– Потом, – продолжала Талия, – потом ты передумал, и они у тебя стали встречаться в доме Маркхэма, как в самом романе. Обалденная скучища. Потом – я говорю об идее номер три, Томас, мне ведь приходится вести счет всему этому дерьму, – потом ночь, она в доме, в Уайльдфелл-Холле, а этот придурок Маркхэм шастает по саду, пытаясь в окно взглянуть на нее. И вот очередная великая идея. Встреча происходит, видите ли, на каком-то дурацком пляже. Этот пляж мне тоже кое-что напоминает, Томми. Как насчет «Женщины французского лейтенанта»? Самого говенного фильма всех времен и народов. Поэтому, может быть, прежде чем снова переворачивать с ног на голову весь график, я услышу хоть что-нибудь вразумительное? Ты это серьезно насчет пляжа? Ты уверен?
Томас Корт сухо улыбнулся. Колин не мог понять, злится ли Корт на Талию или восхищается ею. В его душе крепло подозрение, что все эти споры между Кортом и Талией были просто небольшой пьесой для двоих, и что и тот, и другая от души наслаждались игрой. Он подозревал даже, что сцена была отрепетирована.
Марио Шварц неожиданно ткнул Колина локтем в бок. Он, видно, был того же мнения, что и Колин, и таким образом выражал ему свою поддержку.
– Талия, график все равно приблизительный, – говорил Корт, – поэтому перестань спорить и просто запиши, что я сказал, ладно?
Талия испустила презрительный вздох и что-то нацарапала в сценарии. Корт с хрустом потянулся.
– Хорошо. Идем дальше. Сцена номер восемь, – сказал он. Колин ждал, пока его режиссер как следует увязнет в построениях по поводу сцены восемь, и тогда можно будет вставить следующее «но», если у него, конечно, хватит на это сил. Когда он удостоверился, что никто не смотрит в его сторону, он осторожно пристроил запястье на краешек стола, а потом миллиметр за миллиметром отодвинул обшлаг, чтобы бросить взгляд на часы.
Было почти шесть вечера. Он сидел за этим длинным столом с восьми утра. Предыдущие встречи с Кортом были ужасны, но эта не шла с ними ни в какое сравнение. Корт начал с сообщения, что Ник Хикс наконец подписал контракт и будет играть главную роль – Гилберта Маркхэма. Ника Хикса Колин ненавидел больше всех людей на свете. Он с отвращением вспоминал последнюю встречу с ним в театральном баре и с ужасом думал, что ему придется провести почти год съемок в теснейшей близости с этим человеком. Ник Хикс обладал безграничным самомнением и непрерывно рассуждал об искусстве.
Не успел он оправиться от этого первого удара, нанесенного Кортом с дьявольской усмешкой, как Талия Наг объявила, что звонит Ник Хикс, он вылетает в Нью-Йорк и просит передать Колину Ласселу, что они очень скоро увидятся. Колин решил, что если в мире есть справедливость, то в этот день ничего худшего произойти уже не может. Оказалось, что он ошибся. Теперь он чувствовал себя совершенно вымотанным, опустошенным, ничтожным и страстно мечтал о сигарете.
Где-то на столе, заставленном ингаляторами, без которых Корт не мог обойтись, погребенный под грудой цветных карточек с какими-то пометками, исковерканный до неузнаваемости, лежал безупречно продуманный план натурных съемок, который он с гордостью привез из Англии. И там же лежал черновой график съемок, составленный им в первые дни пребывания в Нью-Йорке, когда он еще не утратил оптимизма.
Этот аккуратный документ, где все было предусмотрено и рассчитано, теперь переделывали, исправляли, кромсали и дополняли. Уже в первые два дня Корт внес весьма существенные изменения, сегодня же он превзошел сам себя. Он менял места натурных съемок – для пятнадцати основных сцен и десяти менее важных. Функции Талии Наг – помимо пререканий с Кортом и взаимных оскорблений – заключались в фиксировании вносимых им изменений, и каждое из них казалось Колину едва ли не катастрофическим. Исполнители, техника, обслуживающий персонал, транспорт, затраты – все это рушилось, как ряд домино в милю длиной, в котором кто-то толкнул первую фишку. Колин уже давно потерял представление о том, где и когда должна происходить та или иная сцена, у него кружилась голова, и его подташнивало, словно он стоял на скале и смотрел вниз, в пучину отчаяния.
