– Довольно. Немедленно прекрати. – Роуленд повысил голос. – Мы уже достаточно тебя наслушались.

Он помолчал в нерешительности, потом улыбнулся и протянул руку Линдсей. Зеленые глаза остановились на ее лице, но в них уже не было холода.

– Я был не прав. Прости, Линдсей. Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо. Надеюсь, ты это знаешь.

– Я тоже виновата перед тобой. Беру свои слова назад.

Линдсей сжала его руку. Рукопожатие Роуленда было таким теплым, таким дружеским, таким отеческим, что Линдсей захотелось разреветься. Но поскольку это было невозможно, она выпила бокал вина, а поскольку вино придало ей сил – вслед за ним второй.

Линдсей подождала, пока разговор возобновится, а атмосфера станет менее напряженной. Она подождала, пока Катя, Роуленд и Том снова не разговорятся.

Катя была довольно агрессивна в разговоре. Линдсей и раньше подозревала, что Катя ощущает вызов в универсальной образованности Роуленда и именно поэтому в его присутствии становится более резкой в суждениях. Том даже как-то раз обвинил ее в том, что она выставляется перед Роулендом.

Линдсей решила, что теперь самое время задать один-единственный вопрос, который так и вертелся у нее на языке. Она взглянула в добрые наивные глаза Тома, Лассела и попросила:

– А теперь расскажите мне о своей сестре, Колин. Вы ведь так все давно знакомы, какие вы оба были раньше?

Перед Линдсей приоткрылась дверь, и она увидела юного Роуленда Макгира, совсем другого, незнакомого. Пока она изучала этого Роуленда и пыталась связать его с тем, которого знала, ленч завершился, и они вышли из шумного зала на улицу.

Линдсей шла под руку с Колином Ласселом, который вел ее сквозь ворота, ведущие во внутренний дворик.

– Это было здесь! На этом самом месте. – Колин в припадке воодушевления размахивал руками, как ветряная мельница. – «Шато Марго» 1959 года. Две с половиной бутылки! И я все еще держался на ногах. А потом я начал падать – очень медленно, как огромная сосна. Я уже видел, как приближаются булыжники мостовой… и тут меня подхватил Роуленд. Он спас меня и с тех пор спасал неоднократно. Только благодаря Роуленду моя жизнь имеет хоть какой-то смысл. Я должен его поблагодарить. Где он? Он только что был здесь.

Колин обернулся, по-прежнему размахивая руками. Роуленд, стоявший в двух футах от него и вместе с Катей и Томом наблюдавший за представлением, шагнул и крепко схватил его за руку.

– Том, у нас, кажется, будут проблемы, – сказал он.

– Это была прекрасная речь, Колин, – с искренней теплотой проговорила Линдсей. – Я словно увидела все это собственными глазами. А ночь была холодная?

– Холодная? Стоял лютый мороз. И было три часа ночи. Темень – хоть глаз выколи.

– Был июль, – спокойно уточнил Роуленд. – Том, возьми его за другую руку.

– Вперед, Колин, вперед. Нет, не надо спорить. Том, ты его тащи, а Катя пусть толкает. Вот так, правильно. К счастью, ваша квартира недалеко. Идите с ним вперед. Теперь Линдсей. Осторожно, Линдсей, ступени скользкие.

– Нет, не скользкие.

– Это обманчивое впечатление. Здесь слишком мало света. Будет лучше, если я возьму тебя за руку. Вот так. Держись за мою руку.

– У тебя такие хорошие руки, Роуленд. Теплые. Я обратила внимание на твои руки в самую первую нашу встречу. Очень сильные руки.

– Наверное, это благодаря альпинизму.

– Альпинизм – вот что меня беспокоит. – Они дошли до ворот на мост. – А где же Колин?

– Он ушел вперед. Не беспокойся за него. С ним Том и Катя.

– Я беспокоюсь не из-за Колина, а из-за альпинизма. Я страшно беспокоилась вчера ночью, потому тебе и позвонила. – Она подняла голову и взглянула Роуленду в лицо. – Знаешь, я тебя видела. Веревка оборвалась, и ты полетел в пропасть. Я так перепугалась!

– Ну, случалось и такое, хотя нечасто.

– Неужели это правда?

Линдсей прижалась к Роуленду, и это было так приятно, что по ее телу пробежала дрожь. Роуленд обнял ее за талию, и они пошли дальше.

– Линдсей, – нежно сказал он. – Что случилось? Почему ты плачешь?

– Жизнь меняется. – Она всхлипнула. – Моя жизнь больше не укладывается в рамки, не подчиняется правилам. Я не могу…

– Что ты не можешь?

