно. До некоторой степени. Однако существует определенное требование, которому вы никак не можете соответствовать.

Жюльетт бросила на него презрительный взгляд.

– О, пожалуйста, не говорите подобной чепухи, – проговорила она. – Поверьте, этот недостаток является преимуществом, как много раз говорила мне Наташа.

– Правда? Ну, моя жена всегда старается быть вежливой, но, боюсь, вы ее неправильно поняли. – Он помолчал. – Между мной и вами существует различие, и оно не имеет отношения к полу. Видите ли, вы не можете причинить Наташе боль, а я могу. А она способна причинить боль мне. Она единственная женщина, кто может это сделать.

– Я не верю, что способность причинить боль может укреплять отношения между людьми.

– Значит, мы смотрим на вещи по-разному, – спокойно отвечал он. – А теперь прошу меня простить, мне надо работать. Я уезжаю. Вы уверены, что не хотите, чтобы я вас проводил, куда-то подвез?

– Уверена. Мне кажется удивительным, что вы собираетесь работать в таких обстоятельствах.

– Работать я могу всегда. – Он посмотрел ей в глаза. – В сущности, работа – это единственная стоящая вещь.

– Еще одна мужская глупость. – Жюльетт ответила ему холодным взглядом. – Если бы ночью погиб ваш сын, вы могли бы утром работать?

– Нет, – он отвел глаза. – Но через неделю или через две я обязательно начал бы работать.

Жюльетт была тронута его тоном и пожалела, что задала свой вопрос.

– Но Наташа так не может, – медленно проговорила она. – Если с Джонатаном что-то случится, это ее убьет.

– Я тоже так думаю. И это, пожалуй, единственная разница между ею и мной. – После паузы он сказал: – Я должен идти. Рад был с вами познакомиться.

С этими словами – Жюльетт поняла, что он действительно думал то, что говорил, – он ушел. Выбитая из колеи, расстроенная, она надолго осталась одна в комнате, пытаясь разобраться в том, что услышала от Корта. Несколько раз она порывалась пойти к Наташе, но в последнюю минуту меняла свое решение. Как и предсказывал Корт, она испытывала болезненное унижение. Наконец Жюльетт не выдержала, резко вышла из комнаты и покинула квартиру, не попрощавшись с Анжеликой.

Весь уик-энд она звонила Наташе, но ей все время отвечал автоответчик или суровая Анжелика.

Она страдала, но меньше, чем страдала бы, когда была помоложе. Ей надоело размышлять о природе уз, связывавших Наташу и Корта, и она пришла к выводу, что Наташа, подобно большинству женщин, совершающих ту же ошибку – ошибку, которая может иметь роковые последствия, – просто подчинилась мужской воле. Она не стала писать Наташе и, так и не разрешив многих вопросов, признала, что в книге ее жизни глава о «Конраде» и Наташе Лоуренс подошла к концу.

Будучи женщиной сильной, она решила не оглядываться назад. Судя по ее опыту, конец одного этапа жизни можно было рассматривать как начало другого.

– Сначала я хочу показать тебе южный фасад, – сказал Колин. – Его сейчас не видно. Подожди, пока мы выедем из леса. Ты увидишь его из оленьего парка.

Линдсей сразу догадалась, что это будет именно парк – обширный и прекрасный. Она множество раз уже встречалась с ним в фильмах и романах и видела его как наяву.

Он должен был быть спланирован гениальным архитектором, презиравшим искусственность и умело использовавшим асимметрию.

Она представляла себе вековые дубы, безупречный газон, спускающийся к озеру. Она была уверена, что увидит и старинную часовню. Она с волнением ожидала встречи с поместьем. Причина была проста: она не могла представить себе, что все это – земля, озеро, парк, часовня, огромный дом – принадлежит Колину.

В течение двух прошлых дней она просила Колина описать ей дом. Она расспрашивала его во время долгого перелета из Нью-Йорка в Англию, состоявшегося в пятницу, и в ее лондонской квартире, где они с Колином останавливались по дороге в Йоркшир, и уже здесь, на ферме «Шют», которую Колин в конце концов предпочел деревенской гостинице.

Правда, она была так очарована фермерским домом, который оказался еще прелестнее, чем она представляла себе по фотографиям, что на время забыла о «Шют-Корте». Колин каким-то образом умудрился сделать так, что домик был готов к их приезду. Линдсей казалось, что там побывала некая фея – о магической силе денег она почему-то не подумала. Фея разожгла плиту, отполировала мебель, застелила медную кровать бельем, пахнувшим лавандой. Она оставила для них еду и вино, и, когда автомобиль Колина – самый мощный из тех, на которых доводилось ездить Линдсей, – урча, приближался к дому по проселочной дороге, Линдсей увидела, что в окнах горит свет, словно дом приветствовал их.