5Г вытащил из ящика стола свое сокровище. И тут же жестом фокусника кот Базилио мгновенно вынул из портфеля свой кусок. И тут я с ужасом заметил, что завернут он в газету с карандашным номером нашей квартиры в уголке – пометка почтальона, чтоб не спутать. Я оцепенел, обмяк, и предвкушение удачи испарилось из меня.

– Тоже купили? – тускло спросил я.

Но Базилио, не отвечая, хищно и пристально сравнивал качество изделий.

– Похожи! – торжествующе воскликнул он.

– Нет, ваш, по-моему, древней, – пробормотал я.

– А чем древней, тем лучше, правда же? – радостно спросила Алиса. Она вообще обожала процесс любого приобретения.

– Конечно, – сказал я, уже держа в руках накрепко смятую газету. – Положите только сразу в этот целлофановый пакет, чтоб не выветривались летучие вещества. И вот еще веревочка, перевяжите.

– Вы десять тысяч заплатили? – спросил Базилио, прикидывая на руках вес обоих кусков.

– Килограмм, – ответил я. Упругость медленно в меня возвращалась.

– А как вы думаете, торговаться стоит? – озабоченно спросил Базилио.

– Торговаться стоит всегда, – грамотно заметил я. – Но они могут вмиг найти кого-нибудь другого. Ведь американцы пользуются мумиём в каких-то военных исследованиях, так что оторвут с руками.

– Вот там и надо торговаться! – назидательно воскликнула Алиса, горящая от нетерпения приобрести.

Но кот Базилио остался верен себе. И полтора часа я изнывал в ожидании. Лиса Алиса, как потом узнал я, тоже торговалась с яростным азартом, суля заезжему геологу с Памира множество изысканных московских удовольствий и знакомство с очень ценными людьми, включая дам, в любви необычайных. Геолог постепенно уступал. Там было полтора ведь килограмма, а что нужно мне двенадцать тысяч, он отлично знал. На этой сумме обе стороны сошлись и с радостью расстались. А геолог в благодарность за доставку и уступчивость получил на память телефон Алисы и Базилио – там было пять неверных цифр.

И уже вечером я возвратил весь долг, а пили мы на собственные деньги. Ни угрызений совести, ни гордости за вдохновение свое ни капли я не ощущал. Лишь изумление перед устройством человеческого разума еще долго сохранялось у меня.

О, если бы история закончилась на этом! Но жизнь богаче всяких схем, как это издавна известно.

Примерно месяц или полтора спустя (я писал повесть, время уплывало незаметно) заявился ко мне снова Илья Львович. Он как-то затаенно был сконфужен, мялся, бормотал, как он пожизненно мне благодарен, и спросил вдруг, не нуждаюсь ли я в деньгах. Спасибо, нет, ответил я и строго посмотрел на вмиг увядшего соратника по преступлению. Немедля догадался я, в чем дело.

– Мы ведь договорились с вами, Илья Львович, – сказал я мерзким голосом профессионального моралиста, – что вы больше не будете варить мумиё.

– Очень хотелось мне купить японскую камеру, – с блудливой виноватостью ответил Илья Львович. – Я ведь только фотографией и зарабатываю, очень хотелось иметь хороший аппарат. И сварил я только полкило.

Он неумело врал и сам почувствовал, что мне это заметно.

– Скажу вам честно, – он внезапно оживился, как человек, стряхнувший с себя скверну лжи, – и я клянусь покойной матерью, сварил я полный килограмм, но продал коту Базилио только полкило, и дело совершенно не в этом, потому я и приехал к вам.

– А в чем же? – сухо спросил я, уже с трудом изображая нравственное негодование.

– Дело в том, – взволнованно сказал Илья Львович, – что жена не верит мне, что я сам придумал мумиё, и пользуется им как лекарством. У нее давние неполадки с печенью.

– И помогло? – я удержал усмешку, что оказалось совершенно правильным.

– Не просто помогло! – вскричал Илья Львович. – Не просто помогло, а полностью исчезли боли!

