– Боже, – выдохнула Линдсей, поняв, что должно произойти.

– Пожалуйста, не двигайся, – сказал Колин с неожиданной твердостью. – Я собираюсь тебя поцеловать. Не возражай и не двигайся.

К своему собственному удивлению, Линдсей послушалась. Он долго смотрел ей в глаза, перебирал волосы. Потом с величайшей нежностью он коснулся ее губ губами. Линдсей закрыла глаза. Поцелуй, такой нежный вначале, стал настойчивым и страстным. Она не могла не отметить, что для человека, вечно упускающего воображаемые автобусы, он целуется на редкость умело.

Когда поцелуй прервался и голос Линдсей обрел твердость, она так ему и сказала. Колин улыбнулся и поцеловал ее снова, и Линдсей поняла, что ей нравится вкус его губ и нравится то, что начали делать его руки – нежные, умелые и уверенные.

– У тебя самая восхитительная на свете грудь, – сказал он, расстегивая ее блузку, и Линдсей позволила ему ее расстегнуть. – Ты красавица, – проговорил он и поцеловал сначала один, потом другой сосок. – Мне хотелось это сделать с той самой минуты, когда я вошел в ту комнату в Оксфорде и увидел тебя. У меня было жуткое похмелье, и голова плохо соображала, но все остальные ощущения были в норме.

– Уже тогда? – спросила Линдсей. Она была польщена этим откровением.

– Тогда и до сих пор, – ответил он. – Вчера в ресторане. У Эмили. Когда я расставался с тобой ночью, мне было очень трудно разговаривать с тобой и не думать о близости. Разумеется, это ужасно. О-о, ты носишь чулки. Я надеялся, что так и будет. Ты знаешь, что делают с мужчиной чулки?

– Я чувствую, что делают с мужчиной чулки, – с улыбкой ответила Линдсей и, немного поколебавшись, снова коснулась его.

Ответ был молниеносным: его напряженная плоть словно прыгнула в ее руку. Он прижал ее к себе, и, наверное, именно в этот момент она решила: да. «Да», – словно сказал кто-то внутри ее, когда она почувствовала его жажду, его желание и увидела, что она в силах удовлетворить эту жажду, дать ему наслаждение и сама хочет получить его. Она поняла, что слишком долго не испытывала такой простой и естественной радости.

– О Боже, что я делаю? – с улыбкой проговорила она, потянувшись к пуговицам его рубашки.

– Похоже, что ты собираешься снять с меня рубашку, – сказал Колин. – Я был бы рад, если бы ты сделала то же самое со всей остальной одеждой.

– Ты уверен, что это хорошая идея? – продолжала она, расстегивая «молнию» на джинсах.

Колин направил ее руку, и она сразу поняла, насколько хороша эта идея.

– Колин? – прошептала она немного спустя. – Да?

– Наверное, мне следует тебя предупредить… Я давно этим не занималась.

– Я занимался.

– Я вижу.

Настала тишина, и Колин продемонстрировал справедливость своего утверждения. Линдсей почувствовала, что теряет остатки самоконтроля.

Он приник лицом к впадине между ее бедрами, и она замерла, потрясенная поразительными ощущениями.

– Колин, – проговорила она низким дрожащим голосом, когда он поднял голову.

– Да? – отрешенно ответил он, целуя ее живот, грудь и придвигаясь так, чтобы ее рука могла лечь на его член.

– Колин, мы еще можем остановиться.

– Нет, милая, не можем.

– Подожди немного, я хочу тебя спросить. Я тебе нравлюсь?

– Да, особенно вот эта часть. Эта часть мне ужасно нравится.

– Послушай, ты тоже мне нравишься.

– Вот здесь?

– Особенно здесь. Но послушай, я не хочу, чтобы ты перестал мне нравиться или я – тебе, а занятия сексом иногда приводят к таким последствиям.

– Если ты думаешь, – произнес Колин очень твердо, – что я собираюсь сейчас обсуждать подобные вещи, ты сошла с ума. Успокойся. Раздвинь ноги. Так хорошо?

– Замечательно. Я…

– О, черт, у меня нет презервативов.

– Сейчас они не нужны. – Линдсей поцеловала его. – А у меня нет никаких болезней, передающихся половым путем.

– У меня тоже.

