— Значит, вас вообще не нужно держать.

— Это вы подошли ко мне. Я не приглашала вас танцевать.

— Верно. — Джеймс остановился так внезапно, что девушка, столкнувшись с ним, ударилась о его грудь. Изумленная, она даже не отстранилась.

И Джеймс не отпустил ее. Он слышал, как громко, но в унисон бьются их сердца, вдыхал ее нежный, женственный аромат, видел обжигающий зеленый огонь ее глаз.

— А, вот вы где, — услышали они. Узнав голос Джона Харрингтона, Джеймс сделал шаг назад и отпустил Тилу Уоррен.

— Шампанское! — весело предложил Джон. — Тила, Джеймс?..

— Спасибо, с меня уже хватит. — Джеймс поклонился Тиле:

— Прошу прощения.

Оставив их, он направился в холл, приветствуя старых друзей. Кое-кто из них перекинулся с ним несколькими словами. Джеймс с горечью замечал, что по мере продолжения военных действий вместе со страхом росла и враждебность белых. Они не понимали, что индейцы тоже боятся, ибо война стала тяжким бременем и для них. Многие молодые воины погибли. Их деревни и дома были уничтожены. Дети голодали.

Джеймс пытался сказать что-то ободряющее, как-то оправдать свой народ. Но можно ли оправдывать войну?

Наконец ему удалось ускользнуть наверх и взглянуть на крошку племянника. Убедившись, что мальчик мирно спит в колыбели у постели матери, он заглянул в комнату дочери. Дженифер спала так же спокойно и даже улыбалась во сне. Темные волосы разметались по подушке вокруг ангельского личика.

Какой прелестный ребенок! В ней ощущалась белая кровь, несмотря на явное сходство с матерью. Янтарные глаза, черные, необычайно густые волосы. Джеймс поцеловал ее в лоб, и сердце его сжалось при мысли об умерших жене и ребенке.

В своей комнате, которую всегда держали для него, Джеймс, сбросив парадный сюртук и сорочку с жабо, остался в бриджах и сапогах. Ночь манила его. Он распахнул двери балкона, выходившего на лужайку позади дома — туда, где кончались владения Джаррета и начинались заросли кипарисов, живописные холмы, извилистые реки. К востоку лежали когда-то плодородные земли, теперь выжженные и опустошенные после того, как индейцев оттеснили еще дальше к югу.

Внезапно услышав какой-то звук, Джеймс оглядел балкон.

Тила, тоже привлеченная лунным светом, пока не заметила Джеймса. Она осторожно открыла двери спальни, выскользнула на балкон, облокотилась на перила, подняла голову и смотрела на луну, поеживаясь от ночного ветерка.

Ее только что расчесанные и распущенные волосы, ниспадающие на спину, заливал лунный свет. Тонкая батистовая сорочка казалась почти прозрачной, и Джеймс отчетливо видел высокую пышную грудь, тонкую талию и округлые бедра.

Она сводила его с ума. Неистовое желание охватило Джеймса.

— Черт бы ее побрал! — вслух пробормотал он.

Вздрогнув от испуга, Тила обернулась.

Он стоял в тени у стены, и, когда сделал шаг вперед, девушка чуть не закричала, но в последний момент подавила крик, быстро прикрыв рот рукой.

— Что вы здесь делаете? — спросила она, нахмурившись. Джеймс указал на свою комнату, скрестил руки на груди и, приблизившись, прислонился к перилам балкона рядом с ней.

— Здесь моя комната. И это дом моего брата. Он думал, что Тила отойдет от него, но она не отошла, а стала разглядывать Джеймса.

— Вы упоминаете брата, когда вам это удобно.

— Я всегда помню брата.

— Но считаете возможным грубо обходиться с его гостями.

— Я редко бываю груб.

— Приятно, что вы делаете для меня исключение.

— Мисс Уоррен, признаться, вам следовало бы радоваться, что первый индеец, которого вы встретили, был только груб с вами.

— Если это ваша комната, полагаю, вам лучше вернуться туда.

— Но это вы помешали моему уединению.

Она молча посмотрела на него в упор. Ветерок чуть трепал ее волосы. Ее глаза были спокойными, глубокими и лучистыми, кожа совершенной, как мрамор. Под ночной сорочкой вздымалась грудь…

Охваченный непреодолимым желанием с той минуты, когда впервые увидел эту девушку, Джеймс не устоял перед искушением и коснулся пальцами ее щеки. Рука его легла на плечо Тилы. Он притянул ее к себе и склонил голову, мечтая ощутить вкус ее губ.