Из дальнейшего несвязного изложения выяснилось, что его жена уже активно пользовала этим средством родственников и соседей. Результат был очень впечатляющ, а спектр воздействия чудовищно широк: ревматические боли в суставах, застарелый астматический кашель, приступы язвы желудка, аллергические раздражения кожи (об ожогах нечего и говорить), даже кровяное давление (без разницы – повышенное или пониженное) – вмиг и невозвратно исцеляла наша смесь асфальта с черносливом. Уже его жена от родственной благотворительности собиралась перейти к частной практике и требовала новую большую порцию снадобья. Собственно, за этим Илья Львович и приехал – за напутственным благословением на медицинскую стезю. Поскольку нужды военной фармацевтики Америки были, кажется, сполна утолены – Базилио уже не появлялся.

– Если людям помогает, Илья Львович, – рассудительно и медленно говорил я, – то им, конечно же, нельзя отказать. Да вы и не удержитесь против напора своей жены. Но только вот в чем дело, Илья Львович…

Цедя эти слова пустые, лихорадочно пытался я сообразить, чем я могу остановить полившийся поток смолы и страсти.

Что наше средство помогает от болезней, я не очень удивился. Я был начитан о внушении и безотказности воздействия чего угодно, во что больной поверил. Особенно с примесью чуда, тайны и авторитета (знаю, что цитирую Достоевского, но я по медицинской части). Прочитав об этом некогда впервые, помню, как сам безжалостно поставил такой опыт. У меня остался ночевать один приятель, человек впечатлительный и нервный. Несмотря на молодость (давненько это было), он страдал бессонницей и вечером спросил, нет ли чего снотворного в аптечке моей матери – она была на даче в это время. Не моргнувши глазом, я сказал, что есть, при этом чрезвычайно эффективное: мы достаем его для матери по блату у врача, который пользует начальников. (Уж очень мне хотелось проверить справедливость только что прочитанного в книге.)

И я принес ему таблетку пургена. Или две, уже не помню точно. И не только как прекрасное снотворное подействовало это сильное слабительное средство, но и не сработало по своему прямому назначению. А когда я рассказал однажды этот случай (разумеется, без имени) одной знакомой, та ничуть не удивилась. Рассказав, в свою очередь, как она вместо таблетки снотворного приняла как-то на ночь оторвавшуюся от бюстгальтера пуговицу (обе в темноте лежали рядом) и самозабвенно проспала всю ночь.

А может быть, тут вовсе не внушение было причиной, а моя праведная злость наделила целебной силой этот кусок асфальтовой смолы?

– Но дело только в том, Илья Львович, – тянул я, уже сообразив, куда мне надо повернуть, – что знахарство уголовно наказуемо и вы вместе с женой на склоне лет влипаете в криминальную на сто процентов ситуацию. А дети как же? Ведь на вас через неделю донесут ваши же благодарные пациенты, и вы сами это знаете прекрасно. Объясните всё жене и прекратите немедленно.

И этот довод, кажется, подействовал. А слухи о чудесных исцелениях чуть побурлили по Москве и стихли.

А лиса и кот пришли ко мне еще раз. Прямо от порога принялась меня благодарить лиса Алиса, а потом сказала:

– Мы решили в знак признательности ваше мумиё перевезти вместе со своим. И за перевоз с вас денег не возьмем. А как только его там продадим, переведем вам вашу долю.

И я понял, что я вижу их в последний раз.

– Спасибо вам, – сказал я радостно и благодарно. – Я сейчас его достану с антресолей.

И я достал и выдал им этот заслуженный кусок. Им сразу было неудобно уходить, и кот Базилио сказал:

– В Америку мы попадем не скоро, мы в Германию собрались, но вы не сомневайтесь, продавать поедем мы в Америку. И ваше тоже. Если по пути не пропадет, конечно. Знаете, какие сейчас люди.

О, какие сейчас люди, я прекрасно знал и не сомневался, что в дороге пропадет. Расстаться мне хотелось поскорей, и я сказал:

– Спасибо вам большое. Пусть у вас удача будет, и пускай к вам люди так же будут благородно относиться, как вы к ним.

– Это правда, – вздохнула лиса Алиса, и на розовую пудру ее щек скользнули две прозрачные слезы.

С тех пор почти что двадцать лет прошло. Не знаю, живы ли эти прекрасные люди. Но слыша слово «мумиё», я усмехаюсь горделиво и сентиментально, а жена моя, чистейший человек, в эти мгновения глядит на меня с горестным укором.