– Я всегда знала, где север. А теперь не знаю. Он сдвинулся, Роуленд. Он становится то югом, то востоком.

– Это случается в жизни.

– Я сейчас разревусь по-настоящему. Уже ничего нельзя сделать! О черт… Прости, Роуленд.

Она безутешно рыдала, не замечая дороги. Потом обнаружила, что стоит у дома, который, кажется, ей знаком. Наружная дверь была открыта. Она смотрела на дверь, пока из нее не вышли ее сын и Катя.

– Том, мне очень жаль, что все так получилось. Колин меня здорово подвел.

– Все в порядке, Роуленд, не беспокойтесь.

– Теперь слушай, Том. Он может захотеть с тобой подраться. Если это случится, скажи ему, что вы подеретесь утром, тогда он снова заснет. Когда проснется, кофе – как можно больше. Да, и еще. Катя…

– В чем дело, Роуленд?

– Он может сделать вам предложение, имейте в виду.

– Я уже об этом слышала.

– Самое лучшее, что можно сделать, немедленно дать согласие. Это помогает избежать слезливой стадии, которая обычно идет следом. Я возьму машину Линдсей и отвезу ее в Лондон. Линдсей, обопрись на минутку о Тома. О-о, да она спит. Держи ее.

Том поддерживал Линдсей, пока Роуленд что-то делал в «Астоне». Он протянул Тому ручку переключения скоростей и ключи.

– Это наилучшее решение. Он знает, как поставить ее на место, но будет не в состоянии это сделать, пока полностью не протрезвеет. Я очень благодарен вам обоим. Позвоню завтра утром. И еще раз простите.

Тем временем Линдсей начала просыпаться. Что-то мягкое, пахнущее розовыми лепестками коснулось ее щеки. Это было приятно, хотя тоненький голосок у нее внутри настойчиво утверждал, что с этим поцелуем что-то не так. Она все еще пыталась разрешить эту загадку, когда рядом оказался ее сын, кажется, читавший ей что-то вроде нотации, но, по-видимому, простивший ее. У нее возникло ощущение, что ее сын над чем-то подсмеивается про себя. Потом она услышала удалявшиеся шаги, потом дверь закрылась.

И как только она закрылась, две сильных руки обняли ее, и ее мокрое лицо прижалось к чему-то мягкому и теплому. Внутренний голос теперь говорил совершенно отчетливо: оно было не в самом поцелуе, а в том, кто ее поцеловал. Она подняла голову и некоторое время всматривалась в лицо Роуленда. Он явно не сердился, казалось, его что-то забавляет и одновременно удивляет. У него были самые зеленые глаза, какие ей когда-либо приходилось видеть, и сейчас она не видела в них ничего, кроме доброты и сочувствия.

– Линдсей, – прошептал он, заглядывая ей в лицо. – Знаешь ли, ты ужасно пьяна.

– Ужасно, – согласилась Линдсей. – Замечательное ощущение. Какие у тебя зеленые глаза. Поразительно зеленые.

– А твои – орехового цвета. Никакие не карие и не серые. Вокруг зрачка чуть темнее. Никогда раньше этого не замечал. Что ты делаешь, Линди?

– Целую твой свитер, – объяснила она. – Мне так хочется тебя поцеловать, но ты слишком высокий. Если бы ты мог немного наклониться…

Роуленд наклонился. Линдсей нежно поцеловала его в щеку, потом в нос, потом в губы. Роуленд не отстранился.

Он нашел ее сумку, ключи, ее маленький автомобиль. В какое-то мгновение она почувствовала, что Роуленд сажает ее на сиденье, а в следующее она каким-то чудом оказалась в своей постели. Он снял с нее туфли и аккуратно поставил на коврик. Он уложил ее на бок и бережно укрыл одеялом. Он выключил лампу возле кровати и некоторое время молча стоял в полосе света, проникающего из холла, глядя на нее сверху вниз – волосы растрепаны, руки в карманах. Линдсей, приоткрыв глаза, увидела на его лице несколько озадаченное выражение.

Сначала ей приснился просто сон, потом кошмарный сон, и она проснулась среди ночи, не понимая, кто она и где находится. Она вскрикнула, вскочила с кровати и вдруг осознала, что она среди знакомых вещей в своей спальне. Она на ощупь добрела до двери в гостиную, приоткрыла ее. Сначала ей показалось, что там никого нет, но потом она увидела Роуленда, который сидел на диване, скрестив руки на груди и хмуро глядя в пространство.