Позвонив, Томас Корт сообщил Колину, что собирается снимать новый фильм в Англии и что это будет экранизация известного романа девятнадцатого века. В главной роли будет сниматься Наташа Лоуренс, а сценарий, как и сценарии всех остальных его фильмов, Корт напишет сам. Колин сначала был удивлен выбором Томаса, но потом понял, что Корт любил экспериментировать с различными жанрами. Если такой режиссер, как Скорсезе, мог сменить мафиозную тематику на классику, то почему бы Корту не позволить себе пойти тем же путем?

Колин, который крепко спал, когда раздался телефонный звонок, не сразу сообразил, что Корт предлагает ему заняться организацией натурных съемок. Осознав наконец это, он потянулся в темноте за сигаретами и зажигалкой и задал несколько вопросов. Когда? Он получил ответ. Студия, финансирование? На это ему тоже ответили. Бюджет? В ответ – поток внушительных цифр. К тому времени Колин уже зажег свет, выкурил две сигареты и сидел с блокнотом и карандашом. Он уже согласился через два дня встретиться с Кортом в Праге, и Корт уже собирался повесить трубку, когда до Колина дошло, что в пылу возбуждения он не задал самого главного вопроса.

Он спросил, какой роман собирается экранизировать Корт. К его удивлению, режиссер вдруг стал чрезвычайно уклончив. Название романа так и не прозвучало – ни по телефону, ни через два дня в Праге, когда они встретились в огромном, наглухо зашторенном, прокуренном вестибюле гостиницы. Встреча продолжалась ровно час, и все это время вопросы задавал невозмутимый и спокойный Корт, а заметно нервничавший Колин очень много говорил в ответ. Курить ему не было разрешено, потому что Корт страдал астмой, и действительно, он все время держал при себе несколько ингаляторов. К концу у Колина сложилось впечатление, что он вел себя вполне разумно и с честью завершил трудный разговор.

Только позже, прокрутив несколько раз в памяти все детали этой встречи, он понял, что не может с точностью вспомнить, что же определенного говорил Корт, в то время как сам он выдал слишком многое.

– Я говорил и говорил, – рассказывал он потом Роуленду. – Почти не переводя дыхания, и Бог его знает, почему. На меня что-то нашло. Он просто сидел, он даже вроде бы ни о чем меня не спрашивал, но я все время чувствовал себя как на исповеди. Даже хуже. Меня просто несло.

– Но о чем ты говорил?

– Даже не знаю. – Колин опустил голову на руки. – Мой отец, похороны брата, моя тетка-американка. Ты ее должен помнить. Тетя Эмили. Вы с ней несколько раз встречались.

– Господи, с чего это ты все ему выложил?!

– Не знаю… Но самое ужасное…

– Неужели про самолет? – Роуленд сокрушенно вздохнул. – Только не говори мне, что ты рассказал ему про самолет.

– Рассказал. Рассказал. Та женщина в самолете… Я рассказал ему всю эту историю. Дважды. Роуленд, я, наверное, сошел с ума! Я этого не перенесу!

– Ну ладно, ничего страшного, – постарался подбодрить его Роуленд. – А что насчет работы? Ты сказал ему…

– Работы? – с горечью воскликнул Колин. – О работе я не сказал ни слова, хотя и хотел. Почему-то я говорил в основном о чувствах. Боже, я готов сквозь землю провалиться! Теперь он меня ни за что не возьмет. До меня только сейчас дошло, что я ему наговорил. Я даже не смотрел на него – пялился на эти идиотские ингаляторы и изливал душу.

Мрачные предположения Колина не оправдались. Корт взял его на работу, но даже через несколько недель после второй встречи и бесчисленного множества телефонных звонков он еще не видел сценария, даже чернового, и не знал названия романа.

Как он выяснил, все остальные участники будущего фильма тоже находились в полном неведении. Корт ни минуты не сидел на месте. Он непрерывно приезжал, уезжал и встречался с людьми. Он вел переговоры со старейшиной британского театрального менеджмента, обспечил себе услуги легендарного, необыкновенно талантливого и до крайности самолюбивого художника, беседовал со специалистами по техническому обеспечению фильма. Агенты получали приглашения на завтраки, актеры строили планы, упоминалось даже имя Ника Хикса – и поток сплетен, слухов, предположений и догадок покатился по Лондону. Деятельность Томаса Корта привела к высвобождению гигантских запасов энергии, но как только в очередной его скоропалительный визит эта энергия выливалась в бурю всеобщего возбуждения и активности, он стремительно исчезал.

