— Следователь, однако, имеет право привлечь к экспертизе самых выдающихся специалистов.

— Имеет право, но не всегда имеет возможность: вероятно, и денег для этого у него недостаточно, да и трудно ему беспокоить людей, занятых другим делом. Следователь к тому же, верно, думает, что у всякой экспертизы есть простые безошибочные методы на любой случай. Фактически экспертиза в первое время следствия всегда в руках ремесленников. Позднее, особенно когда дело сенсационное и когда на этом настаивают адвокаты, которые у нас вдобавок не допускаются к предварительному следствию, позднее привлекаются и выдающиеся специалисты. Но тогда в большинстве случаев уже почти невозможно произвести надлежащую экспертизу.

— Однако и рядовые эксперты, занимаясь всю жизнь одним и тем же делом, в конце концов, не очень сложным, должны же ему научиться?

— Вы напрасно думаете, что это несложное дело. Чрезвычайно сложное и трудное, Сергей Васильевич. Оно часто требует самостоятельного научного творчества. А у этих людей ничего нет, кроме веры в учебник анализа да еще в последнее слово… Заметьте, в науке большие люди чуть ли не каждый год бросают новые последние слова, и по каждому из этих последних слов маленькие люди, ремесленники, производят десятки и сотни исследований — подтверждают гипотезу, укрепляют теорию, berechnet, beobachtet[56]… Затем гипотеза неизбежно умирает естественной смертью, а десятки работ, которые ее подтверждали, пропадают совершенно бесследно. О них просто забывают, потому что незачем и неловко вспоминать. И ведь все-таки то ученые… А в уголовном суде на основании работы ремесленников отправляют человека на смерть или в каторжные работы! Лучше всего то, что обычно обвинение вызывает одних экспертов, защита — других, мнения их почти всегда противоположны друг другу, но это доверия к экспертам нисколько не подрывает.

— Как вы, однако, все это хорошо изучили и обдумали, — сказал Федосьев.

— У меня не каждый день отравляются знакомые. И не каждый день другие знакомые арестовываются по подозрению в убийстве.

— Да, правда, ведь вы знали и Загряцкого… Вы, однако, знали все общество Фишера?

— Нет, только самого Фишера и Загряцкого.

— Говорят, он охотно принимал от Фишера денежные подарки, и немалые? Так ли это?

— Не знаю. Очень может быть… Вид у него был горделивый, и он часто называл разных знакомых «мещанами». Это признак почти безошибочный: люди, любящие жить на чужой счет, всегда зовут мещанами тех, кто на чужой счет жить не любит.

— Так, так, так…

Федосьев помолчал. Мысль его работала напряженно, «Если он говорит правду, то, быть может, все объясняется. Но возможно и то, что он тут же сочинил или заранее подготовил эту версию и заметает следы. Это актер первоклассный…»

— Если б я был на месте Фишера, — сказал он снова после довольно продолжительного молчания, — я бы обратился за нужными разъяснениями о разных химических средствах к какому-нибудь специалисту из хороших знакомых, что ли?.. Но ведь этот специалист, узнав о смерти Фишера и об аресте Загряцкого, вероятно, счел бы своим долгом сообщить следователю о данной им консультации?

— Может быть, — равнодушно ответил Браун.

Федосьев опять замолчал.

— Если же он этого не сделал, то у него, верно, были какие-нибудь причины. Можно предположить, например, что он сам вместе с Фишером развлекался на той квартире.

— Да, можно предположить и это, — сказал Браун.

— Тогда, в самом деле, зачем бы он стал откровенничать со следователем? Огласка таких дел Всегда чрезвычайно неприятна. А тут еще разные медикаменты, да откуда они взялись, да кто дал рецепт? Печать непременно подхватила бы, как всегда у нас, левая — если этот специалист правый, правая — если он левый. Ученый человек, быть может, с большим именем, ну, общественная репутация, ну, борода до колен — и вдруг такие похождения! Нехорошо!.. Самые свободные духом люди чрезвычайно боятся подобных историй. В Англии видный государственный деятель покончил с собой, чтобы избежать огласки одного дела. А на легкий компромисс с совестью не беда пойти… Очень может быть, что дело было именно так. Но, с другой стороны, — продолжал с досадой Федосьев, — все это ведь только предположения, и притом ни на чем не основанные. Следствие, пожалуй, поступило бы правильно, если б не дало сбить себя с пути. Может быть, все-таки перед нами убийство и Фишера убил Пизарро?