Рот девушки благоухал мятой, источал тепло и чувственность. Прижавшись к ее губам, он языком раскрыл их, чувствуя, как его возбужденная плоть рвется наружу. Язык Джеймса проникал все глубже и глубже, пальцы погрузились в ее волосы. Удерживая девушку левой рукой, правой он начал ласкать ее грудь, потирая сосок.

Тила напряглась, упершись ладонями в его плечи. Ее сдавленный стон был заглушен поцелуем.

Джеймс задрожал от страстного желания.

Господи, да что же это с ним? Он вдруг словно окаменел, не обращая внимания на муку, терзавшую его. Нельзя делать этого! Нельзя!

Джеймс решительно отстранил от себя трепетавшую Тилу, и она в оцепенении посмотрела на него. Отчего она трепещет? Оттого, что он коснулся ее, или оттого, что отпустил?

— Идите к себе, — властно бросил Джеймс. Она направилась к двери, слепо повинуясь ему, но внезапно обернулась и снова приблизилась к Джеймсу. В ее глазах полыхало зеленое пламя.

— Сэр, белый вы, краснокожий или в пурпурную крапинку, но ведете себя крайне дерзко. У вас повадки обезьяны и наглость дикого кабана. — С этими словами Тила влепила ему пощечину.

Джеймс, оторопев, инстинктивно схватил ее за руку и прижал к себе. Он смотрел в ее глаза — неистовые, бесстрашные, без тени раскаяния.

Его хватка, вероятно, причинила ей боль, но девушка даже не поморщилась, не попыталась сопротивляться. Она лишь с яростью смотрела на него и ждала, когда он отпустит ее.

— На этот раз, — предупредил Джеймс, — это сойдет вам с рук. Но помните: между нами война. Ударьте краснокожего, и он ударит в ответ.

Взгляд Тилы выразил негодование, но она промолчала.

— Идите к себе, — бросил Джеймс, отпуская ее. Она потерла запястья, не отрывая глаз от Джеймса, и, резко повернувшись, направилась к открытым дверям своей комнаты.

Однако в дверях высоко подняла голову и снова обернулась.

— На этот раз я сделаю то, о чем вы столь учтиво просите. Но между нами действительно война. И эта часть балкона возле моей комнаты — свободная территория, ничейная земля. Пока я живу в этом доме, вы не смеете запрещать мне бывать здесь, сэр.

Последние слова она произнесла горячим шепотом, потом вновь стремительно повернулась и исчезла в своей комнате, захлопнув за собой дверь.

Джеймс вернулся к себе.

Он провел долгую бессонную ночь, испытывая, казалось, все муки ада.

Сон начинался очень приятно.

Они находились в самой глубине когда-то прекрасных земель. Населявшие их прежде индейцы, коренные жители, почти вымерли, когда племя крик впервые увидело пустующие земли и пришло на юг заявить о своем праве на них. В этих богатых местах в изобилии водились олени и выдры, птица и рыба. Плодородная земля давала обильные урожаи кукурузы и других злаков. Вокруг простирались огромные территории, где можно было поохотиться, порезвиться… влюбиться.

Конечно, они принадлежали к разным кланам, а мужчине полагалось брать жену из своего клана. Но он знал ее много лет и любил еще с тех пор, когда они были детьми. Он достиг совершеннолетия, семья отца дала ему образование, а родня матери научила жить на этой земле. Выпив черный напиток, он сменил мальчишеское имя на имя мужчины. На празднике Пляска зеленой кукурузы[2] он официально назовет ее своей женой. Хотя прелюбодеяние каралось жестоко — иногда за это отрезали уши и нос, — секс до брака не считался порочным. Им настало время быть вместе. Они влюбились друг в друга.

Сквозь ветви деревьев пробивалось солнце. На открытых местах было жарко, но в тени прохладно. Они въехали в лес, спешились, напились из ручья и начали собирать ягоды. Он почти задремал, лежа под деревом, когда услышал смех девушки и поймал на себе ее взгляд. Когда она, снова засмеявшись, побежала к реке, он шутливо сказал, что ее ждет расплата за этот смех.