Он уезжал то на кинофестиваль в Берлин, то на переговоры по поводу проката в Лос-Анджелес, то на предварительный просмотр последнего фильма. Он мог провести два дня в Рейкьявике, три в Осло и полтора часа в Афинах. Иногда – как, например, сейчас – он скрывался на недавно купленном ранчо в северной Монтане, расположенном неподалеку от Национального парка Глэсьер и представлявшем собой десять тысяч акров скал и леса. Так говорил Колин, который, впрочем, там никогда не был.

Насколько мог судить Роуленд, отсутствие Томаса Корта ничего не меняло, поскольку, где бы тот ни находился – в лимузине, в воздухе или в своей цитадели, он всегда был досягаем. К тому же ежедневно, даже ежечасно от него и его многочисленных помощников, ассистентов и мальчиков на побегушках исходил поток писем, факсов и звонков. Томас Корт как в личном общении, так и на бумаге отличался сдержанностью, а из тех немногих слов, которыми он пользовался, любимым было слово «нет».

Как очень скоро обнаружил Колин, извлечь из него информацию было труднее, чем взять кровь у больного атеросклерозом: даже если и удается найти вену, кровь из нее все равно не идет. Из разговора со знаменитым актером Ником Хиксом он выяснил, что подобные затруднения испытывает не он один.

– Не спрашивай меня, – говорил Хикс, всем своим поведением демонстрируя безразличие. Но Колин, который знал Хикса чуть не с пеленок, помнил о его непомерном самолюбии. – Разумеется, он говорил с моим агентом, – продолжал Хикс. – Карты он держит так, что в них не заглянешь. До чего же мне надоело это вечное перетягивание каната! А тебе? Я сказал, хватит трепа, пусть он пришлет мне сценарий, и я его почитаю. А пока пусть встанет в очередь.

– Правильно, – одобрительно заметил Колин. – Тем более что все равно Корт нацелился на Ральфа, как мне говорили. – При этих словах Ник Хикс побледнел. – Так что, будь я на твоем месте, я тоже не стал бы суетиться понапрасну.

Колин продолжил свои изыскания и ото всех слышал одно и то же: все, кто был причастен к деятельности Корта – технические работники, агенты, менеджеры, – считали, что они в курсе происходящего, пока, подобно Колину, задним числом не анализировали ситуацию и не осознавали, что им все время давали столько информации, чтобы поддерживать интерес, и ни капли больше.

Только через месяц Колин наконец узнал, что фильм, который собирался ставить Корт, – киноверсия – вольное переложение, – подчеркивал Корт, – последнего романа наименее знаменитой из сестер Бронте «Незнакомка из Уайльдфелл-Холла». Колин не особенно хорошо знал английскую литературу, к тому же с подозрением относился к авторам женского пола и ухитрился не прочесть ни одного романа сестер Бронте. В другой ситуации он не преминул бы похвастаться этим как особым достижением, но при встрече с Томасом Кортом он стал врать и изворачиваться, удивляясь самому себе.

– Да, да, конечно! – восклицал он. – Захватывающе! Правда, я читал роман очень давно. Надо будет перечитать. А почему вы взяли именно этот роман, Томас?

Томас Корт окинул его долгим взглядом, неизменно повергавшим людей в смущение. У него были удивительные глаза, узкие, кошачьи, неуловимого зеленовато-желтого оттенка. Колин никогда не мог понять, что выражает взгляд Корта и почему он вызывает неизменно неприятное ощущение. Корт не проявлял признаков раздражения или нетерпения, и ничто в его взгляде не выдавало неприязни, недоверия и неодобрения, тем не менее Колин всегда ощущал какое-то беспокойство, словно марсианские глаза Корта обладали способностью просвечивать человека насквозь и видеть то, что творится в его голове – ложь, увертки, попытки преувеличить собственную значимость. Колину казалось, что от взгляда Корта не укрывалось ничего. Он неловко заерзал в кресле, – на этот раз их встреча происходила в Нью-Йорке, тоже в отеле.