— Конечно… А может быть и то, что прав следователь: не Загряцкий ли в самом деле убил Фишера? Вот уж, стало быть, есть целые четыре гипотезы: следователя, ваша и две мои. И все они более или менее правдоподобны. Если вдуматься, ваша самая интересная… Очень может быть, что вы ближе всего к истине.

Лицо Брауна было холодно и спокойно. Только в глазах его, как показалось Федосьеву, мелькала злоба.

— Что ж, — продолжал Браун, — вам, верно, приходилось читать сборники известных уголовных процессов? Почти во всех, от госпожи Лафарг до Роникера, правда так и осталась до конца не выясненной. Во Франции за десять лет было двести отравлений, в которых до разгадки допекаться не удалось.

— А вдруг здесь как-нибудь узнаем всю правду до конца?

— Вдруг здесь и узнаете, — повторил Браун. — Ведь и разгадки шарады иногда приходится ждать довольно долго.

— Что ж, подождем.

— Подождем… Куда торопиться?..

Он вдруг насторожился, повернув ухо к окну. Федосьев тоже прислушался.

— Мне показалось, выстрелы, — сказал Браун.

— И мне показалось. Революция, что ли, — усмехнувшись, ответил Федосьев. — Ну, что ж, пора… То есть это мне пора, а не революции, — пошутил он. — Вам, верно, давно хочется отдохнуть.

— Нет, я не устал.

— И разговор был такой интересный… Я прямо заслушался.

— Все удовольствие, как говорят французы, было на моей стороне, — ответил Браун.

На острова должен был ехать почти весь кружок, кроме Фомина, который никак не мог оставить банкет. Ему предстояла еще вся довольно сложная заключительная часть праздника: проверка счетов, начаи и т. д. В последнюю минуту, ко всеобщему сожалению, отказался и Горенский. Князю и ехать с молодежью очень хотелось и остаться в тесном кругу друзей было приятно — он был теперь вторым героем дня. Кроме того, дон Педро хотел предварительно прочесть Горенскому свою запись его речи.

— Вините себя, князь, что вам докучаю, — шутливо пояснил он. — Ваша речь — событие… Завтра будет в нашей газете только первый краткий отчет, а подробный, разумеется, послезавтра.

Семен Исидорович, услышавший эти слова, поспешно поднялся с места и, крепко пожимая руку дон Педро, увлек его немного в сторону.

— Я хотел бы вам дать точный текст своего ответного слова, — озабоченно сказал он. — Зайдите, милый, ко мне завтра часов в одиннадцать, я утречком набросаю по памяти… Будьте благодетелем… И пожалуйста, захватите весь ваш отчет, я желал бы, если можно, взглянуть, — прибавил он вполголоса.

Альфред Исаевич встревожился: в черновике его отчета ответная речь Кременецкого была названа «яркой». Теперь, при предварительном просмотре, о таком слабом эпитете не могло быть речи. Альфред Исаевич тотчас решил написать «блестящая речь юбиляра», но он почувствовал, что Семен Исидорович этим не удовлетворится. «Как же ему надо? „Ослепительно блестящая“? „Вдохновенная“? — спросил себя с досадой дон Педро. — Пожалуй, можно бы, черт с ним! Но все равно Федя никакого „ослепительно“ не пропустит, еще будет полчаса лаять… Дай Бог, чтоб „блестящую“ пропустил. — Альфред Исаевич решил не идти дальше „блестящей“. — Ну, в крайнем случае, добавлю „сказанная с большим подъемом“…»

— С удовольствием зайду, милый Семен Исидорович, — сказал он. В обычное время дон Педро не решился бы назвать Кременецкого милым. Но теперь, как автор отчета об юбилее, он чувствовал за собой силу и намеренно подчеркнул если не равенство в их общественном положении, то, по крайней мере, отсутствие пропасти. Семен Исидорович еще раз пожал ему руку и вернулся на свое место.