Висконти был еще хуже, говорил он себе. Висконти, этот гений, был истинным мегаломаньяком, но все же он сумел к нему приспособиться. Он работал с раздражительным, стареющим, мелочным Дэвидом Лином над фильмом, который так и не вышел на экран. Он выдержал Лина, Трюффо, корейца, поклонника кун-фу, сумасшедшего Поула, не менее сумасшедшего австралийца, нескольких невменяемых британцев и двоих немцев новой волны. Я могу с этим справиться, угрюмо уговаривал он себя. Он на собственном опыте убедился, что режиссер, обладающий трезвым умом и здравым смыслом, – большая редкость, так что ему ничего не оставалось, кроме как пытаться справиться. Однако справляться было бы гораздо легче, имей он возможность закурить.
– Прошу меня извинить, – пробормотал он, вставая.
Томас Корт все так же продолжал свой монолог, и Талия Наг похлопала его по руке.
– Колин хочет пописать, – громко объявила она.
– Разве Талия вам не показала? До конца коридора, потом направо, потом первая дверь налево. Так вот, Талия, в этой сцене, о которой ты упоминала, – где Гилберт Маркхэм ночью в саду. Я хочу это оставить, только надо ее перенести…
Из груди Колина вырвался сдавленный стон. Он быстро вышел. Сегодня в половине восьмого он должен был увидеться с этой удивительной Линдсей Драммонд. Он пригласил ее на обед, и лишь мысль о предстоящей встрече позволяла ему сохранить остатки рассудка.
Ничего страшного, думал он, продвигаясь по длинному неуютному помещению, где Корт жил и работал. Здесь все оскорбляло искушенный взгляд Колина, все казалось заброшенным и неухоженным, все выглядело так, словно Корт только что сюда въехал или собирался съезжать. Сигарета, и он вернется к жизни, почувствует уверенность, мысленно подбадривал он себя. Он вернется к столу и внесет свой вклад, что, вероятно, всех поразит, потому что за весь день он практически ни разу не открыл рта.
А потом он просто объявит, что ему пора уходить. Остальные могут торчать здесь до полуночи, если пожелают, а он будет сидеть в тихом ресторане, есть вкусную еду и давать советы очаровательной Линдсей. А она будет его внимательно слушать и жалеть, когда он пожалуется ей на этого сумасшедшего Корта.
Всю прошлую неделю он только и делал, что давал ей советы – по поводу ее будущего, новой работы, финансовых трудностей и возможности их устранения путем продажи лондонской квартиры и приобретения чего-нибудь подешевле в пригороде.
Не то чтобы он мог удовлетвориться ролью советчика, но надо же было с чего-то начинать, и он постоянно совершенствовал исполнение. Спокойствие, забота, мудрость, благоразумие – именно эту линию, по его мнению, следовало разрабатывать. Колин знал, что роль не совсем ему подходит – спокойствие давалось ему с трудом, а благоразумие было неестественным состоянием, – но он старался изо всех сил. Опыт Колина в отношении прекрасного пола, гораздо более обширный, чем представляли себе большинство женщин, знакомившихся с ним, подсказывал, что с Линдсей надо обращаться с осторожностью. Она была и сама по себе достаточно странной (это ему в ней нравилось), а кроме того, в данное время, по всей видимости, находилась в стрессовом состоянии. Именно поэтому было особенно важно не торопиться.
Принимая во внимание, какое впечатление могло у нее сложиться от первой встречи с ним в Оксфорде, Колин понимал, что путь предстоит нелегкий, но он весело катил вперед на разумной скорости. Он решил, что сегодня вечером можно будет отпустить тормоз и прибавить газу.
Он дошел до грубой кирпичной стены в дальнем конце помещения. Колин открыл дверь и оказался в темном узком коридоре. Он повернул направо, согласно инструкции, и стал шарить рукой по стене, пытаясь нащупать выключатель. Перед тем как у него над головой вспыхнул омерзительный неоновый свет, он успел пройти еще несколько шагов и вдруг замер как вкопанный.