– Колин, ты должен понять. Я так давно этим не занималась, что сейчас я практически девственница. Монахиня.

– Это вдохновляет. – Его бровь приобрела дьявольский излом. – Особенно монахиня.

– Ну если ты уверен, то я…

Поцелуем он заставил ее замолчать, и вскоре, как он и предполагал, она начала отвечать ему и при этом была мало похожа на монахиню. И наконец она перестала говорить.

Некоторое время спустя Колин с величайшей неохотой освободился из ее объятий. Он пошел в ванную, закрыл за собой дверь и ликующим взглядом уставился в стену. Потом он включил все краны на полную мощность, чтобы заглушить звуки, и во весь голос рассказал кранам и стенам, как он любит Линдсей.

Он проделал это несколько раз, чтобы исчезла опасность проговориться самой Линдсей, он помнил девиз тети Эмили – festina lente, – и только потом вернулся в спальню. Когда он увидел Линдсей, лежавшую навзничь на подушках, с порозовевшей кожей и влажными волосами, он понял, что поскольку все равно нарушил сегодняшнее расписание и только что совершил то, к чему стремился целых две недели, но боялся осуществить, то можно пойти дальше и признаться ей во всем.

Он уже собирался это сделать, потому что смотреть на нее и не делать этого было трудно, когда вдруг вспомнил все случаи, когда подобный недостаток осторожности сослужил ему дурную службу.

Он походил по комнате, и постепенно на него навалилась тоска, которая так часто приходит после близости. Что, если Линдсей никогда не сможет разделить его чувства? Теперь ему казалось не только возможным, но наиболее вероятным, что она больше никогда не позволит ему прикоснуться к себе. Он застонал вслух.

– Мне нужна сигарета, – сказал он. – Две. Четыре.

– Пожалуйста. – Линдсей улыбнулась и потянулась. – Мне тоже можешь дать.

– Ты не куришь.

– Сейчас мне хочется. Мне надо прийти в себя.

Колин счел последнюю фразу довольно ободряющей. Он зажег две сигареты и вернулся к постели. Линдсей, как кошка, свернулась у него в объятиях. Она затянулась, закашлялась и погасила сигарету. Колин смотрел в противоположную стену. Ни слова о любви, твердил предупреждающий голос внутри его сознания, ни слова, ни при каких обстоятельствах, изображай безразличие.

– У меня ничего не получилось, – вдруг взорвался он. – На самом деле это было сплошное убожество, от начала до конца.

– Правда? – Линдсей улыбнулась. – А мне показалось, что это было замечательно. Я была в восторге. И в начале, и в середине, и в конце.

– Ты не кончила, – проговорил Колин покаянным тоном. – А я кончил слишком рано. О Боже, Боже!

– Я была очень близка, – утешила его Линдсей. – Всего в двух миллиметрах. И я не думаю, что ты кончил слишком рано, по-моему, как раз вовремя. Полная синхронность бывает довольно редко, а мне было так приятно, когда это у тебя произошло.

– Оттого, что ты меня утешаешь, мне еще хуже.

– Я не утешаю тебя, а говорю правду. В конце концов, это был первый раз.

– Это правда, – настроение Колина резко улучшилось. Он вдруг обнаружил, что ему не нужна сигарета, у него было такое ощущение, что сигарета ему больше никогда не понадобится. Он бросил сигарету и обнял Линдсей. От ее взгляда у него закружилась голова. Даже не помышляй об этом, одернул его голос.

– Я думаю, дело во мне, – вздохнула Линдсей. – Я, наверное, никуда не гожусь.

– Ты сошла с ума!

– У меня растяжки на животе. Наверное, на них было неприятно смотреть, и это тебя сбивало. Тому уже почти двадцать, а они так и не прошли.

– Где?

– Вот, вот и вот.

Линдсей указала на тоненькие светлые линии. Колин стал их с нежностью целовать.

– Ты такая красивая, – прошептал он. – Я обожаю твои растяжки, каждую из них и все вместе. – «Будь очень-очень осторожен», – проговорил голос.

– Я думаю, у меня было не все в порядке с ритмом, – задумчиво продолжала Линдсей. – Ты уже перешел к чудесному танго, а я все еще вальсировала.

– О Господи, я не подавал тебе нужных сигналов…

– О Господи, я их не воспринимала…

– Ты меня дразнишь? – спросил он. – Заводишь?